— Его преосвященство, наверно, у Энвера-паши, — сказал Курбан.

— Будьте другом… Пусть этот побудет у вас. Оставляем его — можно?

— Ладно… Вы же спешите.

— Спешим, — громко воскликнул Гуппанбай. — Шейх!.. Этого — к хазрату!.. Благодарю!.. — всадники исчезли за пеленой дождя.

Турсун отвел карабаира в сторону пещеры.

— Присаживайтесь, — пригласил незнакомца к костру Курбан. — Дорога была длинной, проголодались, небось. А тут еще и непогода…

И тут при свете костра Турсун уставился на пожелтевшую бороду незваного гостя.

— Послушай, — проговорил он, подходя ближе к огню. — Ты не Газибек?

Мужчина повернулся к нему, замер. Турсун взял в руки обрез, положил ладонь на затвор.

Незнакомец испуганно заморгал, и без того белое, бескровное лицо казалось маской.

«Неужели… Газибек?» — удивился Курбан. Когда бека везли в Арк, он находился среди студентов медресе, на улице. Вечером ишан Судур, глубоко задумавшись, довольный совершенным делом, говорил: «Вот увидишь, сын мой, Газибека бросят в зиндан… Я слышал, у эмира свои счеты с этим негодяем. В казну, оказывается, мало дает, жалуется на бедность, а сам высасывает соки из скрытых от эмира кишлаков!»

Курбан стоял ошеломленный. Не верилось, что стоявший перед ним с лицом мертвеца, свалявшейся бородой и вогнутой, видимо, от чахотки, грудью человек мог быть когда-то правителем Байсуна.

Газибек, уронив руки, взглянул на Курбана.

— Какое у вас дело к хазрату? — спросил Курбан.

— Ну, отвечай быстрее! — угрожающе проговорил Турсун-охотник и повел стволом.

Газибек вдруг, бросив на него взгляд, упал на колени, сорвавшись с камня, остервенело забил кулаками об землю, затем стал бить по своей голове.

— О-о-о! Зачем я не сдох в зиндане!.. О аллах! Почему от меня отвернулся! Кто еще выстрадал столько, сколько я-а-а!

— Прекратить истерику! — прикрикнул на него Курбан. — Садитесь поближе к огню! Погрейтесь… Какое у вас дело к хазрату? Если кто-то произнес имя преосвященства, кем бы он ни был, для меня он друг!

— Да паду я жертвой за вас! — Газибек поднялся, отряхнул пыль с колен, уселся снова на камень. — Обязательно должен встретиться с хазратом… Он не любит меня. Но скоро зауважает… Я искуплю перед ним грехи свои, я сумею…

— Я постараюсь помочь вам… Вижу — настрадались, — сказал, сочувствуя, Курбан.

— Вашими устами мед пить! — Газибек заплакал. — Впал в нужду… Отшельником стал… Лучше бы я умер, чем так жить… Однако… Жизнь сладкая штука. Все равно я долго не проживу… чахотка, — поеживаясь, он глянул на Турсуна-охотника. — Я вас прошу, уберите свою винтовку. Ладно, потом застрелите… Я буду благодарен вам: наконец-то отмучаюсь… А пока — не надо…

— На тебя и пули жалко! — проворчал Турсун.

— Послушайте, — сказал Курбан, — чтобы сохранить вам жизнь… Ведь хочется еще пожить, а?.. Что у вас к хазрату?

Газибек нехорошо улыбнулся.

— Кроме хазрата, никому другому…

— Что значит «никому другому»? Да вам известно, кто я? Да я скорее умру, чем позволю появиться перед его преосвященством сомнительной личности. А кто вы? Негодяй. Я хорошо помню, за что вас столкнули в зиндан… Вы совершили такое, чему не находит определение человеческий разум.

— Да, конечно, — дрожащим голосом согласился Газибек. — Но эти дела давно канули в вечность. Я прощен!

— Ничто в этом мире не предается забвению, особенно несправедливость к людям, ложь и клевета, насилие над человеком!

— Что вы хотите от меня?

— С чем вы идете к хазрату?

Газибек заметил: Турсун-охотник щелкнул затвором обреза, и понял: все. Или едва уловимое движение пальца там, на скобе, или…

— Я должен передать письмо… от одного большого человека… имя его назвать не могу: дал клятву. Они убьют меня, на кол посадят. Если вы ученик хазрата, все равно узнаете… Ведь все равно узнаете, — взмолился он.

— Я не могу допустить встречи хазрата со всяким сбродом! Письмо! — властно потребовал Курбан.

Подошел Турсун-охотник, уставился тяжелым взглядом. Повел стволом, показывая: выйди из пещеры.

— Я сейчас… я сейчас! — дрожа и не спуская испуганного взгляда с Турсуна, Газибек снял с себя верхний халат, зубами рванул шов рукава под мышкой, достал пожелтевшую бумагу и протянул Курбану.

Письмо было многословно!

«Здравствуйте, господин Ибрагимбек!

Я должен был, несмотря ни на что, адресовать это письмо назначенному его величеством вместо Вас командующему исламской армией его превосходительству Энверу-паше. Но я не располагаю сведениями, прибыл ли он в Кукташ. Я стою сейчас со своим отрядом и Седьмым Туркестанским стрелковым полком на берегу реки Кафирниган. Завтра буду в Душанбе.

Твердо веря в Вашу безграничную преданность идеалам исламской революции, исламского движения на нашей земле, я решил сообщить Вам о наших планах, обговоренных при встрече с Энвером-пашой.

Господин Ибрагимбек, из-за отсутствия достаточного времени я не счел возможным писать о себе подробно, но хочу заверить вас в главном — я, Усман-ходжа, сын Пулатходжи, один из руководителей советского правительства Бухарской республики, председатель Всебухарского исполнительного комитета, являюсь убежденным сторонником исламского движения. Читая это, конечно, Вы удивитесь. Однако знайте, все мои помыслы, устремления, мечты, наконец, моя совесть истинного мусульманина всегда были с Вами. И в этом Вы убедитесь, когда мы с Вами бок о бок будем сражаться в великой битве с самым злейшим врагом ислама на земле — большевизмом.

Если хотите узнать обо мне больше, спросите у вашего главного советника, его преосвященства ишана Судура или, если он прибыл к вам, у его превосходительства Энвера-паши.

Теперь о деле.

Прошу Вас, как только приблизятся Седьмой стрелковый полк и мой отряд, спять осаду душанбинской крепости отрядами курбаши Давлатманбия и дать нам возможность без боя войти туда. Естественно, у русского командования возникнет вопрос, почему легко отступили Ваши отряды? И вот в то время, когда я буду выражать по этому случаю свое „недоумение“, от Вас, то есть от командования исламской армией, должен поступить ультиматум. О его содержании мы говорили с Энвером-пашой. Но, несмотря на это, я хочу повторить отдельные, чрезвычайно важные положения, которые необходимо отразить в ультиматуме.

Первое.

Вы „признаете“ власть в стране правительства Бухарской Советской Республики; показываете себя сторонниками мира, свободы; выражаете озабоченность по поводу бессмысленного кровопролития.

Второе.

Укажете, что в тот момент, когда Великий Совет старейшин собрался утвердить свое решение, указанное в пункте первом, и обращение к Бухаре и России, появление больших сил наших (красных) войск доставило вам боль и страдания, омрачило принятие справедливого решения.

Третье.

Обязательно выражаете благодарность России за военную помощь в изгнании ненавистного эмира и считаете излишним дальнейшее пребывание ее войск на территории Бухарской республики.

Четвертое.

В категоричной форме требуете удаления в двадцать четыре часа из Душанбе иностранного Седьмого стрелкового Туркестанского полка. В противном случае, подчеркните, вы теряете доверие к ним и за кровопролитие полностью понесет ответственность перед мировой общественностью правительство РСФСР.

Документ должен быть доставлен в крепость уважаемыми людьми.

Остальное, прошу Вас, предоставьте решать мне.

В случае, если произойдет непредвиденное, мой отряд незамедлительно перейдет к вам и выступит против Седьмого стрелкового. Но Вы тоже будьте наготове, подтянитесь поближе к Душанбе…

Господин Ибрагимбек, дорог каждый час, прошу обсудить срочно мое письмо с хазратом и Энвером-пашой, если он рядом с Вами, и принять решение.

Нижеследующее не зачитывайте, это только для Вас.

Помните — существовал бы Энвер или нет — в любом случае и всегда я обратился бы только к Вам. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не терял своего высокого уважения и почтения к великому Ибрагимбеку.