Народ, вокруг собравшийся, ахнул. Из груди дуэлянтов, точно сердце выскочившее, свет появился. Мих глазами хлопал на диво дивное, впервые в жизни виденное, даже рот открыл. А свет (не тот, что от свечки церковной бывает, а скорее ежели на солнце долго смотреть, то потом перед глазом рябит) разошелся по двум сторонам, да обратно груди противников коснулся. Вот оно что, вроде они обещание друг другу дали, которое магия нарушить не даст.

Теперь и секунданты даже отошли, руками зевакам машут, бранятся, на дуэлянтов показывая, мол, отойдите, от греха. Мих оглобли свои выставил, да сделал шаг назад. Многих захватил, под ним толпа заворчала, застонала, однако ж послушалась. И с другого края, волнения увидели, тоже отступили.

А господа ходить вокруг стали, шпаги вперед выставили, изучают друг друга. Полицейский чин махнул разок, другой, но и «благолепный», что Витольдом назвался, хотя и бедный, все же мастерству поединка обученный, оба раза клинок от себя отвел. Ясно дело, что бой тяжкий будет. Ладно на деньги, или другую глупость наживную, так на самое дорогое, что в жизни есть – на магию дерутся.

Для аристократа магии лишиться, как крестьянину руки по локоть отрезать. Бесполезным существом будет, как мышь в крынке с молоком утонувшая. Слыхивал от отца Мих, хотя редко он о магии рассказывал, что «пустехи», то бишь, люди, магии лишившиеся, все одно плохо кончают – стреляются или в петлю лезут. Оно и понятно, это как, если бы было у тебя сегодня все есть, а завтра бери суму, да иди побирайся. Только Поглощение пережить в разы труднее, оно ж все-таки магия. Тяжело к ней привыкают, а отпускает она еще мучительнее.

«Высокоблагородие» перестал ходить вокруг да около, коршуном взвился, да пошел клевать противника. Тычет его шпагой то сверху, то снизу, иной раз с боков зайдет. А Витольд (имя какое презабавное, Мих такого слыхом раньше не слыхивал) в самый последний момент, то поднырнет, то шаг в сторону делает, но каждый выпад в сторону отводит. Как только успевает?

Тогда-то чудо и произошло. Полицейский шпагу занес, однако ж бить не стал. Постоял недвижно, чуток всего, и стал исчезать. Сначала пальцы со шпагой пропали, будто ветром легкий дымок сдуло, потом голова погулять ушла, одно тулово осталось. Народ заохал, кто-то из баб, что послабже духом, закричал, а Мих только подобрался, жутко ему интересно стало. Следом и все остальное тело истерлося, был человек и нету его вовсе. На секундантов поглядел, стоят, ухмыляются. Ага, значит, не раз такое видали.

Витольд головой крутит, озирается, пот с него уже градом льет, противника ищет. Потом сам затих, стоит, вроде слушает. И тут раз, руку вздернул вверх, и как по нутру сталь о сталь звякнула, отбил удар рубящий. А следом как пошел шпагой махать, да ладно бы без делу, так снова отбивается от «высокоблагородия» невидимого. Сам отступает к стене дома, но не сдается. У Миха даже симпатии в его сторону возникать начали. Смотри, сам низкого чину, магия у него – то ли есть, то ли нет ее – а все же бьется, капитулировать (это тоже слово от отца орчуку в наследство доставшееся) не собирается. А потом, первый раз все время ногу вперед выставил, наклонился чутка, да шпагу вытянул.

Как то произошло Мих сам не понял, да только в момент один кончилось все. Стоит Витольд, мокрый, как мышь, а на его клинке «высокоблагородие» наколот. Аккурат из середины спины шпага торчит. Орчук по глупости своей за вицмундир сначала переживать начал, это ж, сколько рублей на него потрачено. Починить, оно конечно, можно, но все же видно будет, как искусно не выправят.

А когда «полицейский чин» оседать начал, тогда уразумел Мих, что ранен он самым серьезным образом, может даже смертельно. Секунданты тут же подбежали к нему, оттащили в сторону, один за врачом побежал. Но ничего, орчук присмотрелся, жив «Высокоблагородие», даже глаза открыл. Взгляд у него одновременно удивленный и испуганный.

Тут же снова чудо. Словно дух от поверженного пошел, как у человека, что исходится, только прямо плывет, по направлению к Витольду, победу одержавшему. А тот стоит и впитывает, впитывает. Вот оно, значит, что есть Поглощение!

Острожевский тупик затих, будто и не было тут никого. Стоят мастеровые, крестьяне, рабочие, купцы, институтки, студенты, чиновники, аристократы и молчат, боясь слово сказать. Магия она штука особая, не дай Боже мимоходом тебя заденет.

Благолепному совсем похудело. Как слепой стал, руку вперед выставил, опору ищет, да все не найдет. Так и пошел на ногах шатающихся, дороги не разбирая, прямо к толпе. Кто закричал, кто отпрянул, только Мих растерялся. А Витольд совсем плохой уже, еле-еле до орчука дошел да и упал. Кабы не поймал его Мих, так чего доброго и голову расшиб бедолага.

– Вставайте, Ваш благородие, – пробасил Мих. А тот и не думает отвечать. Висит кулем, сознание потерявши.

Так и стоят. Орчук думает, положить его на землю, вроде как оскорбление. С другой стороны, держать его, пока в себя не придет? Так дел будто у Миха других нет, чем до ишачьей пасхи тут куковать.

Сомнения его разрешил один из господ, от «высокоблагородия» отделившийся. Подошел к орчуку, пальцем за собой махнул, три слова только сказав.

– За мной иди.

И Мих послушался, куда ему против дворянского слова. Поднял на плечо тело бессознанное, схватил поудобнее и пошел за секундантом. Вышли из Острожевского тупика на Верхноколоменскую, улицу хоть и неширокую, но оживленную. Махнул аристократ рукой, и подъехала к ним открытая пролетка. Не иначе, как одна из тех, на какой их «высокоблагородия» приебыли, ибо дальше еще такая же стояла. К тому же, не заплатил дворянин извозчику, а лишь наказал вести «этого» и «господина Меркулова» в Малышевский переулок, дом десять.

– А ты, морда зеленая, смотри, чтоб доставил господина Меркулова в цельности и сохранности. Не приведи Господь, что случится с ним, я весь Моршан переверну, но твою шкуру крокодильную из-под земли достану. – И уже размягшись, ибо видел полную покорность и податливость орчука, добавил. – Вот держи, отдашь его домоуправительнице, – сунул он в лапищу пятиалтынный, – у которой он комнаты снимает. Пусть приглядит за ним сегодня, возможно, худо ему будет. Ну чего стоишь, черт, трогай!

Извозчик хлестнул лошадь и та, почувствовавшая за собой троих, один из которых был наполовину орк, а значит, тяжелее людского тела, с трудом побежала по мостовой.

Ехал Мих по Моршану, ветер лицо щекотал, узенькие улочки менялись на широкие проспекты, а думы были невеселые. Влип в историю за грош ломанный, как бы худа теперь не вышло. Вот «господину Меркулову» хорошо, лежит себе, забывшись, на коленях у орчука, а ему размышляй как выпутаться. Еще и пятиалтынный этот проклятый руку жег.

Сначала вовсе хотел просто свалить тело под дверь, стукнуть пару раз и убежать. Да еще больше пужался. А если извозчик остановится и будет глядеть? Или пущай уедет, а кто из окна посмотрит, закричит, дескать, убил орк прохожего, да тикает! Зеленокожих не так много в Моршане, большинство в Захожей слободе, Миха найдут в два счета. Тем паче, скрыться ему трудностно, чай не блоха на собаке, со всех сторон приметный и видный. Вот, едут они сейчас, а всякий прохожий оглядывается, иные пальцем показывают. Оно и понятно, сказали бы ему снести господина пешком, так квартала не прошел, городового крикнули. Еще бы, орк человека тащит (и то, что он наполовину зеленокожий большинству не интересно).

А так, на пролетке, так еще и извозчик не кричит: «Грабят! Убивают!», значит что? Распорядился кто. Те орки, что в Моршане живут у купцов, али на заводах, существа православные, смирные. Ежели при человеке, груз какой за ним тащат, значит ничего, пущай живут. В другом случае, когда один ходит, да глазами по сторонам зыркает – такого прибьют, а только потом разбираться станут, что и как.

Солнце уже за горизонтом половину своего масляного бока спрятало, решивши, что будет моршанцев мучить. Ночной свежести, что до костей пробирает, не наблюдалось, но духотный воздух уступил место слабой прохладе. Мих вдохнул полной грудью и решил, будь что будет, а дворянский наказ выполнит. Тут и извозчик вожжи натянул, крикнул: «Ну стой же, кормилица», высокие колеса вращаться перестали и пролетка замерла, вперед накренившись.