Пелагеева бабка, Анфиса, еще с утра напекла душистых ростовских пирожков с луком и, завернув их в белоснежный ручник, положила в чугунок дозревать. Вышедши из дома, бабка засеменила в коровник и попыталась подоить корову Зорьку, которая не видела ничего, кроме своей пестрой телочки, уже изрядно выросшей. Подошло время обеда и бабка Анфиса, достав с чугунка раздобревшие пирожки, положила их в корзинку, не забыв укласть туда и маленький кувшин парного молока. После чего, бабка помчалась на заимку, где Пелагея жала хлеб. Не доходя до места, при выходе из леса она услышала истошный бабий вой. Учуяв неладное, бабка, передвигаясь большими скачками, оказалась у скирды, где истошно вопила внучка. Но она была уже не одна. Пелагея держала завернутого в подол мертвого младенчика и истошно выла. Бабка все поняла и быстро сделав необходимые действия, схватила сверток с тельцем еще не остывшего новорожденного и спешно помчалась к реке…
..Она молилась страстно и неистово. Седые, густые волосы, выбившись из-под платка, запутывались в правой руке, которая одержимо совершала крестные знамения. Глаза старой женщины были широко раскрыты, губы безостановочно шептали молитвы. Но невдомек было бабке, что одержимость эта никак не поможет оживить младенца, а только чистое перед Богом сердце может совершить чудо. Может быть по милости Божией, а может и по воле случая, но вскоре что-то произошло… Через некоторое время бабка окунула тело младенца в реку, после чего, сняв с себя свой старинный нательный крест, одела его на еще бездыханное тело младенца и очень тихо, спокойно проговорила: Господи Иисусе. Услышь мя. Кабы жить чаду, так пусть смерть лихою силою не возьмет се… Через миг, младенец не по-детски сильно кашлянул, и часто и нерешительно задышал. Тогда бабка завернула все больше розовеющего мальчика в свою старую шаль и понесла его к матери… Пелагея смотрела безумными глазами на облака изумительной красоты, которые куда-то сильно спешили. На висках у молодой женщины платиновым оттенком выступала седина. Бабка Анфиса, ничего не говоря, отдала ей ребенка, который зажав в левой ручке бабкин крест, уже успел уснуть. – Заговоренный он, Пелашка – сказала бабка. После чего она присела рядом и с легкой улыбкой начала жевать пирожки, до которых Пелагее не было никакого дела…
…Шли годы. Остап с Пелагеей растили Алешку, улаживая в него всю любовь своих сердец. Он же благодарил их чистой душой и богатырским здоровьем. Все вместе они уважали труд и любили Бога. Все красивей становилась статная Пелагея и Остап, глядя на цветущую жену, тихо благодарил Его за дарованное ему счастье… Алешка, как и все ребята его возраста, был очень активным и озорным. Он очень любил своих родителей и в его мальчишеских проделках всегда наблюдалось особое чувство трепетной любви к своим родителям. Однажды он принес отцовскую гнутую алюминиевую кружку, полную дикого меда из леса, и мать, увидев его, выронила из рук ведро молока, которое соизволила дать постаревшая Зорька. Вся Лешкина физиономия была опухшей от укусов агрессивных насекомых, охранявших свое добро. Бабка Анфиса заботливо приняла мед из опухших рук правнука, что-то прошептала и, скрутив Алешке ухо, повалила его на траву. Мальчуган сидел, насупившись и не плакал, зная, что бабка очень его любит и всем сердцем переживает за него. Бабка ушла в хату и через минуту вынесла какой-то маленький пузырек и обильно смазала поврежденную пчелами кожу. После чего, взяв всхлипывающего внука за руку, увела его укладывать спать. На утро Алешка, как ни в чем небывало, побежал с соседними пацанами на речку ставить закидушки… Как-то раз Алешка один гулял по лесу и нарвал матери красивейших полевых цветов. Подходя к дому и замечтавшись, мальчишка тихо ухнул в старый колодец, который еще дед матери грозился закидать и про который как-то все забыли. Два дня и три ночи зареченские мужики с огнем и собаками искали непутевого. Бабка Анфиса только и говорила обезумевшей от горя Пелагее: – Заговоренный он. Не возьмет его лютая силой своей лукавой, жди сердешная… На третье утро мужики вытащили Лешку из колодца, сжимающего в посиневших пальцах букет для матери. Оказалось, что он два дня был без сознания и висел в неестественной позе посреди колодца, запутавшись в выступающих корнях старой яблони, что росла рядом с заброшенным колодцем. Мать гладила Лешку по голове и прижимала к сердцу увядший букет, поглядывая на нательный крест сына. Бабка Анфиса только удовлетворенно улыбалась и беззвучно шевеля губами, то и дело кидала взгляд на образ, который притаился в углу хаты…
Вместе с посаженной отцом во дворе березой, рос и Алешка. Он стал красив и широк в плечах. Сила и здоровье преисполняли его душу и тело. Наверно вся мощь и красота ростовского леса вдохнули в цветущее тело Алексея всю свою силу и гармонию…Бабка Анфиса стала совсем старая и почти слепая. Тем не менее, телесная немощь не мешала Анфисе иметь прекрасную, добрую душу, призванную безумно любить своего правнука. Это единственное, что держало ее на этом свете. Все двадцать лет Алешкиной жизни бабка подходила к кровати засыпающего внука и крестила его, целуя его на сон грядущий. Она жила ради него, но четко понимала, что есть сила, которая не нуждается в ее помощи, но нуждается в добром сердце человека. И все же она любила Алешку каждой частичкой себя, каждый ее седой волосок тянуло к нему, а душа старой Анфисы всегда разговаривала с Алешкиным сердцем…
1941 г. 5-ая секретная база Аненербе. Где-то под Дрезденом.
…За окном бушевал сильный ливень. Ганс сидел за столом в комнате с выключенным светом. Подперев подбородок рукой, он наблюдал за разбушевавшейся стихией. То и дело грохотали жуткие раскаты грома, а вспышки молний расписывали небо феерическими узорами, также освещая гнущиеся почти до земли деревья. Не так далеко, бурлила Эльба не похожая на себя, скрывая свой спокойный нрав. Через пару часов ему предстоял опаснейший вылет на территорию Советской России. Неизвестность сильно пугала его и, несмотря на исключительно грамотное владение русским языком, он совсем не знал русской души. В спецшколе его обучили всему необходимому, но таких уроков ему не преподали. Ганс прочитал множество книг русских авторов, но так и не смог на минутку стать русским в своем воображении, так как в формировании его представлений участвовала пресловутая арийская гордость превосходства. Он очень боялся оказаться среди множества чужих. Как примет его Россия? Что ждет его там? При этом его менее всего тревожило, что придется темной ночью прыгать с парашютом, в неизвестную бездну и неизвестно куда. Это было все технически исполнимо и Ганс знал об этом. Душа его сжималась от нежелания попадать в странный, непонятный для него социум, но приказы начальства не обсуждаются… Очередной раскат грома совпал со скрипом открываемой двери. В проеме показалась фигура человека, который с порога изрек:
– Вы готовы, лейтенант?
– Я всегда готов выполнить приказ фюрера!
– Одевайтесь. Через 15 минут вылет.
Войдя в комнату, человек в мокром кожаном плаще включил свет и поспешно вышел, не закрыв за собой дверь. Через некоторые время, человек в плаще вместе с Гансом стоял возле самолета, корпус которого зловеще сверкал в частых вспышках молний. На корпусе возле кабины был изображен дракон, а под ним расположились несколько рядов крестов, от количества которых Ганс ужаснулся, так как каждый крест означал уничтоженного соперника, равно как и загубленную жизнь. Возле самолета угадывалась темная фигура. Очередная вспышка молнии на миг осветила лицо летчика, но этого было достаточно, чтобы почувствовать себя неуютно. Странный взгляд и чуть кривая улыбка вызвали у Ганса холодные мурашки по спине и дрожь в руках.
– Не робейте лейтенант, смелее! Человек в плаще несильно подтолкнул его в спину.
– Это лучший ас вермахта, полковник Штольман. Он может перевезти вас хоть к черту в ад… От этих слов Ганса еще более передернуло, но он смело шагнул к трапу самолета. Человек в плаще по-дружески хлопнул его по плечу и спешно зашагав, растворился в темноте. Раздался звук заводящегося двигателя, и железная птица плавно заскользила по скользкой поверхности взлетной полосы. Разогнавшись, самолет плавно взлетел и начал неспешно набирать высоту. Тут Ганса охватил мощный приступ страха. Самолет, пытаясь обойти грозовой фронт, то и дело бросался в стороны, часто попадая в воздушные ямы. Почувствовав, что у него от страха по спине струится пот, Ганс решил использовать старый прием, которому его научил преподаватель в спецшколе Абвера: достав из нагрудного кармана губную гармошку, наличию которой он совсем не удивился, он заиграл Августина. Мелодии незамысловатой мелодии чуть отвлекли его от тяжелых мыслей о предстоящем десантировании. Летчик иногда оборачивался и искренне улыбался. За бортом жутко грохотали раскаты грома, с каждым разом загоняя душу Ганса в липкий страх и только мелодия Августина возвращала его к реальности. Летчик же, в отличие от него, чувствовал себя превосходно, подпевая его мелодии… После получаса полета они вышли из грозового фронта и тут Ганс уснул, совсем не заметив, как прошло восемь часов основного полета. Проснулся он от перепада давления: по всей видимости, началось снижение. Вскоре летчик подал сигнал к началу высадки. Ганс оперативно облачился в необходимое снаряжение и стал ожидать последнего сигнала. И вот, через время летчик подал его. Сердце Шнафдера от ужаса начало медленно останавливаться, но поняв, что суетиться бесполезно и вспомнив свои навыки полученные в спецшколе, он широко улыбнулся и встретившись взглядом с пилотом понял, что пора. Перед тем, как шагнуть в бездну, он троекратно перекрестился. Летчик, удовлетворенно улыбнувшись, закрыл дверь за исчезнувшим пассажиром и направился на свое место. Миссия выполнена.
