— Серебро, бензин, только запаска снизу и без люка, поздравляй.

В Нинкиной редакции это выглядело: «Ребро, бензин, только запуск снизу, злюка, поздравляй».

Подъехал Иван и подарил автомобильный магнитофон с экраном, а на вопрос о расчёте хохотнул:

— Да какие деньги! Это так… два раза моего крокодила заправить, — и кивнул на белого «сафаря». — Считай — подарок от приморских ребят. Давай, счастливо!

Улыбнулся белоснежно, глянул в сторону бензобака: «Всегда под жвак!» — и, рокотнув шестицилиндровым вихрекамерным дизелем, унёсся с истинно приморским шиком…

К Тузлукам подъезжал ночью, и шесть тысяч вёрст так напирали в спину, что городок промелькнул непривычно быстро. Родной облик огней, заснеженные улички с фигурными надувами на крышах казались по-детски маленькими, требовали всматривания и тихого шага, домашнего дыхания.

Леночка, чудо моё, в накинутой куртке и тёплых калошках стояла в гараже, заворожённо глядя на машину. Морозная, та тускло серебрилась сквозь дальневосточную и забайкальскую грязь, сквозь ледяную глазурь и узорную изморозь.

— Большая машинюка…

— Сколько завтра? — спросил про температуру.

— Ой. А я и не знаю… — отвечала расслабленно Леночка.

В дороге следил за погодой и даже ночью оставался напряжённо вживлённым в неё, как датчик, — что ждёт: мороз ли, потребующий ночных прогревов, снег и тепло, грозящие кашей и докупкой омывателя? Теперь и небо, и выстужающая сизота как-то отошли, и жаль было этой отставной погоды и дорожного собранного строя. И пока не ушла сила пройденных вёрст, хотелось довести до конца — поставить машину на учёт. С утра рванул в город.

* * *

Уже стояли на площадке с открытыми капотами, как вдруг Баскакова вызвали по громкоговорителю. В окне раздражённо-сосредоточенный офицер сказал, что у Баскакова «большие проблемы с документами», и, спросив: «Сколько денег отдали?» — покачал головой.

После резкого повышения пошлин люди стали возить машины в разобранном виде и оформлять на документы от старого или битого автомобиля. Образовался спрос на документы, их стали плодить в виде дубликатов, выписанных взамен якобы утерянных. На одну автомобильную душу оказывалось оформлено сразу несколько машин. Для борьбы с таким широкодушьем объединили базы регионов, и много народу пострадало. Ни поставить, ни снять с учёта подобную машину стало нельзя. Находкинский Ваня, увлёкшись «ходовочкой» и «калиточкой», документы проморгал.

Баскаковская машина была оформлена как раз на дубликат такого пэтээса, выданного «взамен утерянного» в Усолье Иркутской области, где автодуше было отказано в регистрации. До выяснения причины Баскакову разрешалось на машине ездить, продлевать каждый месяц транзиты и по всем вопросам обращаться в межрайонное отделение государственной автоинспекции. К беленькой, необыкновенно хрупкой девушке — Вере Лихтенвальд, в серой юбочке и кительке, в бирюзовых в толстую полоску рейтузах и сапогах, которые сидели на её тонких ногах, как краги, настолько их стенки казались толстыми, твёрдыми. Колечко на тонком пальце тоже было будто велико. Баскаков уже её называл Верочка и дарил книжки. Хрупкий Верочкин вид никак не вязался с теми сталистыми вещами, которые через неё решались, с судьбами, которые корёжились от неприятностей и как-то особенно, казалось, зависели от контраста между её видом и значением.

Через четыре месяца пришёл ответ, что машине, на чьи документы был оформлен его автомобиль, было отказано в регистрации по причине «наличия сведений о представленных документах в числе утраченных или похищенных».

— Да нет, — твёрдо говорила Верочка. — Какой новый пэтээс? Пэтээс только один. Это как паспорт — там ваша фамилия, дата рождения. Без него вы не гражданин.

— Ну почему? Паспорта как раз меняют и фамилии… Вера Адольфовна, а ведь тот владелец наверняка с каким-нибудь гаишником этот дубликат… сплодил. Если в Усолье копнуть?

— Игорь Михалыч, — Верочка твёрдо положила тонкую ручку на стопку папок, — на это годы уйдут, я вас уверяю. Да и никто не будет заниматься. Вот есть ответ… — Она взяла в руку бумагу. — И никуда не прыгнешь. Ць. Машинка ваша как транспортное средство, — Верочка развела руками, — больше не существует. Никто, конечно, у вас её не заберёт. Но ездить на ней вы не можете. — И добавила неофициально, сжалившись: — Если только на севере в тайге где-нибудь… Где милиции нет.

Машину Баскаков поставил в ведомственный гараж к знакомому. Ездил на Лениной машинке, много писал и работал, а к зиме серьёзно озаботился продажей. Решение постепенно назревало — сначала казалось диким, потом притиралось к сердцу, а потом уже ярко и победно заманило освобождением. Настала новая полоса. Если в «эру транзитов» силы шли на поиски милицейских знакомых, то теперь Баскаков колесил по мастерским.

— Да, наворотили делов…. — говорил очередной автомеханик. — Это всё из-за регламента. У меня знакомый, он тоже то ли раму пилил, то ли чо.

— А чо за знакомый?

— Генка один…

Генка оказался здоровый полный малый с блестящим неровным лбом и прозрачным по-над ним ёжиком. Занимался «проколами» — протягивал коммуникации под дорогами. У гаража стояла его рабочая машина: фантастически затрапезного вида японский грузовик, обвешанный ржавыми цепями, штангами, какими-то трубами и несусветными устройствами. Генка сделал большую трудную работу за городом и сидел в гараже, ел вяленую рыбу на газете и запивал пивом. Тёмно-синяя машина, о которой предстояла речь, стояла в гараже. Пыль на ней казалась светлой, а когда я протискивался к Генке, на куртку легла тёмными мазками.

— Не-е… Я раму не переваривал. Ешь пелядку, — чавкнул он. — У меня вообще не так было. Пиво будешь? Томское. У меня баллон дома… — «Ль» он произносил мягко, особенно в слове «баллон» прозвучавшее как «баллён», и так пустился в рассуждения про пиво, что я еле вернул его к теме.

— А-а-а, ну… — жуя, скучно отозвался Генка, разочарованный собеседником, и нехотя начал: — Короче, я подготовился. Такой стоит шестьсот. Я беру в городе за триста ушатанный и ставлю на учёт. А в Амурской области, в Свободном, нахожу такой же, только путний, но без документов. Тоже за триста. На паровозе еду в Свободный. С собой беру документы, табличку подкапотную и клёпальник.

Он запил шипящим пивом розовато-белую пелядкину спинку. Мясо он отделял сапожным ножом, так возя по шкурке, что под ней елозила и рвалась газета и жёстко отдавался обитый жестью стол. Пиво наливал в бурую от чая эмалированную кружку, и оно входило в реакцию с заваркой на стенках и пенно лилось на газету.

— Клёпальник?

— Ну, клёпальник… — В слове «клёпальник» «ль» оказалось и так мягким и он словно промахнулся. — Клёпальник обычный. И заклёпки. Приехаль. Стрелю забили колё трассы. — Генка обгладывал плоскую рыбинку за рыбинкой и постанывал, укал как-то: — Деньги отдаль, у, машину забраль. М-м. В кусты загналь. Ум… Табличку переклепаль. — И добавил презрительно: — Х-хе! Талён этот… — Условность таблички его ужасно смешила.

— А… на двигле?

— Да погоди… Короче, мужик этот, чей «крузак», сказал, что после Читы менты такие машины пасут. Докопаются и капец, себе забирают. Страсть их ценят. До Читы доехаль, ну и стал договариваться, чтоб до Улян-Удэ в фуре проехать. Там здоро-о-овая плё-щадка… — Он провёл вокруг ладонью и сказал восхищённо: — Дальнобои. Ну и парень на плёщадке, типа разводящего, всё сразу поняль. «Сиди, грит, тут пока». Сижу в кафешке. А там бурят пиво пьёт. — Гена всё увеличивал крупность рассмотрения: — Худющий, в чём душа держится, пиво течёт по усам. — Он восторженно показал пальцем, как течёт пиво. — «Сигареты есть?» — «А что свои не имеешь? — спрашиваю. — До чего ж ты, говорю, докатился… Ты хоть ешь что-нибудь?»

— А на движке номер не перебивал?

— Не перебивал. И… ты не перебивай. Короче. Я спрашиваю: «Ты хоть ешь?» — «Коне-е-ечно ем», — изобразил он комичную солидность бурята. — Ва-а-ажный, как слён. «Ну что ешь-то?» Тот: «Ры-ы-ы-бу, по-о-о-озы»^[6], — несколько раз протянул в нос рассказчик, требуя ответного восторга.