Я последним из четверых присутствующих подписал не волнуясь пять экземпляров договора.

– А теперь, господа, – сказал нотариус, – будьте добры ознакомиться с данной мне доверенностью – вот она – и сообщите мне, считаете ли вы ее достаточной для приложения к настоящему акту, чтобы узаконить пятую подпись – мою подпись.

Гартог пробежал доверенность и объявил, что вполне удовлетворен ею, после чего протянул ее нам.

– Не к чему, – сказал Корлевен. – Я считаю, что вы имеете достаточный опыт в бумажных делах подобного рода. Если вы считаете эту доверенность достаточной, значит, она такова и есть.

Я ограничился тем, что отклонил ее жестом, как и Флогерг.

– В таком случае, – продолжал нотариус, – мне остается только подписать.

– Вы, должно быть, устали, дорогой нотариус, – сказал носовой голос, раздавшийся с потолка. – Вас ожидает тепло нагретая постель. Я сам окончу дело с этими господами.

На деревянной галерее, обходившей вокруг залы и шедшей к верхнему этажу левого крыла замка, стоял гном и, казалось, восхищался тем, что стал внезапной целью пяти пар изумленных глаз.

Произведя этот эффект, он уверенными шагами спустился по ступеням лестницы галереи и подошел к нам, покачиваясь на своих кривых ножках и с удовлетворением потряхивая большой своей головой.

Я никак не думал, что в его худых руках могло быть столько силы, с какою он сжал мою руку в своей, пожав руку моим товарищам.

– Долго ли вы слушали нас, доктор? – спросил взволнованный нотариус.

– Хе-хе! – ответил гном со своим невыносимым зубоскальством. – Достаточно долго, чтобы иметь право поблагодарить вас, господин нотариус, за добрые услуги и чтобы иметь удовольствие оценить юридические познания господина Гартога.

Двойная защита его глаз – очки и густые брови – делала невозможным разобрать, смеются ли или мечут молнии страшные глаза старика. Гартог принял вызов:

– Должен ли я понять, господин Кодр, что мои поправки вами не одобряются?

– Что вы, нисколько, – ответил Кодр, – нисколько, наоборот. Я небольшой знаток в юридических делах, но, не говоря уж о том, что я вполне доверяю мудрой предусмотрительности нотариуса Бикоке, – который падает от усталости и сейчас пойдет спать, – я считаю еще, что договор, который обсуждают, есть договор, который собираются выполнять, а это может только нравиться мне.

– Но, доктор, если я могу еще быть полезен вам, – сказал Бикоке, – то, пожалуйста, располагайте мною.

– Бесконечно благодарен, дорогой мой господин нотариус. Но нам с этими господами придется беседовать еще долго, и ваши знания в этом случае уже не могут понадобиться. Эй, Гаспар!

Это явное прощание, и нотариус больше не настаивал.

– Гаспар, ты проводишь господина Бикоке в его комнату и позаботишься, чтобы он ни в чем не испытал недостатка. Потом ты вернешься выслушать мои распоряжения.

Когда сторож поставил на стол графины с вином и удалился, отпущенный гномом, этот последний налил в наши стаканчики ароматную и искрящуюся жидкость, загоревшуюся карбункулами от отблесков огня.

– Это ликер монахов, ныне живущих в Алжире, – сказал Кодр. – У меня осталось только несколько бутылок, а закон о конгрегациях и изгнание монахов из Франции прекратили новую выделку. Надо отдать справедливость религиям, что ликеры, производимые их священнослужителями, вообще говоря, превосходны на вкус. Этот ликер – жидкое золото… и это как нельзя более уместно, вы это сейчас увидите, хе-хе!

Гном не преувеличивал. Мы омочили губы этим нектаром, и он продолжал:

– Господа, вот пять договоров, в них не хватает только моей подписи, чтобы дать им силу закона, потому что обязательства не могут быть односторонни… не правда ли, господин Гартог?..

Гартог поклонился не сморгнув.

– Эта подпись отныне обеспечена, не сомневайтесь в этом. Но и раньше я хотел дать вам время на размышление перед подписанием предложенного контракта, и теперь я хочу еще оставить вам возможность уйти, в случае, если изложение того, что я ожидаю от вас, заставило бы вас пораздумать. Я обязуюсь немедленно освободить от всех обязательств того из вас, который после моих слов пожелал бы выйти из дела.

– Это называется вести игру честно, – сказал Корлевен.

– Мы слушаем вас, – сказал Гартог.

Флогерг подбросил новое полено в огонь и снова сел рядом с нами у стола.

– Господа, – продолжал гном, – вы должны знать, что лишь по серьезным причинам отобрал я среди стольких других четверых людей, окружающих меня теперь. Не думаю, чтобы я ошибся: люди, подобные вам, которым жизнь сумела внушить такую ненависть, что они пожелали уничтожить ее в себе, будут обладать силою воли большей, чем кто бы то ни было, если я дам им возможность восторжествовать над жизнью и над теми, кем она воспользовалась, чтобы привести этих людей к такому мрачному решению; если я дам этим людям такую возможность отыграться, какую они не дерзнули бы предположить в своем самом возбужденном воображении; если дам им решительное средство владычествовать над их подобными…

– Кого называете вы моими подобными? – прервал своим трагическим голосом Флогерг. – Тех, которые своим эгоизмом, тщеславием, карьеризмом, хищностью сделали наши существования ступеньками, чтобы идти вверх? Тех, дерзкий успех которых создан был из лучших сил наших жизней, тех, которые перерезали стенами наши жизненные пути, использовали нашу силу и отбросили нас, достигнув успеха? Наши подобные, господин Кодр, если такие у нас есть, только тогда будут признаны нами, когда они стушуются и добровольно сойдут в безмерное ничтожество. Все другие – не наши подобные: они просто люди!

– И женщины, – прибавил я вполголоса.

Один только Корлевен услышал мои слова. Он повернул ко мне свое красивое открытое лицо с честными глазами, лицо, на котором с первого дня, как я его увидел, я различил, как мне казалось, дружбу; и он мягко прошептал:

– А, так это женщина?.. Я так и думал; но вы так еще молоды!..

– Прекрасно! – сказал гном. – Именно такими я и считал ваши чувства. Но я не хочу взять вас врасплох, изменнически. Вы, господин Гартог, выразили опасение, чтобы предположенная мною экспедиция не представила для вас – а я прибавлю: и для меня – смертельной опасности?.. Это опасение основательно. Быть может, уехав впятером, мы вернемся в меньшем числе; быть может, даже и никто из нас пятерых не вернется. Бить может, мы идем навстречу громадным опасностям; быть может, опасностей не будет никаких. Это – единственное, чего я не знаю; но я хочу, чтобы, каковы бы ни были опасности, люди, сопровождающие меня, были тверды; и я не допущу в тот момент ни малейшей слабости.

В серо-зеленых глазах этого человека есть металлическая искра, придавшая его последней фразе такой вес, который не позволял сомневаться, что в нужную минуту он сумеет потребовать; резкий его голос звучал непоколебимым решением. Гартог, на которого он смотрел в упор, склонил голову, но все же спросил:

– Клянетесь ли вы нам, что сокровище существует?

– Клянусь.

– Клянетесь ли вы нам, что оно представляет собою то, что вы говорите, и даст нам власть, о которой вы говорите?

– Клянусь.

Гартог покачал головой.

– Последний вопрос: зачем от раздела сокровища устраняются наши возможные наследники?

– Затем, чтобы избегнуть права других требовать от нас отчета; затем, что сокровище это практически беспредельно и что источник его должен оставаться строгой тайной. Я – знаю, и я хочу. А вы – хотите?..

Гартог посмотрел в упор в глаза старого Кодра, и тот ответил острым взглядом, не мигая.

– Хочу, – сказал Гартог угрюмым тоном.

– Хочу, – ворчливо сказал Флогерг, озаренный мыслью о безжалостной мести.

– Хочу, – бросил Корлевен, точно скептический и твердый вызов судьбе, в которой он знал только противника…

– Хочу, – прошептал я напряженно, точно молитву.

Гном обвел нас блистающим отсветом своих очков.

– Ладно! – сказал он. – Я на это надеялся.