Последний, присутствовавший при этом, обратился тогда к королю с такими словами: «Вы видите, ваше величество, что это за человек; всей Ирландии не управиться с ним». – «Так, – произнес Генрих VIII, – тогда будет лучше всего, если он сам станет управлять всею Ирландией!» И граф Килдар был немедленно назначен ирландским вице-королем. Это создало ему влияние, которое приходилось уважать даже самому королю. И Генрих VIII охотно делал это; он любил облекать властью своих любимцев и бывал неумолим и жесток лишь в том случае, когда затрагивали его слабости. Он не прощал, если кто-нибудь отказывался признать церковное учение, созданное его тщеславием, когда ему предстояло или порвать с Римом, или подчиниться, и с кровожадной жестокостью преследовал каждого, кто ставил преграды его сладострастным желаниям или давал понять, что видит в его жестокости нечто иное, а не справедливый приговор.

Поэтому граф Килдар рисковал очень многим, если бы его дочь отказалась присутствовать на придворном празднике. Печаль по государственном преступнике являлась в глазах Генриха VIII равносильной самому государственному преступлению, и король должен был принять это к сердцу вдвое сильнее из-за того, что Генри Сэррей приходился родственником казненной королеве.

– Бетси, – сказал граф, устремив на дочь строгий и мрачный взор, – король будет завтра в пунцовом; ты появишься в тех же цветах, чтобы показать его величеству, что ты раскаиваешься в своем сердечном заблуждении.

– То не было заблуждением, отец; ведь ты сам одобрял мою дружбу с Сэрреем. Так неужели же ты после всего того, что выпало на его долю, можешь требовать от меня такой низости, как преклонение перед убийцей моего лучшего друга?

– Я не требую, чтобы ты это делала искренне, от всего сердца; я хочу, чтобы ты принесла мне жертву, затаив в себе свою скорбь. Я знаю, что требую от тебя тяжелой жертвы, но благоразумие предписывает тебе этот шаг, который не задевает ни твоей, ни моей чести.

– Ты, пожалуй, ошибаешься, отец!.. Найдутся честные люди, которые, зная мою дружбу с Сэрреем, признают мое согласие на твое предложение неблагородным. Вот, например, лорд Уорвик…

Лицо графа побагровело.

– Да, – промолвил он, скрипя зубами, – этот Уорвик, навлекший на себя гнев короля тем, что приютил у себя Роберта Сэррея. Да ведь он первый будет насмешливо разглашать во всеуслышание, что Килдары обесчещены. После этого тебе одна дорога – в монастырь. Клянусь святым Георгием, ты не могла придумать ничего хуже, как пойти мне наперекор при таком свидетеле. Я принужден теперь сказать королю, что отринул тебя и лишил наследства. Ты говоришь правду! Если бы тебе пришлось появиться при дворе, то Уорвик принялся бы злорадно высмеивать Килдаров, говоря, что они готовы любой ценой купить благоволение короля… При таких условиях невозможно никакое лицемерие. Но я отравлю ему радость торжества; он не увидит моего падения – лучше остаться бездетным, чем угодить в опалу, в изгнание!

– Ты ошибаешься относительно лорда Уорвика! – воскликнула леди Бетси. – Он, по-видимому, также находит нужным, чтобы я бывала при дворе. – Молодая девушка вынула из кармана письмо лорда и сказала: – Прочти сначала это, а потом уже осуждай Уорвика.

– Письмо от него? – воскликнул пораженный Килдар, узнав графский герб Уорвиков.

Граф уже распечатал письмо и торопливо пробегал глазами строки; его черты становились все серьезнее.

– Это смело, клянусь святым Георгом! – пробормотал он, и его глаза сверкнули. – «Английские лорды не могут идти наперекор Генриху Восьмому, но они должны подумать о будущем. Если мы станем руководить воспитанием юного Тюдора, то заложим фундамент того оплота, который должен защищать наших детей и внуков от произвола тирана!» Смелая и великая мысль, и я согласен с нею. Но как добиться помилования Уорвика? Генрих в ярости, что малолетний Сэррей находится в его замке…

– Я готова помочь горю, отец, – воскликнула Бетси, – я сама буду просить о том короля…

– Ты соглашаешься?..

– Разве лорд Уорвик не замышляет отомстить за Сэррея, отец? Может ли кровь благородного поэта принести более прекрасные плоды, чем этот союз примирившихся могущественных соперников, который воздвигнет твердый оплот против произвола короны? Тут не тяжела никакая жертва, не труден никакой долг! О, теперь я понимаю, чего требовала та женщина! Да, я могу лицемерить, я стану льстить, притворяться, как делают, приближаясь на охоте к зверю, чтобы заманить его в расставленные сети. И, если бы мне пришлось умереть от яда, который я заимствую у ненависти, я буду красть его улыбаясь и улыбаясь испускать его. Я буду улыбаться, когда мое сердце разрывается от горя и скорби, потому что я мщу за Сэррея, исполняю то, чего он хотел.

Граф смотрел на пылавшую одушевлением дочь, и в нем также заговорило давно дремавшее чувство. Зависть к соперникам, тщеславие своим званием первого лорда в Англии заставили его позабыть, чего требует гордость мужчины. Он превратился в царедворца, а между тем Фитцджеральды из Килдара некогда служили опорой трона Плантагенетов и не склоняли головы ни перед каким государем.

Граф прижал к сердцу свою гордую дочь и воскликнул:

– Будь совестью Килдаров! Не Кромвелю суждено отомстить за истекающую кровью Англию, как пел твой Генри; пэры короны поднимут свой щит, чтобы отразить удары Тюдоров!

На другой день, на торжественном турнире, Бетси Килдар появилась в пунцовом – то был избранный цвет короля. Хотя горячая краска стыда залила ее лицо, когда она поймала презрительный взгляд принцессы Елизаветы, брошенный на нее с высоты балюстрады, однако ничто не выдавало внутренней бури, бушевавшей в груди леди Бетси, когда к ней приблизился король Генрих.

– Я рад видеть вас, прекрасная леди, – сказал он. – Ваше лицо цветет таким румянцем, как будто оно никогда не знавало слез.

– На него светит солнце! – льстиво ответила леди Килдар.

– Черт возьми, вы ставите меня в тупик! Но вам не отвертеться от меня так легко. Мне рассказывали, будто лорд Уорвик был частым гостем у вас, когда в вашем доме бывал Сэррей.

– Ах, ваше величество, соблаговолите разрешить мне замолвить за него словечко, чтобы ему не лишиться на долгое время солнечного луча вашего благоволения.

– Черт возьми, вы, кажется, дурачите меня? Он бунтовщик, и его голова очень скоро будет торчать на зубцах Уорвик-кастла.

– Ваше величество, он думал угодить вам, избавив Роберта Сэррея от скорбного впечатления, когда его старшему брату стала грозить ваша немилость.

– И потому он прислал мне письмо дерзкого мальчишки с отказом от подданства, вместо того чтобы доставить его связанным в Тауэр?

– Ваше величество, лорда нет в Уорвик-кастле, случившееся там произошло против его воли.

– Уорвика нет в его замке? Где же он тогда?

– Вон там, возле моего отца, которого он упрашивает отвратить от него вашу немилость, ваше величество. Вы видите, лорд не боится вашего правосудия, так как он здесь. И что мог бы он придумать лучше этого? Солнце светит так радостно, что даже тень затаенных слез исчезает там, где греет и живит всю природу его светлое сияние. Неужели это солнце допустило бы помрачить себя туче из Уорвик-кастла? Разве король бывает когда-нибудь более велик, чем в те минуты, когда он дарует свою милость просящим ее?

– Леди Бетси, – произнес Генрих VIII, – я был бы недостоин звания первого рыцаря Англии, если бы не повиновался словам, произносимым такими прекрасными устами, как ваши.

Тут он подал знак гофмаршалу подозвать лордов Килдара и Уорвика.

Когда лорды низко поклонились государю, он сказал:

– Милорд Уорвик, мы слышим о вашем усердии служить нам и за это намерены простить вам ваши самовольные действия. Мы решили иначе насчет Роберта Сэррея. В знак же нашей королевской милости мы намерены воспользоваться вашим гостеприимством в Уорвик-кастле и надеемся найти там цвет красоты.

Монарх милостиво кивнул головой и пустил свою лошадь на место турнира.