К этому в скором времени прибавилась еще другая радость, на которую женщины, несчастные в первое время супружества, обыкновенно возлагают свою надежду возвратить утраченную любовь мужа: она чувствовала себя беременной. Но увы! Этот женский расчет не оправдался: Алексей Петрович через несколько недель опять впал в угрюмое состояние, начал по-прежнему показывать свой дикий нрав и снова предался грубому разврату. Он проводил целые ночи в обществе молодых людей, столь же грубых кутил, как он сам. Не проходило дня, когда бедная царевна не выслушивала от своего мужа самые гнусные оскорбления и жестокие угрозы. Она была рада, когда он не приходил к ней. Чаще всего он являлся к ней в пьяном виде, без ума и памяти, чтобы излить на нее свою желчь и охладить свой гнев, возбужденный в нем против царя попами, боярами, матерью, заключенной в монастырь, где она вела со своим любовником Глебовым политические интриги, теткой, княжной Марией, разделявшей ненависть к царю покинутой царицы Евдокии.

Приходя к жене пьяным, царевич обыкновенно кричал: «Царь не железный! Когда я вступлю на престол, сударыня, то нашему замужеству настанет конец и я вас заточу в тот же монастырь, где теперь томится моя невинная мать.

Коварного канцлера Головкина, в вознаграждение за его сводничество, я живого посажу на кол, он виноват, что я должен был жениться на немке. И князя Меншикова я также посажу на кол для компании с Головкиным. Любимцы царя будут охотиться в Сибири за соболем, а всех немцев, этих искателей приключений, со своими новыми нравами я кнутами выгоню из России, как несносных гадов».

Однажды вечером Алексей вошел в кабинет царевны пасмурный и выпивший. Шарлотта подошла к нему с ласковым выражением лица, собираясь просить его принять на службу какого-то иностранца. Едва она произнесла имя этого просителя, как он взглянул на нее сурово и приказал ей замолчать. Она повиновалась и в испуге хотела уйти из кабинета.

– Куда? – крикнул он и, схватив ее за руку, бросил с силой на середину комнаты, где, к счастью, стояло мягкое кресло, на которое она и упала. – Вероятно, вы опять хотите идти жаловаться на меня царю, который при всех осыпает меня упреками? Но, сударыня, меня уже утомляют ваши коварные происки, я вам запрещаю усиливать гнев моего отца.

Бедная царевна от испуга не могла произнести ни слова. Она плакала и протягивала руки к мужу, но он не обращал на нее никакого внимания и продолжал свои угрозы:

– Горе вам, если вы вздумаете опять жаловаться на меня государю. Клянусь вам, что я тогда иначе поступлю с вами.

– Но, – отвечала царевна, – кто так злобно оклеветал меня перед моим супругом. Я никогда не сказала царю ни одного слова во вред моему мужу.

– Я все знаю, – закричал царевич, – вы не можете оправдываться. У меня больше друзей, чем у государя и его иностранных приятелей. Придет время, когда я смогу отомстить вам.

– Прошу только об одной милости, – отвечала царевна, – назовите мне тех, кто уверял вас, что я жаловалась его величеству, и если я виновата, то я достойна вашей ненависти, если же я окажусь невиноватой, то не отвергайте любви преданной жены. Позвольте мне по крайней мере оправдаться и отклонить ваше подозрение.

Царевич опять приказал ей молчать и еще более сурово повторил свои угрозы, если она будет болтать царю. Шарлотта плакала и, протягивая руки, хотела броситься на его грудь, но он грубо оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась головой об стену, отчего лоб у нее сильно распух. Царевич же, не обращая внимания на жену, быстро вышел из кабинета и с яростью захлопнул за собой дверь.

Долго Шарлотта лежала без чувств в кресле, наконец сильный поток слез облегчил ее сердце, она встала и хотела пройтись по комнате, но ее колени подгибались, и она упала на ковер, покрывавший пол. Усердно помолившись, она почувствовала некоторое успокоение. Явившимся по ее звонку и напуганным растерзанным видом своей госпожи камерфрейлинам Шарлотта объяснила, что по собственной неосторожности упала и расшиблась.

Несмотря на все старания, на безграничную самоотверженность царевны с целью приобрести расположение мужа, последний продолжал обращаться с ней с непримиримой жестокостью. Ни ее заступничество перед царем, когда Петр в своем гневе осыпал ее мужа упреками, ни ласки, ни слезы не могли тронуть бесчувственного сердца царевича, загрубевшего в обществе низких и развратных людей. Подарки жены, сделанные ее собственными руками, Алексей тотчас же дарил своей любовнице Афросине, которая имела нахальство носить их открыто.

Брань между молодыми супругами часто происходила и от такой странной причины, которую трудно предполагать в царском доме, как нужда в деньгах. Молодая принцесса затруднялась в содержании лиц своего маленького немецкого двора. Ее сердце болело при виде нужды тех особ, которые из любви к ней оставили свою родину, чтобы следовать за ней в чужую страну, в городе, где еще трудно было найти жилище. Но ей самой часто недоставало самого необходимого для жизни: из казначейства ей стали выплачивать деньги на содержание не в срок и не сполна. Между тем уже скоро после прибытия в Петербург случались непредвиденные расходы, например, издержки на экипажи и лошадей. Царь обещал своей невестке подарить экипаж и лошадей, но это обещание не было исполнено под предлогом, что в Петербурге негде купить. У Шарлотты был экипаж, полученный ею в Торне от Меншикова, в Петербурге царица подарила ей карету с лошадьми; третий экипаж царевна купила на свои деньги. Но все эти экипажи были очень плохие. Зимой генерал Вейде продавал своих лошадей за шестьсот рублей. Царевна попросила царицу напомнить Петру о его обещании подарить ей лошадей и сказать, что теперь их можно купить у Вейде. Через несколько дней царь дал ей знать через Екатерину, что она может взять у Вейде лошадей, что он ей дарит их, а деньги генералу будут уплачены Сенатом. Но прошло четыре месяца, а Вейде так и не получил своих денег, и Шарлотта должна была возвратить ему лошадей. Все ее жалобы ни к чему не привели, а к царю нельзя было подступиться, от него ничего нельзя было добиться, у него никогда не было времени. Она всегда терпела нужду во всем.

Вскоре бедной царевне суждено было снести другое, более унизительное оскорбление.

В один прекрасный солнечный день она узнала, что царевич гуляет в дворцовом саду. Она оделась, пошла в сад, чтобы погулять вместе с мужем и занять его беседой. Войдя в сад, она увидела его издали сидящим на скамейке рядом с Афросиной и нежно державшим ее за руку. Афросина громко хохотала и рукой закрывала царевичу рот, как будто не хотела слышать милых шуток своего поклонника.

Шарлотта остановилась, как молнией пораженная, едва дыша, совершенно уничтоженная. Афросина заметила ее, вскочила со скамейки и хотела убежать, царевич удерживал ее, взглянул на жену и, в свою очередь, расхохотался. Однако Афросина вырвалась от него и побежала по аллее. Алексей продолжал необузданно хохотать, несколько раз звал Афросину, приговаривая: «Фрося, не будь дурочкой!» Затем он скорыми шагами последовал за ней, нисколько не заботясь о своей убитой горем, оскорбленной жене, искренне желавшей в эту минуту смерти, которая одна могла освободить ее от невыносимых страданий.

Следствием грубого и оскорбительного обращения царевича с женой было то, что она, сначала любившая, стала его ненавидеть. За несколько недель до родов Шарлотты царевич уехал в Карлсбад, не предупредив ее ни одним словом. Только когда уже подъехала почтовая карета к его дверям, он попрощался с женой четырьмя словами:

– Прощай! Еду в Карлсбад!

Таков был муж Шарлотты.

Петр с царицей был тогда в Финляндии, Шарлотта осталась одна с тремя старухами, которых против ее воли ей навязали, чтобы наблюдать за родами и удостовериться в действительности рождения царского ребенка. В это время она пишет с отчаянием своей матери: «Я сделалась несчастной жертвой нашего дома, хотя я этим не приносила ему никакой пользы. Я от горя умираю медленною смертью».