— Следуйте за мной!
Али Ризо зашагал по дорожке, выложенной квадратными кирпичами.
Не доходя до здания, находившегося на противоположной стороне площади, свернули направо к открытой двери какого-то приземистого сооружения. Али Ризо вошел вовнутрь. Немного погодя он показался и кивком позвал их. Все спустились по ступенькам вниз и пошли по узкому полутемному коридору. Остановившись возле открытой комнаты справа, Али Ризо жестом показал: сюда. Как только в комнату вошли ишан Судур, Курбан и Гуппанбай, дверь закрыли. В коридоре остались Бартинец Мухиддин и отряд охраны.
Потолок в комнате низкий, длинное окно с решеткой выходило на западную сторону. Сыро — казалось, все здесь пропитано крысиным запахом.
— Ваше преосвященство, что это за дом?
— Да вы же сами видите, Гуппанбай, — растерянно проговорил хазрат.
— А что, если зиндан?..
— Всего можно ожидать…
— Почему турка не пустили?
— Наверное, сочли, что охране лучше остаться перед дверью…
— Скажите: за дверью…
В коридоре послышался шум шагов. Резко распахнулась дверь, в комнату вошел худой, с пушистыми усами молодой человек. И на нем феска.
— Здравствуйте! — сказал он улыбаясь. — Я — Данияр, начальник милиции Байсуна… Ваше преосвященство, вы пойдете впереди, со мной. А вы — за нами…
По крутым ступенькам их провели в помещение с высоким потолком. Посреди комнаты стоял стол, за которым с левой стороны сидело шестеро, напротив — тоже шесть свободных стульев. В конце стола стоял коренастый, крепкий мужчина в кожаной куртке. «Пулатходжаев!» — узнал его Курбан.
Пока тот о чем-то говорил с Али Ризо, Курбан успел осмотреть комнату и этих шестерых. Русские командиры. Командование Седьмого стрелкового полка. Один — гражданский — в черном костюме с галстуком, редкие волосы его расчесаны на прямой пробор, поблескивает пенсне.
— Нагорный, — представил его Пулатходжаев. — Генеральный консул Российской Федерации в Термезе. — О сидящем по правую руку: — Морозенко. Командир полка. Остальные — его штаб.
— Начнем, пожалуй! — сказал Пулатходжаев и, заметно стараясь выглядеть спокойным, приказал молодому человеку, стоявшему рядом с ишаном Судуром: — Сабитджан, мы будем говорить по-узбекски, ты переводи для них. Так. Мы слушаем вас. Представьтесь!
— Мы — послы исламской армии! — заговорил ишан Судур с достоинством. — Я — ваш покорный слуга — ишан Судур ибн Абдулла. Являюсь Главным советником его превосходительства Энвера-паши — главнокомандующего исламской армией. Эти люди — сопровождают меня!
Сабитджан довольно быстро переводил, командиры молча слушали его.
— Ясно, — сказал Пулатходжаев. — Добро пожаловать. — Он показал рукой на свободные стулья за столом. — Садитесь, таксыр… и вы тоже, господа!
Прежде чем сесть, ишан Судур вынул из чалмы сложенную бумагу.
— Цель нашего приезда обстоятельно изложена в этом послании!
По знаку председателя Сабитджан взял письмо. Пулатходжаев, пробежав глазами текст, вернул письмо переводчику.
— Читай. Переводи. Пусть все послушают!
Пулатходжаев сел, а Сабитджан, став рядом с его креслом, звонким голосом выкрикивал: «Да будет известно председателю Всебухарского ЦИКа Усман-ходже Пулатходжаеву, что готовые защитить независимость Бухарского государства руководители исламской армии, собравшись на свой Великий Кенгаш, приняли следующее решение! Мы, руководители исламской армии, готовы признать власть Бухарской Советской Республики и сдать в руки ее представителей все оружие, находящееся у нас, при одновременном заключении соглашения о перемирии. Однако, к нашему великому сожалению, на днях стало известно о приближении к Душанбе под вашим командованием, господин председатель, большого отряда добровольцев и Седьмого стрелкового полка, дислоцирующегося в Термезе!..»
Курбан отметил про себя: вот он — ультиматум правительству республики, составленный жестко и безапелляционно. Командование исламской армии юродствовало, говоря о том, что оно готово целиком и полностью признать Советскую власть, но при одном условии — должны быть выведены с территории Бухарской республики все части Красной армии, прибывшие с территории РСФСР. Дескать, свой союзнический долг по укреплению новой власти они выполнили и делать им здесь больше нечего. Вот так: или вы принимаете наши условия, или…
Можно не вслушиваться в то, что говорит Сабитджан. Не все ли равно, какими словами изложено, а теперь еще и переведено то, что Курбан знал изначально.
Курбана теперь больше интересовало то, как поведут себя Морозенко и Нагорный.
Они слушали. Временами, наклонившись, перешептывались, отвечали друг другу кивком и опять всем видом своим показывали: мы слушаем, мы внимательно слушаем. Чего нельзя было не заметить: они были озабочены, но — спокойны.
Это спокойствие заметил и Пулатходжаев, он словно застыл, спина напряжена, на лице — маска. Он ждал, угадывал Курбан, что красные командиры немедленно покажут свое отношение к происходящему. Как? Чем-то возмутятся. С чем-то согласятся. Может быть и такое (на это втайне надеялся Пулатходжаев), что, выслушав все это, они обратятся к нему: «Товарищ Пулатходжаев, все, о чем нас информировали, относится главным образом к вам… вам и решать…»
И все! Конец разговору! Конец этой комедии! А уж он — решит. Он решит! Он давно решил!..
Текст дочитан. Сабитджан просмотрел листок и медленно, словно бы неуверенно, сложил его.
— Ну вот, товарищи, — наконец решился Пулатходжаев нарушить тишину. — Мы слышали… Что скажем?..
Курбан опустил глаза. Только бы не выдать себя. Ведь он знал, с чьих слов написано это.
— Послушать-то послушали, товарищ Пулатходжаев, — проговорил Нагорный. — Но это послание, на наш взгляд, не стоит того, чтобы над ним ломали голову…
— Почему?
— Потому что люди, пожелавшие капитулировать, как правило, приходят и бросают оружие.
— Уважаемый Главный советник, — Морозенко обратился к ишану Судуру. — Неужели вы, человек, о мудрости которого мы слышим легенды, не понимаете, что теперь этому (если это — от вас) не поверит и ребенок. У нас говорят о вранье — шито белыми нитками. Мальчик, — обратился он к Сабитджану, — ты точно переводи: одно вранье.
— Не понимаю, — смешался ишан Судур, он явно не ожидал такого поворота событий. — Мы прибыли сюда с обращением к Усманходже Пулатходжаеву как главе Бухарской республики, главе Советской власти, но почему-то говорите вы… Может быть, потому мы не слышим его голоса?
— Почему вы решили, что мы намерены капитулировать и только для того пришли сюда, чтобы сдать оружие? — в тон ишану Судуру прокричал Гуппанбай, наседая на Нагорного.
— Зачем надо было устраивать эту комедию со встречей в крепости? — спокойно отвечал Морозенко ишану Судуру. — Вам надо было поговорить с товарищем Пулатходжаевым? Пожалуйста! Договорились, встретились в назначенный час где-нибудь в кустах, пошептались!
— А разве это не капитуляция? — удивленно смотрел на Гуппанбая сквозь пенсне Нагорный. — Вы сами говорите: мы согласны сдать оружие… Оно вам надоело! Оно вас тяготит! Оно вам мешает вернуться к нормальной жизни! Ну так бросьте же его — и идите по домам! Займитесь делом!
— Я понимаю вас! — вскричал ишан Судур и, вскочив, воздел руки так, что рукава халата упали до локтей, двинулся к ним, потрясая рукавами над их головами, точно крыльями. — Земля устала ждать своего пахаря. Матери выплакали все слезы в ожидании сына. Хватит крови! Сколько можно проливать кровь? Брат убивает брата. Аллах тому свидетель: мы не хотим воевать. Мы устали оплакивать погибших! — Его крики были искренними — и хазрату поверили.
Но, наверное, он допустил ошибку: стал говорить о том, что эти люди знали, хорошо знали.
— Зачем об этом так кричать? — поморщился один из командиров.
— Разве можно говорить об этом шепотом! — возразил хазрат. — Каким страданиям подверг нашу несчастную страну, обрушил беды на голову народа эмират! — Он произносил фразы так, чтобы Сабитджану было удобно переводить. — Да, это было самодержавие! Эмиры использовали страну как наследство, оставленное им отцами. Если кто выражал малейшее недовольство существующим режимом, исчезал бесследно в подземельях дворца или подвергался зверской казни. Народ держали в темноте!
