Студенты отвечали, что это были не простые прения, не обыкновенный диспут и что все имеют одинаковое право присутствовать. Что дело идет не о простом ученом, слава которого не простирается за пределы его деятельности и которого слышать пожелали бы очень немногие и еще меньшее число – поддерживать с ним диспут, но об иностранце высокого звания, пользующиеся большим почетом, столь же замечательным своими познаниями, как и блестящими внешними качествами.
Напрасно старались опровергнуть их доводы тем, что на собрании присутствуют не только важнейшие представители университета, старейшие доктора богословия, медицины и права, профессора словесных наук, риторики и философии и множество других сановников, но что диспут удостоен присутствием господина де Ту, первого президента парламента, и ученого Иакова Августа, одного государственного секретаря и Парижского губернатора господина Рене де Виллекье, посланников Елизаветы Английской[4] и Филиппа II Испанского[5] и многих господ из их свиты, Пьера Бурделя, аббата Брантома[6], господина Мирона, доктора его католического величества Генриха III, Козимо Руджиери[7], главного астролога Екатерины Медичи, королевы-матери, знаменитых поэтов и писателей – Ронсара[8], Бальфа и Филиппа Депорта[9], известного адвоката при парламенте Этьена Паскье, а также – и это составляло самое важное возражение – двух главных фаворитов его величества, стоявших во главе правления, господ Жуайеза[10] и д’Эпернона[11].
Напрасно прибавляли, что для поддержания строгой благопристойности ректор распорядился запереть двери. Студенты были сильны в спорах, и их аргументация очень скоро вразумила противников. Они вполне полагались на свою ловкость для одержания верха в подобных случаях.
– Долой ведущих диспут! Долой алебардщиков! Долой двери! – закричали разом сотни яростных голосов. – Долой самого ректора! Долой мессира Адриана Дамбуаза! Не допускать учеников университета в их собственные залы! Заискивать перед фаворитами двора! Держать диспут при закрытых дверях! Долой ректора! Мы издадим приказ сейчас же провести новые выборы!
После этого сильный ропот пронесся в толпе, за которым последовал новый взрыв проклятий в адрес ректора и демонстрация дубинок, в сопровождении града гороха, выпущенного из сарбаканов. Алебардщики побледнели и охотно бы уступили, но дверь была заперта с внутренней стороны, жезлоносцы и сторожа, к ней приставленные, хотя и были перепуганы наружным шумом, но категорически отказывались отворять.
Снова раздались угрозы студентов, снова обратились они к насилию, и горох застучал по лицам и рукам алебардщиков, едва сдерживающихся от гнева и боли.
– Что ты нам рассказываешь о фаворитах короля! – кричал из первого ряда студент, украшенный одним из тех бумажных воротников, о которых мы говорили. – Они могут приказывать в Луврских покоях, но не в стенах университета. Ей-богу! Мы нисколько ими не дорожим! Мы смеемся над безобидным лаем этих откормленных дворцовых шавок! Что могут для нас значить эти попрыгунчики? Клянусь четырьмя евангелистами, мы не потерпим здесь ни одного из них. Советуем д’Эпернону, этому гасконскому недорослю, поразмыслить над участью Можирона, а нашему весельчаку Жуайезу – припомнить смерть этой собаки Сен-Мегрена![12] Уступите место более достойным! Уступите место учащимся! Долой жабо и сарбаканы!
– Что значит для нас президент парламента или губернатор города! – вопил другой. – Мы смеемся над их властью, мы ее признаем только в их судебных палатах. Ступив на нашу землю, они оставили всю свою власть по ту сторону ворот Святого Иакова. Мы не принадлежим ни к какой партии! Мы в политике придерживаемся строгой середины. Мы не более уважаем приверженцев Гиза, чем гугенотов; лигисты нам не дороже кальвинистов. Наш единственный господин – Григорий XIII[13], папа римский. Долой Гизов[14] и беарнцев![15]
– Долой Генриха Наваррского[16], если вы этого желаете, – воскликнул студент из Гаркура, – или Генриха Валуа, если это вам более нравится, но – ради всех святых – только не Генриха Лотарингского, он надежная и крепкая опора истинной веры. Нет! Нет! Да здравствуют Гизы! Да здравствует Священный союз!
– Долой Елизавету Английскую! – кричал студент из Клюни. – Что делает здесь ее представитель? Уж не ищет ли он ей мужа среди наших ученых? Плохая будет сделка, если она отдаст руку герцогу Анжуйскому[17].
– Если вы дорожите своим воротником из буйволовой кожи, то советую вам не отзываться непочтительно в моем присутствии об Елизавете Английской, – подымая с угрозой свою окованную палку, возразил англичанин из Четырех Наций, такой же заносчивый, как и его огромный бульдог, следовавший за ним по пятам.
– Долой Филиппа Испанского и его посланника! – кричал бернардинец.
– Por los de mi dama![18] – воскликнул принадлежавший к Нарбонской коллегии испанец с огромными закрученными усами на бронзовом дерзком лице, в низкой шляпе, гордо нахлобученной на лоб. – Так поступать нельзя! Представитель его величества дона Филиппа должен быть уважаем даже в среде парижских студентов. Кто из вас не согласен со мной! А?
– В таком случае, что он делает здесь, со своей свитой? – возразил бернардинец. – Черт возьми! Этот диспут один из тех, которые нисколько не касаются интересов вашего короля, а мне кажется, что Филипп и его представитель интересуются только тем, из чего могут извлечь пользу. Я уверен, что присутствие вашего посланника в нашем училище имеет какой-то тайный повод.
– Может быть, – отвечал испанец. – Мы поговорим об этом после.
– А что делает поставщик Сибарита[19] в пыльных залах науки? – завопил студент из коллегии Ламуан. – Чего ищет ревнивый убийца жены и ее не рожденного еще ребенка так близко от независимых речей и, быть может, верно направленных шпаг? Я думаю, что для него было бы гораздо благоразумнее оставаться в своем гареме, чем подвергать свою надушенную особу разным случайностям среди людей, прикосновение которых может оказаться погрубее того, к которому он привык.
– Хорошо сказано! – воскликнул ученик из Клюни. – Долой Рене Виллекье, долой этого презренного рогоносца, хотя он и губернатор Парижа!
– Какое право имеет господин аббат Брантом занимать место среди нас? – возопил студент из коллегии Гаркур. – Он, несомненно, славится умом, ученостью и любезностью, но какое нам до этого дело! Его место могло бы быть занято более достойным.
– И что привело сюда Козимо Руджиери? – спросил бернардинец. – Что надеется узнать здесь этот старый торговец темными знаниями? Мы не занимаемся химией и тайными науками. Мы не делаем ничего незаконного: не приготовляем любовного напитка, не составляем медленного яда, не продаем чьих-то восковых изображений. Поэтому я спрашиваю, что он здесь делает? Ректор поступает совершенно неприлично, допуская его присутствие. Даже если бы он явился сюда под охраной власти своей любовницы Екатерины Медичи, мы не уважили бы и этого. Долой аббата-идолопоклонника, мы слишком долго терпели все его мерзости, вспомните Моле, попавшего в его сети, вспомните его бесчисленные жертвы! Кто приготовил адское питье для Карла IX?[20] Пусть он ответит на это. Долой вероломного жида и колдуна! Виселица слишком хороша для него! Долой Руджиери!
