Подумав, как по возвращении будет дуться на него кот Василий, Дмитрий Алексеевич расстроился еще больше.

Вдруг рядом с ним притормозила небольшая черная машина, и знакомый голос проговорил:

– О, какая встреча! Никак вы это, Дмитрий Алексеевич?

– Что это вы изображаете? – раздраженно отозвался Старыгин, узнав выглядывающего из машины инспектора Мяги. – Во-первых, часа не прошло, как мы с вами расстались, так что ваша радость неуместна. И, во-вторых, эта встреча вовсе не случайна, вы наверняка за мной ехали от самого полицейского участка…

– О, не обижайтесь на меня! – с виноватым видом воскликнул толстяк. – Да, правы вы, конечно, я этой встречи искал.

– Вам что – мало показалось такого долгого допроса? Не наговорились со мной?

– Отнюдь! – Инспектор смешно воздел руки. – Я хотел… как это? Загладить впечатление ваше от эстонской полиции. Честно скажу вам – коллега мой инспектор Сепп очень хороший полицейский, но чуть-чуть… как это? зануда, и вы могли обидеться на него немного. Поэтому я хочу угостить вас обедом. Здесь рядом местечко есть очень приятное…

Старыгин вздохнул: инспектора явно играли с ним в классическую игру «хороший и плохой полицейский», и толстяк Мяги взял на себя роль хорошего. Впрочем, так или иначе, он проголодался за время допроса и собирался где-нибудь поесть, а толстяк Мяги наверняка знает толк в здешних заведениях.

Инспектор припарковал машину и повел Дмитрия Алексеевича пешком. Их путь лежал через узкую улочку, точнее – проулок между двумя рядами мрачных каменных зданий. Этот проулок назывался проходом Святой Катерины, и все помещения первого этажа вдоль него занимали мастерские кузнецов, стеклодувов, ткачей, гончаров и прочих мастеров традиционных ремесел.

Мимоходом Старыгин заглянул в открытую дверь стекольной мастерской. Там он увидел раскаленную от жара печь, возле которой стоял красный распаренный стеклодув. На длинной трубке он держал искрящийся сгусток лилового стекла, который на глазах превращался то ли в бокал, то ли в подсвечник.

Миновав проулок Святой Катерины, инспектор вывел его на очередную горбатую средневековую улочку и свернул направо, оказавшись перед огромной тяжелой дверью, больше похожей на ворота замка или собора, чем на дверь ресторана.

Впрочем, и весь ресторан оказался под стать входу – он занимал бывшую трапезную соседнего монастыря и буквально поражал своими размерами.

Полы были вымощены огромными каменными плитами, тяжелые дубовые столы казались вырубленными из целых дубов, а камин в глубине зала казался таким огромным, что в него легко въехала бы запряженная лошадьми карета или тот туристский автобус, на котором Дмитрий Алексеевич приехал в Таллинн. В этом исполинском камине полыхало несколько бревен такого размера, что они вполне подошли бы в качестве мачты для старинного парусника.

Инспектор уверенно провел Старыгина в дальний конец зала, и они устроились за угловым столом. Тут же рядом появилась официантка в народном костюме с пышной юбкой и вышитым корсажем. Инспектор заговорил с ней по-эстонски и, насколько смог понять Старыгин, заказал такое количество еды, которого хватило бы не на двоих мужчин среднего возраста, а на целую толпу голодных студентов.

Пока еда готовилась, официантка принесла две кружки темного пива и тарелку неизбежных сырных сухариков.

Старыгин разгрыз сухарик и проговорил:

– Ну, раз уж теперь мы не в полицейском участке, я этим воспользуюсь и задам вам несколько вопросов.

– Пожалуйста! – воскликнул инспектор, отпив огромный глоток пива. – Сколько угодно вам!

– Эта женщина, которую вчера убили… Мария Клинге… что она собой представляла? Вы сказали, что она – дочь влиятельного и богатого человека, но это мало что говорит. Мне не дает покоя вопрос – какая связь между ней и профессором Сааром?

– Мария Клинге – как говорят у вас, светский персонаж, – с готовностью ответил инспектор. – Она посещает… то есть посещала всевозможные приемы и вечера, часто попадала в новости телевизионные. Однако окончила она университет, журналист по образованию, и вела она колонки в нескольких изданиях… Не для заработка, конечно, а, как у вас говорят, для душа…

– Для души, – машинально поправил его Старыгин. – В общем, по всему выходит, что она – принцесса…

– Принцесса? – переспросил инспектор. – Почему принцесса?

– Вспомните «Пляску смерти» в церкви Нигулисте. Там в хороводе со скелетами танцуют пять персонажей – король, император, кардинал, папа римский и только одна дама – принцесса… Так вот, если я правильно понимаю логику убийцы, Мария Клинге олицетворяет именно принцессу… Боюсь вас огорчить, дорогой инспектор, но у вашего убийцы обширные планы, и если вы его не остановите – произойдет еще несколько смертей.

– Но тогда кто у нас профессор Саар? – вскинулся инспектор. – Он не правитель и не священник…

– Судя по стихотворению, которое вы нашли рядом с его трупом, профессор у нас изображает средневекового алхимика.

– Но алхимика нет среди персонажей «Пляски смерти»!

– Среди тех, что сохранились, – нет, но ведь первоначально их насчитывалось не пять, а двадцать четыре! Во всяком случае, именно столько «танцоров» было изображено на любекской «Пляске». Та картина погибла во время войны, но сохранилось немало ее изображений – фотографий и гравюр. Так вот, среди тех персонажей есть и алхимик…

– Боже! – воскликнул инспектор и шумно допил оставшееся пиво. – Значит, вы думаете, будет еще двадцать два убийства?

– Это только мое предположение, – поспешил успокоить его Старыгин. – И я надеюсь, что вы все же остановите убийцу, прежде чем он пополнит свой список…

Мастер Бернт Нотке отступил на несколько шагов и взглянул на свою работу. Уже второй месяц трудился он в Мариенкирхе над «Пляской смерти», которую заказал ему советник Вайсгартен. Несколько второстепенных фигур были уже запечатлены, а сегодня он завершил работу над фигурой молодого рыцаря, лицу которого придал черты Иоганна, старшего сына господина Вайсгартена.

Мастер нанес еще несколько точных мазков и хотел перейти к следующему фрагменту картины, когда за его спиной раздались медленные шаркающие шаги.

Мастер обернулся, собираясь отчитать своих подмастерьев за то, что пустили к нему постороннего. Но это был не посторонний, это был советник магистрата Вайсгартен, заказчик картины. Такому человеку многое позволено, даже не вовремя появляться рядом с незаконченной работой. Мастер Нотке сдержал раздражение, учтиво поклонился и приветливо проговорил:

– Как поживаете, почтеннейший господин советник?

Только теперь он разглядел лицо Вайсгартена, мрачное, опустошенное, прорезанное новыми морщинами.

– В мой дом пришло несчастье, – проговорил старый купец глухим, надтреснутым голосом. – Моего старшего сына минувшей ночью унесла Болезнь.

– Примите мои соболезнования, – растерянно отозвался мастер, и взгляд его невольно вернулся к картине, к рыцарю с лицом Иоганна Вайсгартена… Не успел он завершить его портрет – и Иоганна не стало! Так, значит, древнее поверье не лжет!..

– Но я пришел сюда не для того, чтобы рыдать и жаловаться. – Голос советника набрал новую силу. – Я пришел, чтобы взглянуть на то, как подвигается твоя работа, мастер Нотке! Я вижу, что ты значительно продвинулся, однако прошу тебя работать еще быстрее. Боюсь, у меня осталось совсем немного времени!

– Немного времени… для чего? – переспросил художник, боясь услышать ответ.

И заказчик ему не ответил. Он прошел вдоль картины, внимательно вглядываясь в завершенные фрагменты, и надолго задержался возле портрета своего сына.

– Если пожелаете, почтенный господин советник, я напишу этому рыцарю другое лицо!

– Ни в коем случае! – Старый купец повернулся к художнику всем телом, лицо его опалило гневом. – Ни в коем случае! Выполняй в точности наш уговор. Я хочу видеть на этой картине лица своих дорогих детей! Хочу, чего бы это ни стоило!