– Мне нужно дивиться еще больше тебя, – с улыбкой ответил его спутник. – Я – сын моего отца, вынужден отдыхать на этом холме, обвеваемом степными ветрами, вместо того, чтобы мирно сидеть у себя дома в Византии, в уютной рабочей комнате, описывая мои прежние путешествия в качестве посланника. Очень не хотелось мне предпринимать эту новую поездку, да еще куда? К Аттиле! К грозному царю гуннов, которым матери пугают детей от Тибра до Босфора. Кто знает, вернусь ли я отсюда назад к моим запискам, свиткам и дневникам? Может быть, им напрасно придется ожидать меня, лежа в образцовом порядке на полках библиотеки! Гуннский царь не раз навсегда удерживал у себя посланников, которые ему нравились, а иногда и тех, которые не успели ему угодить. Но им обыкновенно приходилось недолго томиться в неволе.

И говоривший с грустной покорностью сжал губы, окончив свою полушутливую речь.

– Прости меня, друг Приск! – ответил патриций. – Это я буду виноват, если книга о твоих путешествиях с посольской миссией, так сильно интересующая всех образованных людей в Византии, не будет доведена до конца.

– Вот как! Значит, ты насчитываешь всего семнадцать образованных человек в нашей столице, то есть настолько образованных, что они не ограничились одними похвалами, но и купили первую часть моего обширного труда!

– Да, я буду виноват, – продолжал Максимин, – если вторая часть твоего сочинения не допишется до конца и если блестящий византийский ритор не будет больше очаровывать слушателей своим мощным словом в зале красноречия. Но по крайней мере я разделю его участь, живой или мертвый!

– Ну, в этом мало утешения, сенатор!

– Видишь ли, когда государь назначил меня посланником, а ведь я вообще не пользуюсь особенной милостью во дворце с золотыми куполами…

– Само собой разумеется, патриций! Твоя честность колет глаза. Ты неподкупен, а что еще важнее – не желаешь подкупать других. Кроме того, неужели ты счел свою настоящую посольскую миссию к степному волку знаком особого монаршего благоволения?

– Ну, конечно нет! И потому, прежде всего, я написал духовное завещание. А затем подумал: «Нужно непременно взять с собой друга Приска. Иначе я умру от скуки во время длинного путешествия, а не то сойду с ума в приятном обществе других членов посольства, или взбешусь от сознания всемирного бедствия, жалкой беспомощности в этой совершенно неизвестной мне стране, пустынной и варварской. Между тем Приск – прекрасно владеющий иностранными языками, желанный спутник всех посланников, знакомый со всеми частями света – знает также и землю гуннов. Приск должен сжалиться над своим несчастным другом или, по крайней мере…

– Благодарность к тому, кто спас ему жизнь и честь, возьмет в нем вверх над всеми прочими соображениями! – с живостью подсказал обычно сдержанный, рассудительный ритор, беря за руку сенатора. И он продолжал с жаром:

– Когда, года два тому назад, это воплощение низости…

– То есть Хризафиос!

– Да! Когда гнусному евнуху не удалось уговорить меня, чтобы я по возвращении с посольством из Персии выставил перед императором нашего пограничного наместника как человека образцовой честности…

– Двоюродного брата Хризафиоса!

– Против которого у меня были собраны неопровержимые улики, тогда Хризафиос уверил государя, будто я подкуплен персами и потому добиваюсь удаления ненавистного им, за свою добросовестность, правителя пограничной области. Тотчас после этого доноса меня бросили в тюрьму бессмертных…

– Почему ты называешь так городскую темницу?

– Потому что никто не выходит оттуда смертным!.. Тогда ты, не побоявшись всемогущего евнуха, поручился за меня всем своим имуществом. Я был выпущен на свободу и благодаря тебе успел оправдаться, вполне доказать свою невиновность. Никогда не забуду я твоего благодеяния, Максимин. И если Аттила действительно разинет на тебя свою волчью пасть, которой кормилицы пугают детей, то клянусь: я положу туда собственную голову. Но почему император назначил тебя, именно тебя в посольство к гуннам? С этим нам нужно еще хорошенько разобраться. Скажи, как было дело?

– Все вышло довольно странно. Часа в два пополуночи меня неожиданно разбудили рабы: Вигилий желал безотлагательно говорить со мной. Я спросил, не сошли ли они с ума, не рехнулся ли почтенный Вигилий или я сам? Ты знаешь, что презираю этого негодяя, как никто другой…

– Исключая Хризафиоса, – напомнил ритор.

– …таков приказ государя, – отвечали мне, – и через минуту противный человек уже стоял у моей постели, показывая при свете ночника письмо, написанное рукой евнуха и скрепленное подписью императора. Там говорилось, что я должен на следующий день, то есть сегодня, отправиться в Паннонию, царство гуннов, с Вигилием и посланником Аттилы, чтобы передать последнему ответ императора.

– Это не легкое поручение. Тут надо снести на себе несколько центнеров позора, – проворчал ритор.

– Пурпуровые царские чернила незапечатанного письма не успели еще высохнуть: я понял, что во дворце происходило ночное совещание между императором, Хризафиосом, Вигилием и – что очень странно! – в нем участвовал еще один человек…

– Кто? – спросил удивленный Приск.

– Эдико.

– Посланник Аттилы? Откуда это тебе известно?

– От Вигилия. Хотелось бы мне узнать, какими путями Вигилий без всякой заслуги со своей стороны поднялся так высоко во мнении императора и самого евнуха.

– О, у него есть неоценимые достоинства!

– А именно?

– Его сделали переводчиком, так как он кроме латинского и греческого знает также готский и гуннский языки. У него способность к филологии, кроме того, природа одарила Вигилия замечательной изворотливостью, а он развил в себе это качество до совершенства. Теперь этот человек без запинки врет по крайней мере на шести языках. Отчасти по собственной охоте, отчасти по внушению Хризафиоса.

– Итак, Вигилий нечаянно проболтался об участии Эдико в переговорах. Когда же я стал отказываться от предложенной поездки и спросил, как он смеет принуждать меня к ней, негодяй воскликнул, пожимая плечами: «Неужели ты думаешь, что я сам избрал тебя своим спутником – ради собственного удовольствия? Тебя назначили по настоянию Эдико». – «Ведь он меня вовсе не знает», – возразил я. Вигилий ответил: «Разумеется, но он потребовал, чтобы самый почтенный из всех византийских сенаторов последовал за ним ко двору царя гуннов».

– И на тебя указали, как на самого почтенного человека в столице, – досказал Приск.

– И еще одно: в противном случае, – так сказал Вигилий, – Эдико не взял бы на себя ответственность за столь опасное поручение.

Ритор с сомнением покачал головой.

– Вероятно, Вигилий все врет, – хмуро сказал он.

– Я сам так думал и высказал свою мысль посланнику Аттилы, когда нам удалось остаться с глазу на глаз. Ведь он не гунн, а германец, да и человек недюжинный.

Приск кивнул головой в знак согласия.

– Однако и непроницаемый, – прибавил он.

– Оказалось, что Вигилий на этот раз не соврал. Аттила действительно потребовал посланника сенаторского ранга. Я спросил у Эдико прямо: «Ты выбрал меня за мою правдивость?» – «Это ты узнаешь, когда придет время!» – ответил германец.

– Совершенно верно: когда придет время! – повторил позади друзей чей-то сильный голос.

Они с удивлением обернулись и увидели перед собой Эдико.

– Вы скоро узнаете все и поймете причину моих действий. А до тех пор будьте осторожнее, когда вздумаете секретничать, – предупредил он. – Опасайтесь не меня… а других.

Германец повернулся и пошел вниз, к подножию холма, навстречу поднимающимся повозкам. Там же стояла его лошадь, поджидая своего господина.

Вскоре он медленно проехал мимо полуоткрытых носилок.

– Эдико, Эдико! – послышался оттуда шепот. – Ах, эта проклятая боль в бедре! Как досадно, что она мешает мне сесть на коня, и я принужден оставаться в этом дурацком ящике! Мне необходимо переговорить с тобой еще о многом. Пожалуйста, дай мне сказать тебе хоть одно слово!