Когда Йорейд появлялась в усадьбе, Оддню со всех ног неслась в стабур, в баню или пивоварню и не выходила оттуда до самого старухиного отъезда. Не раз Вильгельмина видела, как ее няня шепчется о чем-то с Фридой, поденщицей, что приходила на хутор прясть и помогать по хозяйству. Но стоило Вильгельмине войти в кухню или горницу, где они работали, как обе умолкали, и белые платки их, почти соприкасавшиеся во время разговора, расходились в стороны.
Жители Городища и окрестных усадеб побаивались Йорейд, однако прибегали к ее помощи, если болели их дети или скот. Йорейд знала целебные травы и умела лечить, вправлять переломы, заговаривать раны, зубы и больные глаза, знала исцеляющие, в том числе повивальные руны и была умелой повитухою. Она никогда не брала платы, поэтому бедняки из Городища, небогатые арендаторы да хозяева бедных хуторов звали ее охотно. Те, кто побогаче, приглашали Скюле Лекаря, недоучившегося в свое время в Валланде[22]. Скюле мастерски умел пускать кровь и толковал природу любого недуга столь велеречиво, что сам больной и его обеспокоенные родственники, слушая ученые слова, преисполнялись величайшего уважения к заморским знаниям и развязывали свои кошельки, не сомневаясь в том, что уже одно умение рассуждать подобным образом должно благотворно воздействовать на ход болезни. Скюле считал, что Йорейд отбивает у него хлеб. Он не раз пытался жаловаться на старуху отцу Магнусу, который также, по долгу своей службы, был сведущ во врачевании, но священник не поддерживал лекаря.
– От ее травяных настоев моей пастве больше пользы, чем от твоей недоученной латыни, – говорил он.
Скюле постоянно повторял, что когда-нибудь дойдет в своих жалобах и до епископа Нидароса и тогда самому отцу Магнусу не поздоровится. Но угрозы своей так и не исполнил.
Вильгельмина любила бывать у Йорейд. Ей нравилось скользить на лыжах меж замерзших болотных кустов, меж покрытых снегом кочек, на которых топорщатся сухие серые былинки, среди огромных, похожих на троллей коряг – летом к ним невозможно было подойти из-за непролазных топей. Она любила еще издалека увидеть черный островерхий конек знакомой крыши. Дом Йорейд был выстроен в незапамятные времена. Крытая дерном крыша летом горела зеленью разнотравья, огнями ярких маков и васильков, а зимою превращалась в огромную белую шапку, погребавшую под собой всё жилище. Старуха часто поджидала Вильгельмину, стоя на крытом крылечке меж резных столбов, на которых чудным образом переплетались руны, драконьи хвосты, пасти и глаза.
В жару и в холод Вильгельмина видела на бабке одно и то же светлое полотняное платье, всегда чисто выстиранное, тот же холщовый сарафан да поношенную серую подбитую мехом ольпу[23] без рукавов, залатанную тысячу раз.
На ногах зимою и летом Йорейд носила валяные подшитые кожей башмаки с загнутыми кверху острыми носами – она называла их каньги[24]. Летним днем, под кукованье кукушки в осиновой роще у Таволгового Болота, Вильгельмина бегала босиком по влажной шелковистой траве перед домом Йорейд. Старуха же занималась хозяйством: стирала у ручья, варила для внучки ржаную кашу или похлебку из пахучих кореньев и трав, пряла или чесала шерсть, сидя на крыльце. Если девочка оставалась на ночь, Йорейд рассказывала ей вечером у очага такие сказки, что душа Вильгельмины трепетала от ужаса и замирала от восторга.
Волосы Йорейд были седы – но не белели как снег, а мерцали серебром. В темных складках ее морщин, в насмешливом изгибе рта, в чутких ноздрях была настоящая природная красота – так бывает красиво иссыхающее старое дерево. Руки Йорейд умели всё. Иссеченные дорогами жил и синими реками вен, они шили, ткали, пряли, готовили, стирали, варили варенья, собирали травы. Горячая ладонь Йорейд не раз исцеляла Вильгельмину от любой хвори. Лет десять назад, когда девочка лежала в глухом скарлатинном жару, Йорейд неведомо откуда прознала о том и пришла на Еловый Остров. Всю ночь она провела рядом с постелью Вильгельмины. Утром девочка проснулась здоровой, а Йорейд ушла, отказавшись от завтрака, предложенного ей трясущейся от страха Оддню. Служанка сама не знала, что напугало ее сильнее – болезнь Вильгельмины или ее скорое исцеление.
Никогда и ни у кого Вильгельмина не видела таких глаз, как у бабушки Йорейд: они полны были внутреннего света, точно сиянье луны отражалось в озерном льду.
Старое медное зеркало на сундуке в девичьей горенке было слишком мутно, вода в бочке – слишком темна, а в озере – слишком зыбка, чтобы рассказать Вильгельмине, что и в ее глазах, палево-серых, как солнечный луч на песчаном дне, живет тот же прозрачный ясный свет. Один Торлейв знал, как изменчивы глаза Вильгельмины, как похожи они на речную отмель под ярким солнцем, как становятся они холодны, будто первый осенний лед, когда она злится. Но он никому о том не говорил.
У Йорейд в доме жил рыжий кот Турре; три большие собаки – Геста, Сурт и Бангр – охраняли ее двор. Были у нее также две козы, три овцы, куры и мерин Мохноногий, на котором старуха привозила хворост из лесу. Под крыльцом у нее дневал заяц, а под скатами крыши полно было птичьих гнезд. Однажды ночью огромный лось, склонив рога, приблизился к самому дому. Старуха вышла ему навстречу. Вильгельмина подглядела, как Йорейд негромко разговаривает с важным большим зверем, а он слушает ее, вздрагивая ноздрями, и время от времени слегка кивает своей венценосной головой.
Благодаря Йорейд у Вильгельмины появился Буски. Однажды под самый Йоль Вильгельмина прибежала к Йорейд на лыжах и едва успела войти в дом, как получила прямо в руки крупного черного щенка, толстого и теплого.
– Геста ощенилась в прошлое новолуние, – сказала Йорейд правнучке. – Вот, позаботься о нем. Когда-нибудь он отплатит тебе добром.
Наверное, ни о ком в округе столько не судачили, сколько о старой Йорейд. Рассказывали, как она появилась в этих краях. Много, много лет назад Оддгейр, сын Бьёрна, которого никто из здешних жителей, даже самых старых, не помнит – так давно это было, – поехал по каким-то неведомым делам далеко на север, туда, где обитают лишь язычники – лопари и финны; а они, как известно, если не поголовно колдуны, то воистину все, без исключения, люди загадочные и странные, не чета здешним. Там, проезжая по лесу, встретил он прекрасную девушку, увез с собою и поселился с ней здесь, в нашем хераде, на Таволговом Болоте.
Синеву своих глаз лесная хюльдра – а ясно, что это была именно она, – передала своим дочерям и внучкам. И вместе с нею – колдовской свой дар, ведовские способности, тайные силы. Об этом знали все в округе.
Всем известно, что колдовскую силу лопарские колдуньи передают по наследству, по женской линии, – оттого и на Вильгельмину смотрели косо. И жалели Стурлу, которого свели с ума северные ведьмы. Каждый рассказывал эту историю на свой лад, так что она имела множество вариантов. Ни одного из них Вильгельмине не доводилось слышать целиком, однако они легли на ее судьбу печатью напряженного внимания, отчуждения и одиночества.
Еще вчера было воскресенье, и Оддню, Кальв и Вильгельмина вместе с другими хуторянами и жителями Городища пришли к мессе, что свершал отец Магнус. В просторной деревянной церкви и в самый жаркий летний день было прохладно, а в такой мороз у прихожан и вовсе зуб на зуб не попадал. Перед службой отец Магнус сказал, что до Ноля осталось три недели, и зажег на алтаре, на венке из еловых веток, вторую восковую свечу – полупрозрачную, будто светящуюся изнутри ясным пламенем.
Вильгельмина, кутаясь в большой платок, слушала пение, щурилась на огоньки свечей. Торлейв и пономарь Уве в белых стихарях мерзли сбоку от алтаря, стараясь не дрожать от холода во время богослужения. Иногда Торлейв оборачивал к ней смуглое лицо и незаметно улыбался – лишь одна она видела улыбку в серых его глазах.
