Вся неприятность состояла в том, что Тетя Сэлли Вынесивсе _не приедет_, а д-р Занцманн _приедет_. И уже вот-вот.
Д-р Тербифил ждал этого визита много лет. Д-р Занцманн упоминал о нем при каждой встрече. Иногда его голос звучал игриво и оптимистически, иногда как мрачный предвестник беды, а иногда - отрывисто и решительно.
Оба они оказались в Холдене друг вслед за другом с промежутком в несколько месяцев. Д-р Тербифил - после двухгодичного пребывания в Бостонском Музее Естественной Философии, а профессор Занцманн - после жалкого существования в Нью-Йорке в качестве переводчика, куда он приехал, будучи изгнан из своей родной страны. В политическом отношении Занцманн был совершенно чист, без малейшей примеси как крайне правого характера, так и умеренно левого: на самом деле он был специалистом по Гете, а что может быть чище специалиста по Гете? Он занимал должность в университете местного вероисповедания: профессор германских и восточных языков, ловко минуя подозрительных славян. Д-р Тербифил, не лишенный великодушия, вполне спокойно наблюдал, как профессор Занцманн в полной мере наслаждается успехами в области лингвистики.
Но доктор философии Людвиг Занцманн оказался также любителем в области антропологии, палеонтологии и собирателем древностей общего характера, а от этого у любого директора и даже куратора музея кровь стынет в жилах. Такие любители представляют собой профессиональную опасность. Они принесут вам вонючую коровью кость и сделают это с гордым выжидательным видом, уверенно предвкушая провозглашение об открытии новой разновидности мегатерия или бронтозавра. Хотя д-р Занцманн (пока что) _такого_ не делал, Тербифилу по его поводу часто приходил на ум стишок:
Поверхностные знания опасны для людей;
Уж либо пей как следует или совсем, не пей.
Ах, ладно, лучше уже разобраться да и покончить с этим. Нужно только проявить твердость, а там уже и все! Конец намекам на бесценные тайны, открытия, которые потрясут мир, тщательно оберегаемые сокровища и все такое прочее.
Когда профессор прибыл, д-р Тербифил быстренько провел левой рукой по волнистым каштановым волосам - по-прежнему густые, слава Богу! - улыбнулся своей знаменитой теплой мальчишеской улыбкой и протянул правую руку для рукопожатия. И с ужасом заметил, что Занцманн привез с собой большую картонную коробку. Хуже некуда! Ох, с чем только не приходится мириться! Если не м-р Годбоди, так теперь профессор...
- Дорогой мой д-р Тербифил! Я так долго ждал этой встречи! Сказать вам не могу... - Но, разумеется, скажет. Он пожал протянутую руку, сел, держа коробку так, как будто в ней - свадебный торт, достал носовой платок, обтер свое румяное лицо и запыхтел. Потом он заговорил.
- Д-р Тербифил! - это имя прозвучало словно обвинительный акт. - Что есть то, что нам всегда говорили раньше? Urmensch [первобытный человек (нем.)], первобытный человек то есть, он был маленькой недорослой тва-а-рью, словно шимпанзе с молибденовой недостаточностью, и он - что значит сказать мы - становился все больше и больше. И так далее. Пока мы при помощи статистик страховых обществ не достигли нынешних больших размеров и продолжительности жизни. И мы, по всей ви-и-идимости, еще больше вырастем.
- Но! - д-р Тербифил задрожал мелкой дрожью. - Что свершается затем? Антрополог заходит в Apotheke - метикамент-магазин, да? - в Пекине - о, прекра-а-асный город, я там бывал, я люблю его всем сердцем! - он заходит в местную китайскую аптеку, и что же это он находит там? Он находит среди сушеных костей дракона, порошков из летучих мышей, желчных пузырей тигров, носорожьих рогов и змей в маринаде - два гигантских коренных зуба, подобных человечьим. И тогда, глядите, ибо это чудесно. Вся картина меняется!
"Ну и ну! Ну и ну!" - подумал д-р Тербифил.
- Теперь первобытный человек становится огромен, громаден, подобно сыновьям Анака из Первой Мозес-Книги. Теперь мы должны положить ему в основу предков, подобных большим обезьянам вашего Эдгара Берроуз-Райса. И насколько же это мы, его дети, съежились! Пла-чев-но! Вместо того, чтобы свиньям превратиться в слонов, слоны превратились в свиней! - Д-р Занцманн щелкнул языком.
- Но это ничто. Ничто совсем. Так зачем же я явился к вам сейчас? Дабы поведать вам про нечто куда более поразительное. Я должен начать прежде наших времен. Карл Пятый!
Д-р Тербифил мелко задрожал: "Простите?"
- Карл Пятый, Габсбург. В 1555 г. император Карл отказывается, нет, уходит в отставку? Отрекается от престола. Его брат Фердинанд сменяет его в качестве монарха всех владений Габсбургов, а Карл уходит в монастырь.
"Заботами, недугами, годами сокрушен,
В покое монастырском забвенья ищет он".
- Ах-х-х, профессор Занцманн, - начал было д-р Тербифил, но замолчал и заморгал.
- Да-да, я отвлекся. Так. Карл и Фердинанд. Выбит медальон, одна сторона - Карл, другая - Фердинанд. И дата: 1555. Вот медальон. - Д-р Занцманн сунул руку во внутренний карман и вытащил маленькую плоскую коробочку, такими пользуются ювелиры. Он открыл ее.
Внутри лежал почерневший диск размером приблизительно с серебряный доллар и кусочек бумаги с двумя оттисками - два мужских профиля, девизы на латыни и дата: 1555. Пребывая в полнейшей растерянности, все сильней и сильней ощущая жалость к самому себе, д-р Тербифил поглядел на румяного седовласого посетителя, выразил слабым жестом свое недоумение.
- Скоро, скоро вы все поймете. Тысяча девятьсот тридцатый. Мой отпуск я все еще в Хеер-мании - я провожу в Мальденхаузене, маленькой сельской деревушке в долине. Тогда все спокойно. Ах, эти хеер-манские толины! Такие зеленые, отдаленные, очаровательные, полные тайн! Я пью вино и пиво, курю трубку и совершаю долгие прогулки по окрестностям. И поскольку я - ученый, а собака вечно возвращается к своей плевотине - я также провожу какое-то время в теревенских архивах... Много интересного... Ребенок по имени Саймон... В 1555 году людоед-великан украл ребенка по имени Саймон.
Д-р Тербифил прижал ко лбу кулак и слабо застонал. "Ребенка... _что_?" - раздраженно спросил он.
- Пожалуйста. Видите дырочку в этом медальоне? Ребенок по имени Саймон носил его на шнурке вокруг шеи. Они были весьма почтительные люди, эти крестьяне. Имперский медальон, их носят на груди. Фотокопия свидетельских показаний. - Профессор Занцманн открыл коробку, вынул бумаги. Среди них и вправду были фотокопии рукописей, записанных, однако, монахами на латыни готическим шрифтом. Д-р Тербифил почувствовал, что у него заболели глаза. Он закрыл их Профессор Занцманн, ужасный человек, по-прежнему говорил: Там были два свидетеля, старик по имени Сигизмунд и мальчик по имени Лотар. Была зима. Был снег. Ребенок Саймон выбегает со своей собакой в поле. Он кричит. Ему страшно. Из-под снега у него за спиной вылезает людоед. Он такой, какими всегда представляли людоедов-великанов: огромный, волосатый, сгорбленный, одетый в шкуры, с дубиной. Ужасно.
- Лотар бежит за подмогой. Старик не может бежать, поэтому остается. И молится. Людоед-великан хватает ребенка по имени Саймон и бежит вместе с ним через поля к холмам, пока снег не скроет их из виду.
- Люди взволнованы, они напуганы, но не удивлены. Такое случается. Есть волки, есть медведи, есть людоеды-великаны. Этим чревата жизнь на отдаленных фермах.
Д-р Тербифил поежился. По коже у него пробежал мороз. Он растер пальцы, чтобы согреть их. "Фольклор, - ворчливо сказал он. - Бабушкины небылицы".
Д-р Занцманн замахал руками, потом положил их на светокопии. "Это не Братья Гримм, - сказал он. - Это сообщения очевидцев того времени. Я продолжаю. Люди выходят в метель с собаками, с вилами, даже с несколькими мушкетами, и поскольку они жмутся друг к другу в страхе, а снег укрыл все отпечатки ног, неудивительно, что они не находят следов ни ребенка, ни людоеда. Собаку - да, но она совершенно мертва. Раздавлена. Один сокрушительный удар. На следующий день они ищут, и еще на следующий, а потом больше нет. Возможно, весной они найдут какие-нибудь кости для христианского погребения..."
