Незнакомая девушка, непонятно как сюда попавшая, была рыжей.
Не апельсиново-оранжевой, как Урия, и не огненно-красной, как Вилл. Просто рыжей – волосы примерно до плеч длиной напоминали оттенком вареную морковку (которую Элион, кстати, тоже терпеть не могла). Если Хранительнице Сердца Кондракара ее пламенеющая шевелюра еще придавала яркую красоту или хотя бы шарм, который трудно было отрицать, особенно когда твой собственный портрет нарисован исключительно серой краской, то этот морковный цвет волос незнакомки…
– Ты кто такая? – наконец сообразила поинтересоваться юная королева.
– Я? – переспросила девушка.
На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Не то, чтобы некрасивая… скорее простушка, многие, не падкие на изыски, сочли бы ее довольно хорошенькой: цветущее веснушчатое личико словно рекламировало жизнь в деревне или на какой-нибудь ферме, глаза были большими, наивно распахнутыми, приятного бирюзового оттенка, полные щечки, нос несколько коротковат для полных губ… Пожалуй, все же довольно миленькая. И, похоже, как многие милашки, не особенно умна!
– Ты, ты, дорогая, – к своему ужасу почти в точности скопировав интонацию дорогого братца, подтвердила Элион. – Кто ты, и что здесь делаешь?
– Здесь?
Окажись поблизости Седрик, непременно бы заметил, что определенно не в Одессе, чтобы отвечать вопросом на вопрос. Не успела Элион посоветовать то же самое (нахваталась она все-таки от этих двоих «всего хорошего»! С кем уж поведешься…), как девушка потрясенно огляделась и тихо спросила:
– А где – здесь?
– В моих покоях, в моем дворце, в столице, в Меридиане… ты ведь не из Меридиана, верно?
В последнем Элион была совершенно уверена. Незнакомка оказалась чистокровным человеком, а эта раса – «аристократия» была в Меридиане весьма ограничена по численности. Еще до рождения Элион различным образом погибли все женщины, связанные родственно с королевской семьей, включая маленьких девочек, а с этой они были примерно одного возраста. Да и не вписывалась она в эльфоподобный фенотип меридианской знати…
– Ты хоть знаешь, что такое Меридиан?
– Дуга, которой глобусы размечают. На дольки сверху вниз – меридианы, поперек – параллели.
– Это название моего мира. Этого мира. Ты с Земли, верно? Из Хиттерфилда?
– Я?
Разговор становился все более содержательным! Элион тихо скрипнула зубами, выдохнула и, вымученно улыбнувшись, с подчеркнутым дружелюбием заговорила снова.
– Хорошо. Давай познакомимся хотя бы. Меня зовут Элион, а тебя?
– Меня зовут, – неуверенно повторила девушка и испуганно замолкла. – я не помню, как меня зовут…
========== Нерисса ==========
Любую девушку время от времени посещает мысль, что все мужчины по натуре своей одинаковы. Вряд ли Нерисса не имела морального права считать и называть себя «девушкой» из-за настоящего своего возраста, в конце концов, это скорее фаза душевного развития, а не количество прожитых лет. Просто ей отчего-то казалось, что Фобос чуть менее «такой же, как все», чем другие. Непонятно почему, но казалось. Однако стоило увидеть эту куколку, сам собой напрашивался вывод, что харизматичный колдун всего лишь несколько лучше других притворяется.
– Мужское представление о совершенстве – и к Фрейду не ходи, – ехидно прошелестела призрачная волшебница, заработав в ответ леденящий взгляд, на который не обратила ни малейшего внимания. – красивая, послушная, да еще и немая к тому же!
Эта Галатея отличалась от других Шептунов. Хотя бы тем, что выглядела именно как девушка, в то время, как большинство слуг-големов вообще не классифицировались по половой принадлежности. Если не вглядываться в пустые кукольные глаза бутылочно-зеленого цвета, Шептунью, пожалуй, можно было бы даже принять за человека, хотя орехово-смуглая кожа достаточно странно сочеталась с бледно-золотыми, почти белыми волосами, украшенными венком каких-то мелких цветов.
Как неохотно объяснил Фобос, Галатея была самым первым его относительно удачным творением лет в шестнадцать, поэтому-то и оказалась достаточно похожей на человеческую девушку и даже получила свое собственное имя. Как правило, старые модели Тварей после изобретения колдуном более совершенных, уничтожались, но эту князь оставил на память, со временем, похоже, привязавшись к Галатее, как к любимому креслу там или чашке – хоть и не претендующей на одушевленность, но связанной с сентиментальными воспоминаниями вещи. Это, конечно, тут же заставило Нериссу вслух предположить, что демоничный Фобос не может расстаться с любимой детской игрушкой!
– Учитывая, что ты явилась просить о помощи, то выбрала для этого несколько странный тон! – сухо заметил князь, несмотря на отвратительный характер, оказывается, обладающий поистине ангельским терпением. Нерисса с полуулыбкой-полуусмешкой развела руками.
– Мне показалось, если Вы приняли решение мне помочь, то не поменяете, как бы я себя не вела. Я же не собираюсь принимать чью-то милость просто за красивые глаза, это сделка. Зануда Вы, князь!
– Женщины…
Выражение, с которым Фобос произнес это слово, было непередаваемым, однако укладывало в это единственное и вполне цензурное, кстати, и ровным тоном произнесенное слово ТАКОЙ спектр эмоций, какого сама Нерисса не воспроизвела даже десятком длинных и лихо закрученных сложноматерноподчиненных предложений.
«Вот оно какое, самое страшное ругательство!» – едва сдержав смешок, подумала волшебница, но теребить князя перестала. Конечно, сбить его сосредоточенность во время колдовских манипуляций не сумело бы даже землетрясение, но все же, этот обряд был чересчур важен для нее самой, чтобы рисковать.
Всяких колдовских ингредиентов и таинственных предметов, рун и схем оказалось не так уж много, похоже, Фобос предпочитал больше держать в голове, не полагаясь на внешнюю атрибутику, которой многие его коллеги зачастую злоупотребляли в попытке произвести впечатление. Даже вместо классической пентаграммы на полу лаборатории обнаружился самый обыкновенный треугольник.
– Встань в центр, – коротко приказал князь Шептунье. Та на мгновение подняла свои зеленые глазищи на господина, после чего повиновалась. «Интересно, эта кукла понимает, что на этот раз хозяин отправляет ее на смерть? – пронеслось у Нериссы в голове. – Впрочем, даже если и понимает… не похоже, чтобы у нее были собственная воля и желание жить. Для князя она существовала, для него же без колебаний и погибнет»
Но вот для самого Фобоса «детская игрушка», похоже, что-то все же значила. Иначе из нее не вышло бы жертвы, необходимой для колдовских ритуалов подобного рода. Нельзя получить что-то, не отдавая, пусть порой «равноценность» этого обмена и весьма сомнительна.
– Вам ее жалко? – невинно поинтересовалась волшебница.
– Разумеется, – Фобос безразлично пожал плечами. – Галатея служит мне половину всей моей жизни, я привык к ней. И кофе она неплохо готовит.
– Значит, Вам СЕБЯ жалко, а не ее, – невесело усмехнулась Нерисса. Князь снова пожал плечами. С другой стороны, ей-то какое дело до того, как колдун поступает со своими куклами?! Оставив его в покое, призрачная волшебница тоже вошла в триграмму, практически слившись с покорно замершей Галатеей. – Что мне делать?
– Ничего, – Фобос встал напротив, скрестив почти по-женски тонкие руки на груди и закрыв глаза. Психолог сказал бы, что он замкнулся в себе и оборвал общение. – Просто постарайся не мешать мне.
Нерисса тихо фыркнула, но не стала спорить.
Человек, лишенный магических способностей, даже не понял бы, что в просторном, хотя и изрядно захламленном зале лаборатории вообще что-то происходит. Поэтому колдуны, имеющие дело с простыми людьми, и отдавали столько усилий «работе на публику» – а Фобосу такое было ни к чему. Даже будучи волшебницей Нерисса вполне могла бы ничего не понять, но сейчас она сама была призраком, существующим в этом мире лишь благодаря колдовской поддержке самого князя – иначе ей было бы не вырваться из плена чужих сновидений, куда волшебницу утянуло после того, как умерло ее тело. Сперва приходилось существовать лишь в кошмарах Вилл, к счастью, предпочитающей списывать это на нервное переутомление, потом появилась возможность путешествовать и по чужим снам. Поэтому для Нериссы по залу бушевал безумный ураган, угрожающий подхватить ее, словно сухой лист, и оторвать от Шептуньи, выдернуть из магического треугольника – напуганная этой мыслью, волшебница попыталась намертво вцепиться в серебристо-белое одеяние Галатеи, краем рассудка осознавая, что при случае ее пальцы легко пройдут сквозь материю, как сквозь туман. Все мысли сосредоточились на том, чтобы удержаться, не допустить этого – кто знает, что может получиться, если призрак покинет триграмму до того, как ритуал завершен – для чего попыталась окончательно слиться с «якорем» – телом Шептуньи. Собственной души у Галатеи не оказалось – ничто не пыталось вытолкнуть Нериссу, как часто поступала Вилл – однако что-то вроде личности: безмозглой и покорной, но все-таки личности – у Шептуньи за пятнадцать лет службы князю выработалось. Правда, теперь это «что-то» сохло, съеживалось и рассыпалось пеплом, словно сухой цветок, который раскрошили в пальцах. Когда Нерисса перестала чувствовать это окончательно, когда рассыпался в пыль и калейдоскоп нудных воспоминаний о приготовлении кофе, наведении порядка среди исцарапанных жутким подчерком бумаг на рабочем столе Фобоса, об утомительных попытках собрать роскошные, но непослушные волосы князя хоть в какое-то подобие прически, привычно не без труда управляясь с прохладными жесткими прядями, при первой же возможности выскальзывающими из рук… воспоминаний все бледнеющих и бледнеющих, пока Нериссу не ослепила яркая, как молния, вспышка, поглотившая их невнятные отголоски.
