Птичка в клетке
Николай открыл глаза после тяжелого сна. Он лежал на мягкой перине под балдахином в спальне своего нового загородного дома. Над его лицом склонился человек в белом халате, этот странный господин водил перед глазами Николая каким-то серебристым предметом. Мадам Фирс – экономка, стоявшая неподалеку, – с облегчением выдохнула:
– Слава Богу, он очнулся.
Карильский хотел приподнять голову и взглянуть на мадам, но свет, лившийся из высоких окон спальни, резал ему глаза, а голова оказалась настолько тяжелой, что Николай поморщился от боли в шее и, не шелохнувшись, остался лежать неподвижным. Ему казалось, что лицо доктора искрилось и мерцало в лучах солнечного света. Терпеть резь в глазах было невыносимо, и Николай снова закрыл их. Он погрузился в сон, напоминающий бред или навязчивый кошмар, не покидавший его уже очень долгое время. Во сне он видел снова и снова губернатора Британской Гвианы и его слугу мулата, порт Джорджтаун, пароход «SantaNata», стоявший на рейде, рабов в кандалах и темнокожего аббата, а также пальмы Южной Америки.
Спустя некоторое время он открыл глаза снова. На этот раз в комнате царил мрак, за окнами чернела ночь, и, судя по звукам, доносившимся снаружи, лил сильнейший дождь. В темноте глаза Николая ничего не различали. Каждый удар капель в окна, казалось, разрывал ему мозг, сердце билось учащенно, и жутко хотелось пить. Он постарался встать с кровати, но его качнуло в сторону, и он почти упал на пол. Вокруг всё кружилось, летело, а главное – оглушительно звенело и трещало. Что происходит, он не понимал, может, это землетрясение или он тонет в собственном доме, как на корабле? Скатившись на пол с кровати и стоя теперь на четвереньках, он нащупал край перины и хотел подняться, но боль во всем теле не давала ему сделать и малейшего движения. Хозяин дома хотел позвать на помощь, но пересохшие губы не хотели разлепляться, и он издал только невнятное мычание, как будто его тело было теперь ему не подвластно. Этот стон, казалось, пронзил его грудную клетку болью. Николай чуть ли не плакал от собственной беспомощности. Он сделал еще одну попытку встать, но свалился, задев при этом ночной столик с графином воды, стоявший у кровати. Хрустальный сосуд в темноте качнулся и упал на пол, разлетевшись на мелкие осколки, вода растеклась по ковру, и под непослушными ладонями Николая зашлепала внушительная лужа. На грохот, доносившийся из комнаты хозяина, прибежала служанка – немка Хельга. В руках она держала газовую лампу. Увидев на полу спальни хозяина, девушка громко закричала. На ее крик в комнату вбежал доктор.
Он снова склонился над Николаем и в свете лампы заглянул в его глаза. После, поставив лампу на пол, помог встать хозяину дома. Было ясно, что без помощи Карильский подняться бы не смог. Его ноги разъезжались, как у новорожденного жеребенка. Усадив Николая на кровать, доктор попросил служанку принести воды, а сам начал мерить пульс больному. Уже через минуту из принесенного Хельгой графина Карильскому налили стакан прохладной воды. Он хотел взять его в руки, но стакан выскальзывал из непослушных пальцев. Доктор помог Николаю напиться, а после уложил его обратно в постель. Каждое движение казалось Николаю пыткой, он ничего не мог сделать самостоятельно. Его вертели как большую и неудобную куклу. Мысли, как и движения, давались ему не без труда. Он думал так: «Это доктор», «это мадам Фирс», «это вода». К Николаю снова пришел сон, но теперь ему снились пираты, драгоценности, маман, справляющаяся о его здоровье после премьеры в театре, где Николай в первый раз увидел девушку в голубом платье, ставшую его первой любовью.
Элизабет или Лизонька, так на русский манер называл юную актрису молодой Николай, была не только талантливой и чувственной, она обладала неземной красотой. Бог щедро одарил ее женскими прелестями, тонким музыкальным слухом и нежным голосом. Весь этот набор удивительных качеств должен был сослужить девушке прекрасную службу. Но! Ей не повезло играть в одном театре с Агнессой Карильской. Не молодая, но известнейшая прима всех европейских подмосток и так недолюбливала молоденьких конкуренток приходивших в театр. Елезавету же царица лондонской сцены возненавидела за ее прелести, а узнав о том, что ее дорогой сын, милый мальчик, наивное дитя – Николай увлечен не на шутку «певичкой с бульвара», нимфа сцены приложила все усилия для того, что бы молодые люди прекратили встречаться. И на этом закончились ухаживания Николая, карьера Лизы и мечты о совместном счастье молодых людей.
Утром снова он открыл глаза, у кровати стоял доктор.
– Сэр, как вы себя чувствуете? – обратился человек в белом к Николаю, снова приступая к измерению пульса больного.
– Задерните шторы, – простонал тихо Карильский. Его глаза начали слезиться от неяркого света, попадавшего в комнату в пасмурный день.
– Хорошо, сэр, – ответил доктор и зашторил окно. – У вас болит голова? -продолжил он опрос больного. Николай слегка кивнул. – Что еще у вас болит, сэр? – настойчиво допытывался доктор.
– Всё болит, даже пальцы на ногах, – прошептал больной.
– Вы поправляетесь, – несмотря на ужасное состояние подопечного уверенно констатировал доктор. – Сегодня я проведу с вами весь день. Не волнуйтесь, всё будет в порядке.
Николай хотел спросить, что с ним, чем он болен и сколько это еще продлится, но не смог. Очень уж сложно ему было издавать какие-либо звуки. Обессилевший Карильский закрыл глаза, но не заснул, он, наконец, не провалился в царство Морфея, а начал вспоминать. Сначала отрывками, эпизодами, а позже смог восстановить и всю картину произошедшего.
Нет! Он не терял память! Николай мог поклясться в этом, его голова была похожа на шляпу фокусника, из которой выпрыгивает кролик как только с волшебного головного убора сдергивают черный платок. Почему-то именно такое сравнение предпочел больной.
– Моя голова это шляпа, а память это кролик, – думал с закрытыми глазами Николай. Кролик всё время находится в шляпе, его никто оттуда не вынимает, просто увидеть его можно только тогда, когда убирают черный платочек. Что служило платочком в его случае, Николай не знал, но пока это было и неважно, теперь, лежа в своей постели, он прокручивал воспоминания прошлых двух месяцев в своей голове.
Все началось с приезда Йозефа Брунштейна в новый дом Николая. Как раз в тот день, когда хозяин всецело посвятил себя устроению новой библиотеки. Старинные книги из дома на набережной были аккуратно вывезены и доставлены в дом без адреса. Его называли домом в парке или парковым домом. Он находился на выезде из Лондона, и именно поэтому Николай его приобрел. Чудесные виды из окон, свежий воздух, никакой суеты. И возможность отстраниться от придворного этикета, который некстати с каждым годом становился все жестче и жестче. Теперь для того чтобы принять гостей или самому съездить к кому-либо в гости, следовало соблюсти такое количество нюансов, что голова шла кругом. В моду вводились визитные карточки, без которых невозможно было посетить ни один приличный дом. Время, в которое гость появлялся у знакомых или друзей, говорило любопытной публике о том, в каких он отношениях с хозяевами. Заходить в дом со шляпой в руках и оставаться дольше, чем на двадцать минут, считалось дурным тоном. Положить головной убор на кресло – оскорбительным жестом для гостеприимных хозяев, а также еще миллионы мелочей, вникать в которые Николай не желал.
– Это всё для молодежи, – говорил он себе, – балы, маскарады, двор и светские учтивости. Мне это уже не нужно, а если и понадобится, то Лидия научит.
Одним словом, Николай сбежал от новых норм этикета, вводимых молодой и энергичной королевой Британии – Викторией.
В момент, когда Матэо принес Николаю визитную карточку, Карильский стоял на ступеньках, ведущих на второй этаж в библиотеку, и наблюдал за тем, как слуги заносят книги в дом из открытых входных дверей. Проходящий мимо хозяина с перевязанной стопкой книг Матэо протянул ему визитку темно-синего цвета. Николай, не ожидавший этого жеста, как всегда вспылил:
