Сомнительно.

Ни один из мужчин не произнес ни слова в тот решающий момент выбора дальнейшей судьбы. В открытое окно они видели пляшущие языки пламени и черный дым – это горело Великое святилище. Они слышали глухой, тяжкий рев толпы у ворот и на ипподроме. Леонт и Авксилий сообщили, что на ипподроме и вокруг него собралось, по крайней мере, восемьдесят тысяч человек, и толпа выплеснулась на форум. Еще столько же народу беспорядочно носится по улицам города, начиная от тройных стен внизу, и так было всю прошлую ночь. Таверны и кабаки громят и грабят, рассказывали они. Еще осталось вино, которое находят и достают из погребов, а затем распивают на бурлящих, дымных улицах.

В тронном зале стоял запах страха.

Плавт Бонос, который два года спустя торжественно распевал в соседнем святилище, тогда понял, что никогда не забудет этого мгновения.

Все мужчины молчали. Заговорила единственная в зале женщина.

– Я предпочла бы умереть, одетая в порфир, в этом дворце, – тихо произнесла императрица Аликсана, – чем от старости в ссылке, в любом месте на земле. – Она стояла у восточного окна, пока мужчины спорили, и смотрела на горящий город за садами и дворцами. Теперь она обернулась и смотрела только на Валерия. – Все дети Джада рождаются, чтобы умереть. Императорское облачение – прекрасные погребальные одежды, мой повелитель. Не так ли?

Бонос помнил, как на его глазах побледнело лицо Фастина. Гезий открыл рот, потом закрыл и вдруг показался очень старым, глубокие морщины прорезали серый пергамент его кожи. Он запомнил кое-что еще, чего никогда уже не забудет: император, стоящий у трона, внезапно улыбнулся маленькой, изящной женщине у окна.

Среди многих прочих вещей Плавт Бонос понял, со странным ощущением горечи, что он никогда в жизни не смотрел так ни на мужчину, ни на женщину и не получал ни одного взгляда, даже отдаленно напоминающего тот, которым танцовщица, ставшая потом императрицей, одарила Валерия в ответ.

– Невозможно вынести, – громко произнес Клеандр, перекрывая шум таверны, – чтобы такой мужчина владел подобной женщиной! – Он выпил и вытер усы, которые пытался отращивать.

– Он ею не владеет, – рассудительно ответил Евтих. – Возможно, он даже не спит с ней. И он действительно выдающийся человек, а ты – головастик.

Клеандр сердито посмотрел на него, а остальные засмеялись.

В «Спине» было очень шумно. Стоял полдень, утренние гонки закончились, послеполуденные гонки колесниц должны были начаться после перерыва. Самые престижные из питейных заведений возле ипподрома заполнила потеющая, охрипшая толпа болельщиков обеих команд.

Самые ярые сторонники Синих и Зеленых отправились в менее дорогие таверны и кабаки, открытые для своих факций. Но хитрые управляющие «Спиной» предлагали бесплатную выпивку отставным и действующим возничим всех цветов со дня своего открытия, и соблазн выпить пива или чашу вина с кумирами с первого дня обеспечил «Спине» решающий успех.

Так и должно быть… они вложили в нее целое состояние. Длинная ось таверны должна была имитировать настоящую спину ипподрома, вокруг которой колесницы неслись в стремительном беге. Вместо грохочущих копытами коней эту спину окружала мраморная стойка, и посетители стояли, облокотившись на нее с обеих сторон, и смотрели на уменьшенные копии статуй и монументов, которые украшали реальную стену на ипподроме. А для более предусмотрительных и платежеспособных клиентов, которые заранее заказывают места, существовали кабинки, вытянувшиеся в ряд до теневой стороны в задней части таверны.

Евтих всегда был предусмотрительным, а Клеандр и Дор – платежеспособными, или скорее таковыми были их отцы. Пятеро юношей – все, разумеется, Зеленые – в дни бегов имели в постоянном пользовании заметную вторую с краю кабинку. Первую кабинку всегда резервировали для возничих или случайных посетителей из Императорского квартала, развлекающихся среди городской толпы.

– Все равно ни один мужчина не может по-настоящему владеть женщиной, – мрачно произнес Гидас. – Он на время получает доступ к ее телу, если повезет, но может лишь мельком заглянуть в ее душу. – Гидас был поэтом или хотел им быть.

– Если у них есть души, – кисло возразил Евтих и выпил свое тщательно разбавленное вино. – В конце концов это вопрос религиозный.

– Уже нет, – запротестовал Поллон. – Совет патриархов решил эту проблему лет сто назад, или около того.

– С перевесом в один голос, – с улыбкой заметил Евтих. Евтих много знал и не скрывал этого факта. – Если бы одному из почтенных клириков накануне ночью не повезло с проституткой, Совет, весьма вероятно, решил бы, что у женщин нет души.

– Наверное, это святотатство, – пробормотал Гидас.

– Упаси меня Геладикос! – рассмеялся Евтих.

– Это действительно святотатство, – сказал Гидас, и на его лице промелькнула улыбка, что случалось нечасто.

– Ее у них нет, – пробормотал Клеандр, не обращая внимания на их спор. – У них нет души. Или у нее нет, если она позволяет этой серой жабе ухаживать за ней. Она отослала обратно мой подарок, вы знаете.

– Мы знаем, Клеандр. Ты нам говорил. Раз десять. – Поллон произнес это добродушно. И взъерошил волосы Клеандра. – Забудь ее. Она для тебя недоступна. Пертений занимает высокое положение в Императорском квартале и среди военных тоже. Жаба он или нет, но именно такие мужчины спят с подобными женщинами… если только кто-нибудь рангом еще выше не вытолкнет его из их постели.

– Положение среди военных? – Голос Клеандра взлетел вверх от возмущения. – Да ты шутишь, клянусь членом Джада! Пертений Евбульский, этот вялый лизоблюд, секретарь надутого стратига, который давно уже растерял свою смелость, с тех пор как взял в жены женщину более высокого происхождения и решил, что ему нравятся мягкие постели и золото.

– Говори тише, идиот! – Поллон схватил Клеандра за руку. – Евтих, разбавь это дерьмовое вино, пока он не затеял драку с половиной армии.

– Слишком поздно, – грустно ответил Евтих. Другие проследили за его взглядом по направлению к мраморной стойке, тянущейся вдоль середины зала. Широкоплечий мужчина в форме офицера, разглядывавший копию статуи возничего Скортия, второй статуи Зеленых, смотрел на них с каменным лицом. Стоящие по бокам от него мужчины – оба гражданские – также взглянули на него, но потом отвернулись и занялись стоящей на стойке выпивкой.

Чувствуя на плече руку Поллона, Клеандр промолчал, только уставился на офицера свирепым взглядом и смотрел до тех пор, пока тот не отвернулся. Клеандр фыркнул.

– Я вам говорил, – сказал он, правда, тихо. – Армия никчемных жуликов, похваляющихся придуманными победами на поле боя.

Евтих в изумлении покачал головой.

– Ты и правда торопыга, головастик, да?

– Не называй меня так.

– Как, торопыгой?

– Нет. По-другому. Мне уже семнадцать, и мне это не нравится.

– Что тебе семнадцать?

– Нет! Это прозвище. Перестань, Евтих. Ты не намного старше.

– Да, но я не болтаю языком, как мальчишка, у которого первая эрекция. Кто-нибудь тебе его отрежет в один прекрасный день, если не поостережешься.

Дор поморщился.

– Евтих.

Внезапно возле их кабинки возник служитель. Они посмотрели на него. Он принес кувшин с вином.

– Наилучшие пожелания от того офицера у стойки, – сказал он, нервно облизываясь. – Он предлагает вам выпить вместе с ним за здоровье верховного стратига Леонта.

– Я не пью, если мне ставят условия, – ощетинился Клеандр. – Я могу сам купить себе вина, когда захочу.

Солдат не обернулся. У служителя сделался еще более несчастный вид.

– Он, э, велел мне сказать, что если вы не выпьете его вино или откажетесь выпить за здоровье Леонта, он очень огорчится и выразит это, подвесив самого шумного из вас на крюк у входной двери. – Он помолчал. – Нам не нужны неприятности, знаете ли.

– Да имел я его! – громко сказал Клеандр. Прошла секунда прежде, чем солдат обернулся.