— Нет, — сказала она, — то, что ты говоришь, не может сделать ни один человек.

— Почему же не может? — воскликнул Курц, удивленный таким отрицанием возможности обмана. — Вот, посмотри, я срываю лист, — для ясности он действительно сорвал с ближайшего куста листок и, показывая его хозяйке, продолжал, — ты видишь, он зеленый!

— Да, зеленый.

— Хорошо, а я пойду к твоему мужу и скажу ему, что я сорвал и дал тебе красный лист.

— Но ведь ты же сорвал зеленый лист.

— Зеленый.

— А если ты скажешь, что он красный, — он все же будет зеленый!

— Зеленый.

— Значит, он и есть зеленый. Ты это сам видишь, и я это вижу, и мой муж это видит и все скажут, что он зеленый, — значит, не для чего и говорить, что он красный, — вразумительно закончила хозяйка, совершенно не понимавшая, для чего стал бы человек тратить слова и время на столь пустые затеи.

Весьма назидательно было наблюдать в это время ученого европейца, смущенного полной невозможностью втолковать в эту первобытную голову, что такое обман. Впрочем, он сделал еще попытку и с похвальным терпением долго старался просветить этот непроглядный мрак невежества, но увы, все его старания остались тщетными, доисторический человек оказался не в силах подняться выше уровня своего развития.

Наконец, он не выдержал и, махнув рукой, отошел к своим.

— Ну и народец! — невольно повторил он одну из фраз Иоганна и, сняв лиственную шляпу, с усталым видом вытер свою лысину, покрытую крупными каплями испарины.

— Совершенно верно, господин профессор, — подхватил Иоганн, — народ этот, просто сказать, ничего не стоящая мразь, а все-таки советую вам одеть вашу шляпу, так как мы, я вижу, выходим на поляну, а здешнее солнце, как вам известно, шутить не любит, я и то уже чувствую, что моя кожа снова начинает гореть.

Действительно, лес мало-помалу начинал редеть и сквозь его чащу уже сквозила яркая зелень поляны, залитой жгучими лучами тропического солнца.

Через минуту-другую путешественники наши вышли на нее и разом остановились, едва сдерживая крик страха, который готов был сорваться с их губ. Правду сказать, удивление и страх их имели полное основание. На широкой лесной прогалине, шагах в десяти перед ними, возвышались две серовато-бурых, медленно двигавшихся громады. Да, сомнения быть не могло, дядя Карл понял, что это были не более ни менее, как два динотерия, два представителя особой породы слонов, населявшей некогда землю вместе с другой ее разновидностью, которая называется теперь мастодонтами.

Эти первобытные предки современных слонов медленными движениями своих огромных хоботов срывали целыми снопами сочные папоротниковые побеги, но при появлении людей оставили свое занятие и устремили на них взгляд небольших, но умных глаз, слегка приподняв свои громадные уши.

— Отчего же вы остановились? — спокойно обратился к европейцам молодой туземец, шедший к ним ближе других.

— Как отчего? — пролепетал, заикаясь, Иоганн. — А… а… а… эти, — и он указал на огромных динотериев, силясь исчезнуть за ближайшим стволом.

— Это, — в недоумении повторил юноша, — ну, это — «большие звери».

— Ну да, большие! Что же нам теперь делать?

— Как что делать, идти за провизией!

— Мимо этих чудовищ, — с отчаянием воскликнул Иоганн.

— Да это не чудовища, а большие звери, — вразумительно пояснил молодой человек.

— Тем хуже, — с нетерпением воскликнул Иоганн, — ведь они на нас нападут.

Такого рода опасение крайне удивило собеседника ученого кулинара.

— О, нет, — воскликнул он, — этого никогда не бывает, большие звери никогда не нападают на людей, посмотри, отец идет возле них и они его не тронут.

Действительно, животные, увидав, с кем их свел случай, по-видимому, совершенно перестали интересоваться вышедшими на поляну людьми и снова принялись за свой прерванный завтрак с таким спокойствием, что даже не особенно храбрый Иоганн, в конце концов, приободрился и вместе с другими вышел на поляну. Профессор же Курц попросил даже все общество остановиться на минуту, чтобы полюбоваться этими живыми представителями давно исчезнувшей фауны.

Перед изумленными взорами наших друзей двигались два громадных животных, весьма похожих на современных слонов и отличавшихся от них по внешности: во-первых, значительно большими размерами и во-вторых, загнутыми книзу клыками нижней челюсти, что придавало их страшным головам некоторое сходство с головами обыкновенных моржей.

Глядя на этих животных, наши европейцы еще раз и еще острее почувствовали, что волей какой-то таинственной и непонятной силы они заброшены далеко от своего времени и что природа, которую они созерцают теперь, чужда и непонятна им так же, как чужд и непонятен, несмотря на всю его простоту и бесхитростность, обитающий здесь человек.

— Что за гигантские допотопные слоны? — с удивлением проговорил Иоганн, стоявший дальше других от этих животных.

— Да ведь это вовсе не слоны, — наставительно заметил профессор Курц.

— Так неужели же, дядя, это мамонты? — воскликнул Бруно.

— Ах, Боже мой, какие там мамонты; мамонты имеют густую темно-бурую и довольно длинную шерсть, а эти безволосы, как и обыкновенные слоны, но самое главное это то, что мамонты имеют два громадных клыка, выходящих из верхней челюсти и загнутых вверх в виде спирали.

— Ага, так значит, это так называемые мастодонты, — объявил Ганс, думая, что ему удалось, наконец, угадать название этих зверей.

— Да совсем же это не мастодонты, потому что у мастодонтов клыки верхней челюсти были совершенно такие же, как и у наших слонов и, кроме того, такие же клыки имели они и на нижних челюстях, так что всего их было по четыре у каждого мастодонта.

— Уж лучше, господин профессор, вы сами скажите, как называются эти звери, иначе, я боюсь, что мы будем угадывать это до самого вечера.

— Да неужели же, господа, вы не узнаете динотериев, — воскликнул ученый, — ну можно ли не знать таких простых вещей!

— Ах, господин профессор, вы забываете, что все эти вещи стали для нас простыми только с позавчерашнего дня, — с грустью возразил Иоганн.

Поглядев еще несколько минут на динотериев, караван снова двинулся в путь, углубляясь в лес, в котором все чаще и чаще попадались теперь плодовые деревья, превратившиеся, наконец, в господствующую породу.

Этот странный уголок девственного леса, походивший скорее на какой-то необыкновенный, огромный сад и был, как оказалось, целью их путешествия.

Еще издали, подходя к нему, наши друзья к крайнему своему изумлению услышали довольно оживленный людской говор.

— О, о! Слышишь, там, кажется, есть уже люди, — обратился удивленный профессор к хозяину.

— Да, там уже много людей. Сюда приходят за плодами все, которые живут близко.

— Отчего же вы не построили здесь своего жилища, — спросил Бруно, — тогда вам не нужно было бы ходить так далеко за плодами?

— Здесь нет воды, — пояснил молодой, — в корзине плодов можно принести очень много, а воду в корзинах носить, ты знаешь, нельзя.

— А что, эти люди, так же как и вы, не едят зверей? — на всякий случай осведомился Иоганн, в котором вдруг проснулись опасения за целость собственной особы.

Молодая женщина с удивлением поглядела на него.

— О нет, — отвечала она, — эти люди такие же, как и мы, и они едят только плоды.

Когда наши друзья вошли, наконец, в ту часть леса, которая, по-видимому, служила для этого племени источником их повседневного пропитания, они увидели, что здесь уже собралось более сотни человеческих существ, занимавшихся собиранием плодов.

Здесь были и мужчины, и женщины, и дети, и вся эта толпа суетилась и, усердно работая, оживленно болтала между собой. Некоторые из них с необыкновенной ловкостью взбирались на деревья, срывая или просто стряхивая плоды, которые стоявшие внизу спешили убирать в корзины; другие при помощи своих дубинок выкапывали из рыхлой почвы коренья; а некоторые, наконец, были заняты собиранием ягод и трав.