Карин думала всю ночь о том, что ей делать дальше. Перспектива прожить всю жизнь в постели какого-нибудь чертового охотника ее не привлекала совершенно. Она ненавидела гильдейцев, из-за которых всю жизнь ей и ее стае приходилось убегать, прятаться, не имея возможности осесть на одном месте. И быть с одним из них… Этому сопротивлялось все ее нутро. Для Карин было совершенно очевидно, что больше ничего хорошего в ее жизни быть не может. Она вспоминала годы, которые провела рядом со своей стаей, и впервые так остро ощутила боль от ее потери. Она всегда была частью этой группы, членом стаи, она знала их всех, нянчилась с изредка появляющимися в стае волчатами, охотилась, защищала своих… В этом была ее жизнь, а теперь Карин оказалась лишена абсолютно всего. Жизнь стала пустой и бесцельной, и Карин было совершенно не жаль с нею расставаться. Конечно, она хотела жить. Ей было всего двадцать лет, и она хотела жить, но становиться чужой игрушкой и подстилкой, защищать какого-то гильдейского выродка из-за навязанной связи… Одна мысль об этом была ей отвратительна.

Карин едва дождалась утра, когда за ней должны были прийти, чтобы отвести ее куда-то еще. Конвоировали ее охотники, у которых по определению было при себе оружие, и Карин, даже не пытавшаяся вырваться или дернуться, послушно шла рядом с ними, усыпляя их бдительность. Наручники с нее никто не снимал, но сковали ее так, что руки Карин держала перед собой, а не за спиной. И в этом был ее шанс.

Едва охотники отвлеклись, Карин рванулась к одному из них, выхватывая спрятанный в ножнах нож, и, не давая альфам опомниться, всадила его себе куда-то в грудь. Ей показалось, что пронзившая ее боль ярко вспыхнула перед глазами, и больше она ничего не видела – пока не очнулась.

Карин мучительно хотелось разрыдаться, когда она поняла, что ничего не вышло. Рядом с ней сновали врачи, совершенно не обращая на нее внимания. Прикованный к кровати оборотень вреда им причинить не мог, да и с такой раной особо попрыгать бы не получилось.

Но Карин и не собиралась дергаться. На нее снова накатило отчаяние. Из-за скованных рук и ограниченности движений она банально промахнулась, и рана оказалась не смертельной. Карин даже не глядя на нее чувствовала, что тело уже исцеляется, стягивает ровные края раны, чтобы не оставить даже шрама. У нее ничего не вышло, и второго шанса ей уже не дадут. В этом Карин была совершенно уверена.

Так оно и оказалось. Рана затянулась через три недели, почти аккурат к полнолунию. Все это время Карин провела в цепях сначала в больничной койке, а потом ее поместили в комнату и приковали к стене, не давая ни шанса пошевелиться. В комнате, ко всему, еще и висела камера. Комната была, впрочем, лучше прошлой – полы здесь были покрыты толстым матрасом, но мебели все так же не было.

Еду в Карин впихивали вручную, будто бы она была не умеющим самостоятельно есть ребенком. Выходила из комнаты Карин раза три в день – и то в туалет. Во избежание повторения у конвоирующих ее альф при себе не было оружия, а саму Карин держали на каких-то препаратах, от которых ее постоянно тянуло в сон, а тело было ватным и до омерзительного слабым.

Чертовы препараты исчезли из ее жизни только в последние четыре дня перед полнолунием – и то потому, что ей нашли альфу.

Едва прошло действие препаратов, Карин ожила и снова начала пытаться освободить хотя бы руки, но в итоге только разодрала запястья в кровь, моментально вспенившуюся из-за серебра в наручниках. От дальнейшего членовредительства Карин отвлекло появление альфы – которым, будто в насмешку, оказался тот самый тип, которого она едва не загрызла в полнолуние и который отдал ей свою куртку.

- Опять ты, - безжизненным голосом констатировала Карин, не зная, радоваться ли ей тому, что этого альфу она хотя бы немного знает, или жалеть, что ей все-таки не удалось тогда вцепиться ему в горло.

- Ага, - отозвался альфа, садясь у стены напротив нее.

Он оглядел ее разодранные в кровь руки, поморщился, но промолчал. Посидел немного, рассматривая комнату и явно пытаясь найти хоть какие-нибудь темы для разговоров. Карин смотрела на него мрачно и зло, будто он был виноват во всех бедах в ее жизни.

- Эм… – протянул наконец альфа неуверенно, будто боялся, что за неправильное начало беседы ему оторвут голову. – Ты же Карин, да?

Карин, твердо решившая игнорировать этого типа как можно дольше, перевела на него удивленный взгляд. О себе она ничего и никому не сообщала, поэтому осведомленность альфы ее напрягла. Сообразив по ее лицу, что ляпнул не то, альфа озабоченно почесал щеку.

- Один из твоих соплеменников сказал. Только этого от него добиться и получилось, - признался он.

Карин мельком задумалась о том, почему никто не допрашивал ее, и пришла к выводу, что ее рана и скорое признание во всем остальных спасли ее от допроса. В конце концов, вопросы, насколько они знали в стае, всегда были одного типа: кто еще в стае – поименно – и куда они направлялись, где основные места «обитания» и убежища. Другое дело, что в стае давно уже наизусть разучили сценарий, по которому нужно было отвечать. Про имена же пойманных омег солгать было сложно, да и жить потом под чужим именем вряд ли было бы приятно.

- Ну… Я Суйгецу, - представился альфа.

Карин посмотрела на него с мрачным раздражением и отвернулась, в последний раз безуспешно дернув руки. Наручники проехались по разодранным запястьям, но Карин это мало беспокоило. Она упустила свой единственный шанс сбежать от Гильдии – пусть и ценой собственной жизни – и теперь была обречена провести полнолуние, а за ним и жизнь, в компании типа, которому она едва не откусила когда-то голову. Пусть этот альфа и не казался агрессивным, Карин сомневалась, что он будет хорошо к ней относиться после такой встречи.

Повисло неловкое молчание. Этот альфа, Суйгецу, не добившись от нее никакой реакции, замолчал, а потом придвинул к себе принесенную сумку и вытащил оттуда увесистую книгу. Карин немедленно задумалась над тем, можно ли кого-нибудь убить таким томиком, и альфа, перехватив ее взгляд, благоразумно отодвинулся подальше, хотя в этом не было никакого смысла. Руки Карин были прикованы к стене, и движения ее были весьма ограничены.

В таком молчании они провели почти полдня, а потом Карин пришли «проводить» в туалет. Альфа, постоянно конвоирующий ее из уборной и обратно, бесил Карин неимоверно. Мало того, что он больно заламывал и без того ноющие от цепей руки, так еще и волок ее по коридорам без особой аккуратности, словно она была манекеном.

Когда Карин дернулась от боли в заломленной руке в очередной раз, альфа бесцеремонно перехватил ее за волосы и дернул так, что боль вспыхнула еще и в шее – голову пришлось откинуть назад. Карин ждала, что альфа ее ударит, но удара не последовало. Суйгецу, увязавшийся за ними, перехватил альфу за руку.

Карин, во время поездки в Коноху считавшая, что успешно довела его до белого каления, поняла, как она ошибалась, и невольно испытала желание убраться от него подальше. Таким взбешенным она Суйгецу никогда не видела, да и не горела желанием видеть еще раз.

- Отпусти, - слишком спокойно проговорил Суйгецу, продолжая удерживать альфу за занесенную для удара руку.

Тот раздраженно покосился на него, но пальцы разжал, и Карин выпрямилась, встряхивая головой. Волосы у нее были не первой чистоты, и отяжелевшие пряди неохотно расправились, взъерошенные чужой хваткой.

- Еще раз ее тронешь – сломаю руку, - все так же невозмутимо продолжил Суйгецу, отпуская альфу. – Ее приписали ко мне, и за нее отвечаю я. Тронешь – пожалеешь, - повторил он.

Карин, верно истолковавшая эту перепалку как стандартные альфовские замашки в духе «омега – моя», недовольно поджала губы. Становиться чьей-то собственностью ей не хотелось абсолютно, но этот альфа хотя бы ее защитил, в отличие от многих других.

Карин открыла глаза, нисколько не чувствуя себя хоть немного отдохнувшей. Она вспоминала свою прошлую жизнь всю ночь, изредка проваливалась в неглубокий сон, но и там продолжала пролистывать страницы памяти, будто не в силах остановиться. В итоге проснулась Карин еще более уставшей, чем была.