Дождь начинает лить сильнее, пока я размышляю об этом. Мэдди нарезает круги вокруг луж, вся промокшая. Вода бежит по ее лицу, как текущие слезы, но она улыбается, такая счастливая, не зная моих страхов.

— Нам нужно ехать, — говорю. — Прежде чем разыграется буря.

— Тогда поезжайте, — отвечает отец. — Но не думай, что не заметил, что ты не ответила на мой вопрос.

— Да, ну, ты знаешь, как это, — бормочу, склонившись, чтобы поцеловать папу в щеку, прежде чем поднимаю рюкзак дочери с крыльца.

— Мэдди, милая, пора ехать домой!

Девочка бежит к машине, крича:

— Пока, дедуля!

— Пока, ребенок, — кричит он. — Увидимся завтра.

Помахав на прощание своему отцу, я следую за ней. Малышка уже пристегнута, когда я залезаю внутрь.

Наблюдаю за ней в зеркало заднего вида. Завитки темных волосы падают ей на лицо. Дочка пытается их сдуть, пока ее голубые глаза наблюдают за мной. Она смотрит на тебя так, будто видит изнутри, то, что ты не хочешь показывать. Иногда это нервирует. Для такой малышки у нее очень хорошо развита интуиция.

Вот почему я цепляю на лицо фальшивую улыбку, но могу сказать, что ее этим не проведешь.

Наш дом — небольшая двухкомнатная квартирка в паре кварталов. Несмотря на размер, нам этого хватает, и только это я могу себе позволить, поэтому никаких жалоб от меня. Как только я открываю дверь, Мэдди врывается в дом.

— Сразу в ванну! — кричу, запирая дверь. Включаю свет в коридоре, пока иду в ванную, проходя мимо комнаты Мэдди и видя, что она копается в комоде, ища подходящую пижаму.

Она сильно независимая.

Это досталось ей от отца.

— Я готова, я готова, я готова! — кричит она, забегая в ванную, где я включила воду. Протискиваясь между ванной и мной, Мэдди хватает розовую бутылочку с пеной и выдавливает немного под краном, хихикая, когда пузырьки начинают надуваться.

— Я сама, мамочка.

Делаю шаг назад.

— Сама?

— Да-да, — отвечает моя крошка, сосредотачиваясь на наполнении ванной. Она ставит бутылочку с пеной на пол у своих ног, прежде чем поворачивает краны, выключая воду. — Я сама.

Как я и сказала... независимая.

— Хорошо. Мойся.

Не закрываю дверь, но даю ей некоторую свободу действий, следя снаружи. Слышу, как она плескается, играя с водой, будто дождя было недостаточно. Я пользуюсь временем, собирая грязные вещи, пытаясь отвлечься, но без толку.

Мои мысли возвращаются к нему.

Складываю две кучки грязной одежды, накопленной за две недели, на полу спальни. Каждый раз останавливаясь, перемещаю взгляд на шкаф, а именно на старую коробку на верхней полке. Не могу видеть ее отсюда, но знаю, она там.

Я не заглядывала в нее какое-то время. На то не было причин. У жизни всегда есть способ похоронить воспоминания.

В моем случае они погребены под горой барахла в шкафу.

Притяжение слишком сильное, хоть я и борюсь с ним. Оставив грязное белье, направляюсь прямо к шкафу, роясь в коробке.

Картон разрывается, пока я дергаю ее, и разваливается на части. Вещи падают на пол. Фото приземляется у моих ног.

Я осторожно поднимаю его.

Это он.

Одетый в школьную форму, или в то, что он выдавал за школьную форму. Никакого свитера или пиджака, никаких классических туфель, конечно же. Белая рубашка расстегнута, галстук накинут на шею. Под ней у него простая черная футболка, руки в карманах, голова склонена набок. Он выглядит почти как модель, фото будто из журнала.

В моей груди формируется узел. Я задыхаюсь. Чувствую, как злость и печаль смешиваются внутри меня, становясь сильнее с каждым годом. Мои глаза жгут слезы, а я не хочу плакать, но его вид возвращает меня назад.

— Все!

Мой взгляд перемещается на дверной проем, когда маленькая девочка с веселым голоском врывается в комнату. Крепко сжимаю фото, пряча за спиной. Мэдди одета в красную пижаму, ее волосы мокрые на кончиках, несколько мыльных пузырьков на ушах, грязь все еще покрывает щечки.

— Все? — спрашиваю, приподнимая бровь. — Ты вымыла волосы?

— Нет.

Конечно, нет. Она не может.

— А что насчет лица? — спрашиваю. — Начинаю думать, что ты просто играла с пузырьками.

— И что? Позже я снова буду грязной!

— И что? — ахаю я, изображая ужас. — Ты не можешь оставаться грязнулей. Завтра в сад!

На ее лице выражение, будто ее так же волнует детский сад, как меня в ее возрасте. Закатив глаза, она пожимает плечами, как будто говоря: «почему это имеет значение?»

Прежде чем могу сказать что-нибудь еще, ее взгляд перемещается к беспорядку на полу, глаза расширяется, и она ахает.

— Бризо!

Она мчится вперед, хватая старый комикс в защитной пленке. Замираю. Я бы не назвала его винтажным, и он не стоит больше пары баксов, но не могу заставить себя расстаться с ним.

Для меня он слишком много значит.

— Мамочка, это Бризо, — говорит Мэдди, на ее лице отражается радость. — Смотри!

— Вижу, — отвечаю, когда она протягивает его мне, показывая.

— Мы можем почитать? Пожалуйста?

— Эм, конечно, — говорю, протягиваю одну руку из-за спины, чтобы взять у нее комикс. — Но сначала назад в ванну.

Она стонет, состроив гримасу.

— Иди, — киваю в сторону двери. — Я приду через минуту, помыть твою голову.

Развернувшись, Мэдди возвращается в ванную. Я жду, пока она уйдет, чтобы убрать комикс и вытащить фото из-за спины. Пялюсь на него секунду, позволяя себе еще раз все прочувствовать, прежде чем сминаю в мячик и бросаю на пол к другим воспоминаниям.

Вытаскивая телефон, прокручиваю список контактов, набирая номер, пока иду по коридору, слушаю пару гудков, прежде чем меня переключают на голосовую почту.

— Это Эндрю. Не могу подойти к телефону, оставьте сообщение, и я перезвоню.

Бип.

— Привет, Дрю. Это... Кеннеди. Послушай, мне надо перенести завтрашнюю встречу. Есть дела по работе, ты сам знаешь, каково это.

2 глава

Джонатан

Лимузин замедляется, приближаясь к Восьмой авеню. В семь часов утра к югу от восхода солнца движение плотное, когда мир начинает работать. Пятница. Предполагаю, что объездные пути не помогают людям добраться до места назначения, но это Нью-Йорк, они должны привыкнуть. Здесь всегда что-то происходит. Ньюйоркцы самые приспособленные люди на планете, но также самые серьезные. У них нет времени на глупости.

И этим утром кажется, что мы все глубоко погрязли в этом.

Люди выстраиваются на улице, когда мы приближаемся к металлическим ограждениям. Приезжие, как предполагаю я, потому что коренных жителей города обычно не заботит, что съемки проходят на их территории. Мы создаем им неудобства, блокируя улицы, перекрывая окрестности, нарушая их ритм жизни. Я ничего не могу с этим поделать. Не я выбрал это место, просто приезжаю, когда мне говорят, но не единожды в мою сторону бросали обвинения. Самодовольный ублюдок, кем он себя возомнил, закрывая часть Мидтауна в час пик?

— Должно быть, информация просочилась, — раздается дерзкий голос с сиденья передо мной, его владелец невозмутимый, как обычно. Клиффорд Кэлдвелл — влиятельный, талантливый менеджер. Кажется, его ничего не беспокоит. Поверьте, я проверял его границы, поэтому знаю. Отсутствие пиара — это плохой пиар. Он печатает в своем любимом «БлэкБерри», все внимание приковано к экрану, но я знаю, что он говорит о толпе, заполняющей улицу.

— Думаешь? — бормочу, выглядывая в окно, пока мы едем в темпе улитки. Несмотря на то, что на окнах черная тонировка, и нас невозможно увидеть, я наклоняю голову, опуская козырек кепки ниже, потрепанные края скрывают мои глаза.

Наше производство проходит под фальшивым названием, чтобы удержать людей на расстоянии, так они не смогу разболтать увиденное на площадке, но, должно быть, кто-то уже пустил слух, поэтому их так много появилось здесь утром.

— Я поговорю об ужесточении безопасности вокруг вас, — говорит Клифф. — Посмотрим, сможем ли мы договориться с местным департаментом, чтобы подбить ваш график.