– Но… – попытался возразить Аксель и не нашел слов.
– Одноглазый сын Дурина[15], – продолжал на ходу импровизировать Дмитрий, – как и многие другие старые боги, были просто им подчинены и подведены под свою руку. Став при нем словно знатные дворяне при короле. Из-за чего и многообразие конфессий вышло. Каждый в свою сторону клонит, хотя ходят они все под рукой одного Создателя. Так что, если тебе придет в голову хулить Одина, делай это где-нибудь на земле его врага. А тут – поостерегись. Еще обидится старик и припомнит, как до ветра выйдешь. Поскользнешься и проломишь себе голову сучком, окончательно затихнув в собственной моче. А оно тебе надо?
Кааар!
Громко и отчетливо подал голос большой черный ворон, севший на ветку высохшего дерева. Чистой воды совпадение. Умная птица прилетела покушать, а эти глупые человечки все еще друг друга не поубивали. Вот она и выражала свое негодование их нерасторопностью. Однако все вокруг императора подумали совсем о другом. Его шутка-импровизация произносилась довольно громко. И насквозь мистическое, суеверное мышление, характерное для эпохи, увидело в этом вороне знак. Ведь у Одина было два подручных – как раз вороны. Дмитрий же, желая закрепить случайный успех, тихо шепнул:
– Если сегодня одержим славную победу, нанесу на себя знак принадлежности к твоему роду… кровь от крови…
И, несмотря на шепот, эти слова были отчетливо услышаны всем ближайшим окружением.
Глазки у них округлились и даже слегка выпучились. Но слова никто поперек не сказал и вообще никак не прокомментировал. Даже несколько священников православных и лютеранских, что присутствовали с войском, молча переваривали. Как и иезуит, которого император вынужден был таскать в качестве официального соглядатая папы римского. Вброс говна на вентилятор получился знатный. Не лопатой, но ковшом экскаватора. Государь даже как-то внутренне ужаснулся от того, какие последствия будут от его не самой удачной импровизации. Аж дух захватывало! Особенно на волне массового роста религиозного и политического сепаратизма в Европе, стремительно перерастающего в религиозные войны, до которых оставалось «рукой подать». И начал внутренне корить себя за то, что его язык опять пустился в пляс, не сильно согласовывая свое поведение с «офисом», то есть с головой. Этакая Джейн Псаки в свободном плавании. Но «откатывать» назад было уже слишком поздно. А потому, выдержав театральную паузу, он направился к полку полевой артиллерии…
Со времен кампании 1607 года артиллерийские штаты легиона сильно поменялись. Так, батарея полевой артиллерии из шести орудий развернулась в целый полк. Теперь там был дивизион в три батареи по четыре «ствола» в пять дюймов и отдельная тяжелая батарея из четырех орудий в шесть дюймов. Или, если говорить более привычными терминами для эпохи, дюжина 12-фунтовых и четверка 24-фунтовых бронзовых «Единорогов» на новых, полностью металлических лафетах.
– Готовы? – поинтересовался император у командира полка.
– Так точно, – козырнул тот.
– Начинай пристрелку из «пятерок». Цель – их артиллерия.
– Гранатами?
– Картечными.
Командир полка козырнул. Отдал несколько приказов и дальномерный взвод приступил к своей работе. Оптического дальномера, разумеется, у них не было. Они воспользовались зрительной трубой с системой рисок-отметок. Ее специально для того и изготавливали. Далее по таблице определялось примерное расстояние. Если ростовая фигура человека занимает две риски – значит, столько-то метров, если три – то столько-то. Потом оценивались взаимное положение высот и по эмпирически выведенным таблицам стрельбы рассчитывалось возвышение орудия, ну и, в довесок, ожидаемое время полета снаряда для отмеривания затравочной трубки нужной длины…
Двух минут не прошло, как дальномерный взвод, опираясь на таблицы Брадиса и логарифмическую линейку[16], рассчитал все что нужно, передал на батареи, и первая из четырех «пятерок» ударила слитным залпом для оценки накрытия.
Бах! Бах! Бах!
Ухнули орудия, окутываясь дымом.
Бум! Бум! Бум!
Чуть погодя вспухло четыре белых облачка недалеко от артиллерийских позиций противника. Гранаты, и особенно картечные гранаты, пугали артиллеристов всей Европы пока еще чрезвычайно. Поэтому «усвоение их в войсках» шло довольно туго. Их всеми правдами и неправдами избегали. К счастью для императора…
Спустя пару минут, внеся коррективы, ударила вторая батарея дивизиона.
И почти следом отозвались пушки с датской стороны. Самые длинноствольные. Но тщетно. Это у «Единорогов» императора стволы в сорок пять градусов задирались, обеспечивая удивительную дальность. У местной же артиллерии даже при хорошем длинном стволе снаряды летели по слишком выраженной настильной траектории, а потому недалеко. То есть падали с изрядным недолетом, не представляя никакой угрозы для легиона.
После второго накрытия к «пятеркам» подключились и «шестерки», отправляя свои куда более увесистые подарки во врага. И из-за большей массы снаряда на такой дистанции рассеивание у них было ощутимо ниже, чем у «пятерок». И, как следствие, результативность огня куда как выше.
Надо сказать, что полк полевой артиллерии Дмитрий из-за незнания правильного штата разворачивал, ориентируясь на понравившуюся когда-то концепцию классического броненосца. Орудия среднего калибра нащупывают дистанцию, пристреливаясь, и только потом включается главный калибр. В этой связи он хотел даже не «шестерки», а «восьмерки» ставить. Однако не сложилось – слишком тяжелым получался «Единорог» такого калибра для полевой артиллерии. То есть «шестерка» выходила вполне разумным потолком.
Полчаса вялотекущего обстрела поставили Кристиана IV в очень неудобную позицию. Он должен был или наступать, чего не хотелось, или отступать, теряя лицо, чего тоже он совсем не жаждал. Ведь если стоять дальше вот так – можно было попросту положить всю армию самым глупым образом. Очень уж действенными оказались картечные гранаты. Даже те, что перелетали артиллерийские позиции, рвались над пехотой или кавалерией, нанося там немалый урон. Особенно «подарки» от четырех тяжелых орудий. Те вообще при удачном накрытии натурально выкашивали людей.
Чуть-чуть поколебавшись, он решился.
– В атаку!
И вот, минут пять спустя, все двадцать пять тысяч датских пехотинцев начали медленное движение вперед. К линейной тактике они еще не перешли. Выучки не хватало. Однако облегченными «испанскими коробками» выстроились.
Казалось бы – вот твой враг. Но Дмитрий огня с артиллерии противника не переносил, справедливо считая ее более опасным противником. Во всяком случае, способным причинить немалый урон. Поэтому весь полк полевой артиллерии продолжал бить по ней.
Пехота датчан вздохнула с облегчением, выйдя из-под обстрела. Но это продлилось недолго. По достижении отметки в полтора километра ударили «трешки» полковой артиллерии. Маленькие, легкие и очень маневренные бронзовые «Единороги» на полностью металлических лафетах, ставших стандартом.
Бах! Бах! Бах!
Бегло ударили три дюжины небольших стволов, угощая врага картечными гранатами своего калибра. Мелких и слабых, но все одно – опасных.
Бах! Бах! Бах!
Бах! Бах! Бах!
Полковые артиллеристы спокойно работали в ритме, оптимальном для удержания температуры стволов у предела перегрева. А когда противник прошел отметку в восемьсот метров, к ним подключились ручные мортиры гренадеров. Сто восемь стволов залпом обрушили на датчан гранаты «трешки», полностью унифицированные с полковой артиллерией, только обычные, а не картечные.
Но датчане шли дальше.
Потери в общем масштабе были пока терпимыми. Большими, но терпимыми, потому что большая часть пехотинцев двигалась в плотном построении и мало что видела вокруг себя.
И вот прозвучал свисток.
Легионеры первой линии заняли штатную позицию: первый ряд встал на колено, второй – над ними в полный рост. И залп. Первого ряда. Секунд пять спустя – второго. И снова, после пяти секунд ожидания, прозвучал свисток, после которого первый ряд ударил залпом.
