– У тебя, кажется, хорошее настроение, – говорю я.

– Да, прекрасное.

– Хорошо, что мы сюда выбрались.

– Говоря твоим языком, вырвались. Ты же у нас сама независимость.

– Перестань, Майя.

– Я ничего не сказала.

Клекот вина, которое я разливаю по бокалам. Оно холодное, и бокалы от этого тоже запотевают. Вино сухое и очень ароматное.

– Тебе нравится? – спрашиваю я.

– Прекрасное.

– Тебе не нравится?

– Почему? Я же сказала, что вино отличное.

– Я думал, что у тебя хорошее настроение.

– Так и есть.

Она поднимает бокал и тянется им ко мне.

– Чокнемся? – спрашивает она.

Мы пьем прохладное вино, а солнце тем временем почти село. Дети все еще играют в бассейне, тогда как взрослые уже разошлись по номерам привести себя в порядок. Я наливаю нам еще вина.

– Сегодня один малыш потерял родителей, – говорит она.

– Да, я вас видел. Его папа чуть не распластался, когда бежал к вам.

– Они англичане, первый раз поехали отдыхать с ребенком.

– И где этот ребенок был, когда ты его нашла?

– Он убежал аж в фойе отеля. Я как раз вернулась из супермаркета, смотрю, взрослых с ним никого, спросила, где его родители. А он начал плакать.

– Бедный малыш.

– Да.

– Хорошо, что ты его нашла.

– Мне кажется, он не понимал, что потерялся, пока я не спросила, где его родители. Он был такой славный. Я взяла его за руку, и он запросто пошел со мной.

– Сколько ему?

– Годика два, мне кажется, или три. Он уже немного говорил.

– Тогда, наверное, три.

Я делаю глоток. Майя, щурясь, смотрит куда-то вдаль, разглядывает одну из пальм около бассейна.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Ты помнишь, каково это – заблудиться, когда ты совсем маленький?

– Да, что-то такое припоминаю.

– Ощущение, что тебя все бросили.

– Да.

– Я сейчас попыталась вспомнить, как я терялась. Мне кажется, это была самая настоящая физическая боль.

– Да, но ты все-таки особый случай.

– Почему?

– Я имею в виду, после той истории с твоим отцом.

– Может быть. Хотя тебе не кажется, что все дети чувствуют эту боль? Одиночество и страх, помнится, иногда были настолько сильны, что я не знала, куда от этого деться. Тебе не знакомо такое чувство?

– Отчасти. Мне кажется, что самые страшные минуты я пережил, когда потерялся в Британском музее. Я бродил по залам, пытаясь найти родителей, и чем дольше я бродил, тем более потерянным я себя чувствовал.

– Потерянным – подходящее слово, – говорит она.

– Ты выяснила, каким образом он потерялся, этот малыш?

– Просто ушел.

– И что сказал его папа?

– Они с женой вообще не заметили, что малыша нет. Он его хватился, только увидев нас обоих у бассейна.

– Вот как.

– Удивительно, да?

– Они, наверное, думали, что он играет у воды, – говорю я.

– Все равно, уму непостижимо, как можно оставить своего ребенка совсем без присмотра.

– Все, наверное, произошло очень быстро.

– Так вот поэтому-то и надо смотреть в оба, когда они такие крохи.

– Ты права. Но всякое случается.

– Именно поэтому и нельзя упускать их из вида.

– Согласен, но и превращаться в истерических папаш и мамаш, шагу не дающих ступить ребенку, тоже не стоит.

Майя ставит бокал на стол.

– Смотреть за ребенком, по-твоему, значит не давать ему и шагу ступить.

– Разумеется, я не это хотел сказать.

– То есть ты считаешь, что это в порядке вещей – не замечать, как твой ребенок убежал и бродит по территории огромного отеля в непосредственной близости от четырех бассейнов, – спрашивает она.

– Конечно, они должны быть внимательнее, но всякое бывает. А сколько таких случаев, когда родители разыскивают своих детей в больших торговых центрах, объявляя об их пропаже в микрофон. Малыш просто вдруг взял и потерялся, это бывает с детьми, в этом не было злого умысла ни с чьей стороны.

– А ты подумал, что могло произойти, если бы я не обнаружила его и он бы вышел на дорогу?

– Хватит уже об этом, Майя. Ведь ты его нашла, и прекрасно, ты бы не нашла, кто-нибудь другой нашел бы.

Она отворачивается к бассейну. Я жду какое-то время. Потом кладу руку ей на колено.

– Майя.

Она качает головой.

– Майя.

– Налей еще вина, – говорит она.

Бутылка согрелась, и иней превратился в капельки влаги. Этикетка отклеилась. Мы берем бокалы.

– На самом деле он напомнил мне тебя, – говорит Майя.

– Меня?

– Да. Тебя, каким ты был в детстве, как мне кажется.

– Ты же видела мои фотографии.

– Нет, я имею в виду то, как он смотрел на меня снизу вверх. Он напомнил мне тебя маленького.

– Нет, он не мог.

– Откуда тебе знать.

– Мы с ним совсем не похожи.

– Похожи.

Майя улыбается. Ее волосы практически высохли.

Солнечные лучи пробиваются сквозь створки ставен и ложатся теплой полоской на мое лицо. Я отодвигаюсь к краю кровати, подальше от этой полоски, лежу с закрытыми глазами и в полудреме внимаю стрекоту цикад в кроне дерева за окном, прислушиваюсь к морю, неохватный рокот которого пробивается сквозь все прочие звуки. Я лежу и постепенно просыпаюсь, в то время как полоска подбирается все ближе.

Осторожно, стараясь не потревожить ее сон, поднимаюсь с постели. Моя одежда висит на деревянном стуле, стоящем у кирпичной стены. Я одеваюсь и тихонько иду к двери. Петли издают скрип, я оборачиваюсь: она лежит по другую сторону от полоски солнечного света. Дышит ровно. Лицо умиротворенное.

На кухне я ставлю кипятиться воду и иду в ванную. Стоя под душем, вспоминаю спящую Майю, ее лицо.

Уже в первую ночь, которую мы провели вместе, было очень трогательно смотреть, как она спит. Это произошло спустя две недели после вечеринки в университете. С тех пор минуло уже, наверное, лет шесть. В ту ночь мы переспали друг с другом. Мы сказали друг другу, что между нами нет и не будет ничего серьезного, такого, о чем пришлось бы потом жалеть. Мы лежали на кровати и болтали о произошедшем, о том, как все это неожиданно. Об Адвокате.

У нее было такое чувство, словно она предает его, лежа со мной в одной кровати. Она не рассказывала ему обо мне. Обычно она рассказывала ему о мужчинах, с которыми встречалась, и о тех, с которыми спала. Но обо мне она умолчала. Это ее и мучило. То, что со мной все получилось не как с другими мужчинами. Она сказала, что мы не должны лежать вот так вместе. Это нарушение договоренности, пакта, вот что ее беспокоило.

Однако потом она поцеловала меня, а когда наступил поздний вечер, сказала, что хочет провести со мной ночь, хочет, чтобы я остался. Я поинтересовался, не нарушит ли это их договор с Адвокатом, и она ответила, что мы просто будем спать в одной постели. Заснем и проснемся вместе. Я сказал «хорошо» и пошел в ванную.

Пока я был в душе, она выключила свет. Ложась рядом с ней, я почти испытывал дежа-вю, и все же это не было дежа-вю: не было ощущения, что все это уже со мной происходило. Скорее это было дежа-вю наоборот, было предчувствие, что это происходит не в последний раз. «Мы будем об этом жалеть», – шептала она и целовала меня, притягивая к себе, и я чувствовал ее тело, которое я вожделел целый семестр, вожделел на расстоянии, на лекциях в университете. Тепло ее кожи, мои руки скользили по ее крепкому телу, груди, животу, ногам, раздвигавшимся под прикосновениями моих пальцев.

Проснувшись той же ночью, я лежал и смотрел на ее лицо, пока она спала.

Выйдя из душа, я делаю себе кофе. Черный, в белой фарфоровой чашке, от него идет пар. Достаю из кухонного шкафчика несколько печений. Раздвижная дверь террасы чуть приоткрыта, я увеличиваю проем, выхожу из номера и сажусь за столик.

На террасе ни ветерка. Будет жаркий день. Здесь жаркие, прекрасные дни, но больше всего я люблю утреннюю прохладу. Небо безоблачное и синее до самого горизонта. Я сижу и долго смотрю на море. Вдали в солнечном луче блестит крыло чайки.