ЛеКлерк явно хотел, чтобы он поплатился головой, чего бы это ни стоило. Месть публициста за убитого сына. Издатель, похоже, хотел, чтобы его репортеры не успокаивались до тех пор, пока не рухнет профессиональная карьера комиссара по уголовным делам Гереона Рата. Когда стало ясно, что у Рата как полицейского в Кёльне больше не будет покоя, его отец разработал план. Вместе с Отто Баукнехтом, начальником полиции Кёльна, он обработал своего сына, и тот, наконец, согласился. Энгельберт пустил в ход свои контакты с дорогим Карлом – он был на «ты» с начальником полиции Берлина Карлом Цёргибелем со времен совместной работы в Кёльне – и организовал перевод Гереона в Берлин, одновременно запустив в Кёльне ложный след.

Когда появился последний заголовок, Гереон Рат уже сидел в поезде, следовавшим в Берлин. На этот раз, по крайней мере, дезинформационная политика его отца сработала. В Кёльне правду знали только Энгельберт Рат и Отто Баукнехт, а в Берлине лишь начальник полиции Цёргибель был осведомлен о кёльнском прошлом комиссара по уголовным делам Гереона Рата, сотрудника инспекции Е на Александерплац. Как нарочно, его определили в полицию нравов, потому что там как раз было вакантное место! Но Энгельберт Рат и в этом сумел увидеть нечто положительное.

– По крайней мере, у тебя не появится так быстро необходимость в применении оружия, – сказал он сыну на прощание, когда они с женой уже подавали ему в купе чемоданы. Гереон не стал махать родителям, когда поезд тронулся. Он молча смотрел, как удаляется платформа с машущими людьми, пока в его поле зрения не попал стальной каркас моста Гогенцоллернбрюкке. Бросив последний взгляд на кафедральный собор, он развернул газету и прочитал заголовок: «Снайпер, несущий смерть, уходит со службы».

Правда – штука податливая. Рат это прочувствовал. Пожалуй, ему следовало бы брать пример с Вайнерта, который занимался тем же бизнесом, что и ЛеКлерк. На всей Кохштрассе они искажали правду до тех пор, пока она не начинала соответствовать определенному изданию. Здесь кое-что убрать, там кое-что переформулировать…

Кофе был холодным, но Гереон сделал еще один глоток и посмотрел на гору бумаги на столе. До этого он пролистал примерно десяток газет, и несмотря на то, что почти все они были буржуазными и одинаково освещали важность событий последних дней, каждая из них по-своему отображала картину майских беспорядков. Все они сходились лишь в том, что это были самые тяжелые уличные столкновения за последние десять лет. При этом даже в отношении числа жертв приводились разные данные. Некоторые газеты отталкивались от официальных сообщений полиции, в других информация напоминала приключенческие истории или оперативные сводки. Рат задавался вопросом, где журналисты черпают информацию. Репортер из «Тагесблатт», казалось, был, по крайней мере, в курсе дела – либеральная пресса полагалась не только на официальные сообщения. «Фоссише Цайтунг», правда, перепечатала отчет начальника полиции, который оказался вполне узнаваемым, а рядом поместила свою собственную информацию. Газета пустила в обиход производное от словосочетания «кровавое Первое мая в Берлине», которое обошло весь город. Кровавый май.

Крупная операция берлинской полиции резко критиковалась. Консервативная и национальная пресса в принципе поддержала ее, но само проведение операции сочли неграмотным. Социал-демократов тоже не считали способными принимать решительные меры. Критика либеральной прессы сначала сконцентрировалась на право- и леворадикальных подстрекателях, «которые были увлечены идеей о том, что серьезные столкновения со временем могут вылиться в свежую и радостную гражданскую войну», как это сформулировала «Фоссише Цайтунг». Но пока что они также осуждали действия полиции, а именно считали их неоправданно жестокими. Среди погибших было слишком много случайных жертв, чтобы можно было говорить о соразмерной обстоятельствам операции. У Цёргибеля явно будут неприятности. Закадычный друг отца Гереона нес полную ответственность за смертоносную операцию полиции. Он дал повод для беспорядков своим строгим запретом на проведение демонстрации. Во всех остальных городах Германии майские демонстрации прошли мирно, за исключением отдельных драк между социал-демократами и коммунистами.

Но Рат, собственно говоря, не задумывался о критике в адрес Цёргибеля, когда незадолго до этого вышел из метро на Виттенбергплац, на одну остановку раньше, и уединился с газетами в кафе «Цунтц». Гораздо больше он хотел узнать о другой полицейской операции, информацию о которой во всех без исключения газетах, из-за майских беспорядков, передвинули на последние страницы. Зато в отношении погибшего в Ландвер-канале все газеты были единодушны как никогда: они назвали эту историю «мистической смертью на Ландвер-канале». Все они поместили лишь скудные короткие сообщения, и все опубликовали фото погибшего с подписью: «Кто знает этого человека?» Значит, здесь уже заработала пресса «замка». Задействованы были все крупные издания. А что им было делать? Сконструировать собственную правду? Это было, прежде всего, искусство, заключавшееся в умении выбрасывать ненужное, но в этом случае у желтой прессы было так мало сведений, что выбрасывать было попросту нечего.

Погруженный в свои мысли, Рат помешал ложкой в полупустой чашке с кофе и посмотрел в окно. Перед универмагом KaDeWe в этот субботний полдень было немало прохожих. Сам того не замечая, полицейский слегка улыбнулся. Бём блуждает в потемках. У инспекции А был труп, имени которого они не знали. А у Рата был шанс принять участие в этой игре, набрать свои баллы.

– Еще кофе?

К его столику подошел официант, лицо которого было чуть обиженным. Гереон окинул его взглядом с головы до ног, как будто внешность этого человека серьезно влияла на желание комиссара выпить еще кофе.

– Спасибо, принесите, пожалуйста, счет! – сказал, наконец, Рат. Он вдоволь начитался, пришло время действовать.

– Счет? Хорошо, – ответил официант невозмутимым тоном. – Значит, теперь есть справедливая надежда, что и другие гости нашего заведения смогут сегодня посвятить себя чтению газет.

Мужчина во фраке исчез, чтобы принести счет, и Гереон не стал ждать его возвращения. Полицейский положил деньги на стол и, вырвав из «Тагесблатт» фото погибшего Бориса, сунул его в карман. Итак, у него были фотографии двух русских – возможно, это ему в дальнейшем поможет.

Съемный дом на Луизенуфер встретил его, как старый знакомый. Только поиски Алексея Кардакова сейчас интересовали комиссара значительно больше, чем еще пять дней тому назад. Во дворе он услышал, как кто-то выбивал ковер, и вошел в подъезд. На лестнице стоял запах чистящего средства.

Гереон начал с самого нижнего этажа. Квартира коменданта. На табличке под звонком стояла фамилия: «Шеффнер». Рат позвонил. Никто не открывал, и через некоторое время он позвонил во второй раз. Наконец послышались какие-то звуки. Отодвинулся засов, и в замке повернули ключ. Дверь приоткрылась, и полицейский увидел через щель полное лицо женщины.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Извините, что беспокою вас в субботу…[18]

Рату потребовалось некоторое время, чтобы понять недоуменный взгляд женщины. Потом он исправился:

– …Я имею в виду, в субботу[19]. – В отношении языка Гереон еще тоже не полностью адаптировался в городе. – Криминальная полиция, – продолжил он затем. – Могу я задать вам несколько вопросов?

– Вы не здешний! – Из дверной щели донеслась нота недоверия. – Вы можете предъявить ваши документы?

Комиссар просунул в щель свое служебное удостоверение.

– А что вы хотите?

– Может быть, сначала вы позволите мне войти?

Женщина посторонилась и распахнула дверь.

– Ну входите, пока весь дом не узнал, что явилась полиция. Но смотрите, чтобы здесь не наследить!