К ее собственному удивлению, ее стало тянуть в церковь. Каждое воскресенье она приходила туда, становилась в уголок и подолгу наблюдала за службой, за прихожанами. Поборов непонятное смущение, стала молиться за здоровье близких, ничего не прося для себя. Через какое-то время набралась смелости и исповедовалась. Невероятно, но почувствовала облегчение, как будто разгрузила себя немного. Однажды, повинуясь внезапному порыву, подкараулила батюшку после службы и задала вопрос, как можно попасть в монастырь. Отец Меркурий внимательно посмотрел на бледную Таньку в изящном шифоновом шарфике на голове и пригласил на разговор.
— Недавно ходишь. Случилось что?
Танька, смущаясь и с трудом подбирая слова, начала рассказывать о себе, священник перебил:
— Помню твою исповедь. Много грехов было. Каешься хоть?
Танька понурилась. Если походы в «Глобус» с пьянством до поросячьего визга — это раскаяние…
— Ты в себе разберись сначала. К Богу надо прийти осознанно, а не потому, что просто хочешь как-нибудь изменить свою жизнь. Не греши, делай добрые дела — и жизнь твоя изменится к лучшему. А монашество — это призвание, посвящение себя всей без остатка служению Господу нашему. Думается мне, что не твое это призвание. Иди.
Танька уныло побрела домой, по дороге раздав всю мелочь нищим у церкви, хотя раньше принципиально этого не делала: считала их всех профессионалами. Придя домой, послонялась по комнатам, повздыхала, потом встряхнулась, фыркнула и позвонила «светской львице».
Прошло каких-то семь месяцев после расставания с Олегом, как до Таньки дошли слухи о его свадьбе. Женили-таки бедолагу на генеральской дочке, здоровой алчной бабище, взращенной и взлелеянной с единственной целью: выдать замуж за подходящего мальчика. Бракосочетание было на редкость пышным и безвкусным, воплощая в себе все то, о чем Олег с таким презрением и ужасом рассуждал. Невеста была высоченной, полнокровной самкой, из тех, кто, по выражению самого Олежи, прижмет грудьми к березе, и ты сдаешься. Вероятно, это делало его хоть немного счастливым, не говоря уже о его родителях. Таньку новость позабавила, не более того.
Сама же Татьяна пошла вразнос. Она оправдывала свое всеядие желанием заиметь ребенка, при этом рискуя элементарно подхватить что-нибудь венерическое. В ее гареме, как она это называла, теперь значились: старый знакомый — развеселый Виталик Манкель, новый знакомый — женатый «оборотень в погонах», богатый гибэдэдэшник Костя, также эпизодически присутствовал обветшалый «богемный лев» Федорков, доставшийся в наследство от остепенившейся Светки, и совсем недавнее приобретение — смазливый двадцатилетний работник бензозаправки Димон, который обаял тридцатилетнюю Таньку полным отсутствием денежных средств и комплексов по этому поводу. Он смотрел на свою взрослую подругу со смесью неприкрытого вожделения и благоговейного любопытства, порожденного ее несомненными (в сравнении с собой) ученостью и изысканностью. Интерес был, конечно же, и меркантильный: Татьяна водила его по ночным клубам, платила за выпивку, бильярд, боулинг, даже пару раз давала немного денег с собой. Эти деньги он тратил потом в дешевых кафе на своих юных подружек и демонстрировал им свои беспорядочно нахватанные от Таньки знания, вызывая девичье сексуальное возбуждение.
Взяв шефство над сим воплощением простодушного порока, Татьяна поначалу даже испытывала что-то вроде радостного предвкушения Пигмалиона, пытаясь рассмотреть в юноше какой-то скрытый потенциал умственного и духовного развития. Увы, кроме потенциала физиологического она так ничего и не рассмотрела. Вкусив несколько раз свежего неумелого тельца и пережив эффект новизны, Татьяна заскучала. Физическое общение себя исчерпало, интеллектуальное не заладилось. Некоторое время она развлекалась тем, что утонченно унижала Димона и с мрачным наслаждением наблюдала его замешательство, но скоро почувствовала жалость к бедняге, отчаянно пытавшемуся подстроиться под ее изменчивое настроение. Эта жалость отнюдь не прибавила ему сексапильности, и Танька, сама себе опротивевшая, думала, как бы уже все поизящнее закончить. Еще и сестра капала на мозги: «Господи, с кем ты вошкаешься? Какое-то вторсырье…»
Очередной раз бросив в мусор отрицательный тест на беременность, Танька подавленно размышляла: «Действительно бесплодие? Почему я? Кто-то по три аборта и рожает… Кто-то не хочет, а рожает… Рожают и бросают. Бросают?» Ее осенило. Почему раньше об этом не подумала?
Окрыленная, Танька стала искать телефон знакомой, у которой была своя знакомая, у которой, в свою очередь, был муж судья. Кто, как не судья, должен знать об этом — всякие дела об усыновлении… Где же он? А, в старой записной книжке. Ну и что, что не свой? Наследственность — все фигня. Мать не та, которая родила, а та, что вырастила. Вот и телефон. Хотя бы узнать, где спросить, как искать. Переговорив со знакомой и получив обещание разузнать все и даже, может быть, устроить встречу, Машка подумывала, не озадачить ли еще адвоката, который работал на их контору, ведь плюрализм мнений никогда не помешает. Решила, что надо выбрать момент и как бы между прочим спросить, специально звонить не следует.
Сдернула с полки семейный кодекс, раскрыла, но тут же закрыла и положила на место. Не в состоянии сейчас воспринимать формулировки, другая мысль свербит. Какая? Ну конечно! Надо отделаться от всего своего гарема, от всех тошнит. От всех до единого. На ум пришла крылатая Машкина фраза: «Господи, ну как я могла спать с этим уродом?» Она так говорила после каждого своего хахаля, за исключением мужа. Вот и у Таньки тоже вопрос: «Как я могла?» Никакими чувствами здесь и не пахнет, на слово любовь даже нет комментариев — одно циничное ржание. Секс? Нет у нее такой зависимости, она может без секса годами жить, проверено. Пьянки, гулянки? Из праздника превратились в рутину с гнусным похмельем. Как она, Татьяна, могла так упасть? Разве эта перезрелая девушка с помятым лицом — она? Ее передернуло. Ей нужен был от них ребенок, она его не получила. Она получит его в другом месте, а этих — отрубить и выбросить. Да не прятаться и не морочить голову, а сразу — раз и нет их. Не видеть и не слышать. Проще всего решается вопрос с Федорковым: она просто не будет ходить в тот клуб, где он работает арт-директором. Вообще не будет ходить в клубы. Надоела эта жизнь, надо начинать новую.
Полная решимости, она набрала Виталика Манкеля.
— Привет, не занят? Слушай, я…
— Приве-е-ет, рыбка. Я как раз о тебе-е-е думал. Целую неделю тебя не ви-и-идел. Так бы тебя и скушал. Как ты насчет сегодня?
Танькина решимость куда-то подевалась. Парень-то он неплохой, Виталя. Ей ничего такого не сделал. Несерьезно, конечно, к ней относится, но он на себя никаких обязательств и не брал. Какой он муж, какой отец, это же развеселый Виталик Манкель. Он такой, и никого не обманывал. Надо просто постараться его не обидеть, не грубить, а просто по-дружески распрощаться. Но не чересчур дружески, а то он это еще за новую игру воспримет.
— Слушай, Виталя, я как раз звоню, чтобы сказать: встречаться больше не будем. И созваниваться.
— Гыы… Ты что, замуж вышла?
— Не вышла! То есть, может быть, да, очень может быть. Но так или иначе, не звони мне, ладно?
Кажется, до него дошло, потому что после паузы он спросил тихим, робким, не свойственным себе голосом:
— Тань, ты узнала про Анжелку, да? Из-за этого?
Танька хрюкнула и, не сдержавшись, расхохоталась от души. У нее как камень с души свалился: ну, Виталик, знала я, что с тобой проблем не будет. Прям люблю тебя за твою беспроблемность.
— Ох, Манкель, рассмешил, не могу. Да расслабься, не из-за Анжелки, не из-за Манжелки. Мне на них наплевать, так же, как и тебе на моих Костю, Диму и Андрея. Просто обстоятельства так сложились, мне это сейчас не нужно. Лишнее, понимаешь? Но дело не в тебе, ты не обижайся. Ты прелесть, нам с тобой было весело. Хорошо?
— Как-то неожиданно…
