Аттила умолк, глубоко перевел дух и закончил торжественным тоном:

– Этот сон решил его судьбу, а вместе с тем мою и тысяч других народов.

– Мне снилось: неведомая сила внезапно подняла меня с моей постели, унесла из палатки и я полетел вверх, словно подхваченный вихрем. Так поднимался я все выше и выше до самых звезд, а оттуда опустился на вершину высочайшей на земле горы. До тех пор меня окутывал мрак, теперь же стало светло. И я увидел под собою, в кровавых тучах утреннего солнца, все страны земли. Реки извивались внизу серебристыми лентами. Я окидывал глазами всю вселенную от востока до запада: от родины моих предков в солончаковых степях до столпов Геркулеса, который, как говорят, покорил себе весь мир. Я видел вселенную от полночных стран, где море, скованное льдом, омывает застывшими волнами ледовитый берег, до полуденных, где желтоватый король вандалов разъезжает по трепещущему Карфагену в золотой колеснице на ослепленных львах. И я увидел жизнь народов и их правителей во всех этих странах. Они озабоченно суетились, словно муравьи. Но вдруг я испугался. Солнце затуманилось, потому что перед ним и мною встала громадная, страшная фигура великана. Его железные стопы опирались на низменность под горою, а голова терялась в облаках. Таким образом, мне видна была только его грудь, защищенная панцирем, и шея. По временам в облаках пробегала молния: то был пламенный взгляд его глаз, перед которым я был вынужден опускать свои веки. Его лицо было закрыто, о верхушка шлема торчала из-за облаков, сверкая, как расплавленное золото. И я знал этого великана, догадывался, кто он такой. То был Пуру, верховное божество гуннов, страшный бог войны.

Хелхал содрогнулся. Он скрестил на груди руки и прошептал:

– Будь милостив к нам, Пуру, страшный бог!

– Ко мне он всегда был милостив и до сих пор таким остается, потому что я слышал из-за облаков его голос, подобный отдаленным раскатам грома. И этот голос сказал мне: «Ты видишь перед собою народы земли, но до сих пор ты их видел только снаружи. Теперь же я покажу их тебе, как они есть». И вдруг мой взгляд проник через все мраморные крыши, через купола храмов, церквей, дворцов, в каменные дома – на юге и востоке, под навесы кожаных шатров бродячих пастушечьих племен, под кровли из мха и в занесенные снегом лачуги рыбаков и звероловов на западе и севере. И везде я видел ссоры, грабежи, насилия, воровство, убийство и прелюбодеяние. Наконец – о, какое ужасное ясновидение! – мой взгляд проник в мозг и сердце каждого человека и я увидел его сокровеннейшие мысли и желания: хитрость, ложь и неумолимая ненависть ютились там, прикрываясь притворной дружбой; жажда мести, разврат облекались в ласковые речи. Я увидел лицемерие жрецов и жертвователей. Но главное: в каждом человеке брал перевес надо всем остальным – низкий, малодушный страх смерти. Мною овладело ужасное отвращение к человеческому роду. Я закрыл глаза, потому что не хотел больше видеть их. Но бог войны сказал: «Неужели ты боишься, гунн?» – «Не знаю, что со мною, – отвечал я, – но мне стало гадко, как будто от зловония гниющего мяса. Это отвратительно: пусть бы лучше ничего не было, чем есть то, что существует». – «Ты говоришь правду, – ответил он. – И ты, ты сам, Аттила, должен осуществить великий переворот. Сын Мундцука, взгляни туда, на юг, на этих римлян в Равенне и Византии. Они неизлечимо больны, они разлагаются внутренне, скипетр мира выскальзывает из их рук. И посмотри туда, к полуночным странам. Видишь этих белокурых великанов с голубыми глазами? Ты думал, ты тревожился, что они овладеют тем золотым скипетром? Не беспокойся, они похожи на медведей в своих родных лесах. Они сильны, бесстрашны, но они тупы, как настоящие звери, они бьют друг друга при малейших столкновениях из глупой страсти к войне. В битве они опьяняют себя кровью, а после победы – пивом и медом, становясь ниже животных, которых можно только один раз обманом напоить допьяна. Кроме того, они никогда не научатся повиноваться, а потому никогда не будут и господствовать. Кто сумеет ссорить их между собой и натравлять друг на друга, тому будет легко погубить их с помощью их же безумия, которое они называют честью, верностью и геройством. Их невоздержанность и страсть к хмельным напиткам также приносит им страшный вред. И у них три слабости: излишняя воинственность, безумная гордость и пьянство. Дальше за этими белокурыми исполинами живут другие народы, которые окутывает утренний туман, они умеют только повиноваться, но господствовать и думать о будущем им свойственно еще менее, чем голубоглазым исполинам с детскими сердцами. Пьют они не меньше, но не так отважны: кто укрощает медведей, тот смеется над волками. Твои же гунны, хотя и ниже ростом и слабее римлян, сынов Азгарда и сарматов, однако их численность подобна песку степей и они могут повиноваться беспрекословно, беззаветно, как собаки охотнику. Тебе они будут повиноваться, как стрела, которую ты кладешь на тетиву лука. Жатва поспела. Хочешь быть моим жнецом? Воспрянь, Аттила! Чудовищная безнравственность Рима, накопившаяся за целое тысячелетие, вопиет ко мне о мщении. Я – бог мести. Хочешь быть мечом моим? Согласен. Если так, то сию же минуту сбрось с себя все человеческое, все малодушное. Будь бесчувственным, как меч в моей руке, покоряйся только моей воле, безжалостно коси зрелые колосья, убивай сотнями тысяч, не щади ни женщин, ни детей, ни стариков. А я тогда возвеличу имя твое перед всеми царями земными и покорю тебе все земли от востока до запада, от севера до юга. Ни хлебные злаки, ни трава не будут больше расти на той почве, которой коснуться копыта твоего коня. И пускай твое имя – покуда звучит человеческая речь – сделается самым страшным словом, означая собой славу и проклятие, гордость и ужас, которым нет сравнения. Ты должен называться бичом божьим, слыть самым великим и самым страшным человеком на земле. Согласен ли ты исполнять то, что я тебе предназначил. Хочешь ли ты этого, Аттила?»

Повелитель гуннов умолк, вглядываясь в искаженное ужасом лицо Хелхала. Потом он продолжил:

– Я дрожал, мне было страшно. Я подумал: «Ведь тебе придется убивать и невинных!» Мне вспомнилось, как ребенком сидел я с братом Бледой на коленях нашей милой матери. Мне стало жаль всех матерей и невинных малюток… Бессмертный прочитал мои мысли. Он дико захохотал. Смех его был страшен, как эхо громовых ударов меж скал. И он воскликнул: «Как, ты колеблешься? Ты не хочешь?.. Хорошо!.. В дунайском лесу, невдалеке от палатки Бледы лежит зарытый в землю мой старый победоносный меч. Король, который найдет его, с той самой минуты – хочет он того или нет, – обратится сам в мой бесчувственный победоносный меч. Значит, твоему брату выпадет жребий быть владыкой мира!»

Бог войны исчез среди грома и молний. Я очутился в темноте. Гора, на которой я стоял, разверзлась под моими ногами – и я полетел в бездонную пропасть, точно тяжелый камень. Кровь пошла у меня изо рта и носа. Наконец, я ударился о землю, чувствуя вкус крови во рту. И вот тут, Хелхал, я опомнился и проснулся. Действительно, у меня текла кровь изо рта. Я лежал на земле, свалившись с постели. У меня начинался горячечный бред. Мне казалось, что я умираю. Была ночь. Тускло теплилась лампада, а надо мною, несмотря на позднюю пору, склонялся какой-то человек.

– Кто это был? – спросил Хелхал.

– Молчи и слушай, – прошептал Аттила. Он замер, словно прислушиваясь к чему-то.

– То был гонец от князя Бледы, – продолжил Аттила. – И этот гонец сказал мне следующее: «Твой брат, как старший, требует тебя к себе до захода солнца. Если же ты не явишься и не откажешься от затеянного похода, он отнимет у тебя подвластные тебе народы». С этими словами посланник исчез.

– …На следующий день, – продолжил свой рассказ Аттила, – я ехал к брату через дунайский лес. Вечерело. Лучи солнца еле просачивались сквозь густые ветви елей. Все кругом было словно залито кровавым заревом. Даже мягкий густой мох на лесной тропе, жадно поглощавший теплоту солнечных лучей, казался пропитанным кровью. Я далеко опередил своих провожатых. Меня знобило и страшный сон грезился мне наяву. Вдруг направо от дороги послышалось мычанье стада. Я очнулся от забытья. Навстречу мне из лесной чащи вышел пастух в длинном плаще из коровьей шкуры. Я его узнал. Это был один из работников в доме брата. Значит, мы уже подъезжали к его лагерю.