© Барсова Е., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Москва. Наши дни

– Мама!

Ветер прошелестел по комнатам и вернулся тяжелой волной пряных духов.

О приближении матери обычно возвещали раскатистые рулады оперных арий, аромат духов, забивающий все другие запахи, и шаги. Чеканные, строгие, как у пушкинского командора. Мать и была таким командором: безжалостным и беспощадным.

Вера вдохнула и спрятала руки за спину.

– Ну что такое? – Мать выросла на пороге комнаты, окидывая ее критическим взглядом. Халат с павлинами резал глаза яркой расцветкой, но по-другому мать одеваться не умела и не хотела. Она и сама была яркой, бравурной, шумной. Как брызги шампанского. Как ее любимейшее танго под таким же названием. Эта мелодия была связана с одним давним любовным приключением, случившимся бог знает сколько лет назад.

Он был молодой подающий надежды режиссер, правда, имени его мать не называла. Это было уже после того, как их бросил отец. И этот режиссер, конечно же, был в нее без памяти, до умопомрачения влюблен. И все было замечательно: Черное море, волны, закатные вечера, темные ночи, ласки под шорох волн, поцелуи и любовные клятвы. И то самое танго: «Брызги шампанского».

А потом… Мать в этом месте театрально прикладывала руку к сердцу и издавала протяжный вздох. Взял и женился.

Режиссер уехал за границу и не вернулся. Поехал в составе советской делегации в Венгрию, там познакомился с венгеркой и остался. Поскольку он не был звездой первой величины, то скандал раздувать не стали, а просто вычеркнули его имя из святцев советского кино. Словно и не было такого человека. Был, а теперь нет.

– И остался он только в моем сердце, – вздыхала мать.

– Да-да, – поддакивала Вера, ощущая уже знакомое жжение в висках и посасывание под ложечкой. – Да-да, мама, все это очень печально.

Мать обожала вот такие душещипательные истории, где Вере отводилась роль благодарной слушательницы, безмолвного фона для разворачивания театральных мизансцен.

– Печально! – фыркала мать. – Что ты в этом понимаешь!

Здесь Вера чувствовала, как ее бьют по больному месту. Конечно, в любви она мало что понимает. Чем она может похвастаться в жизни или, как выражается ее подруга Света Закоманская, – «что предъявить миру»?

Света была отдушиной в жизни Веры. Во-первых, у них со Светой совершенно разные характеры, и этот факт отраден. Во-вторых, Света подобно солнечному лучу – в прямом и переносном смысле. Света всегда чем-то увлекалась. Последнее ее увлечение было связано с буддизмом, учением Ошо, Ананды Рай, Кришнамурти и прочих светочей нирваны. И в соответствии с буддистскими доктринами она одевалась во все яркое, кричащее, режущее глаз.

– Будем подобно солнцу, – говорила она.

– Это не оригинально, – парировала Вера, – знаменитый поэт Серебряного века Бальмонт говорил то же самое: «Будем как солнце!».

Основным доминирующим цветом в одежде подруги был ярко-желтый. И поэтому еще издалека Вера видела желтый факел, стремительно придвигающийся к ней.

Света утешала Веру и говорила, что все мужики, естественно, козлы, если только они не практикуют… йогу… А поскольку таких немного, то ничем выдающимся мужской пол похвастаться не может по определению. И с этим придется смириться. Вера молчала, собственно говоря, возразить ей было нечего…

Вера сразу вспоминала свой скоропалительный брак, быстрое охлаждение со стороны мужа, и такое же быстрое его увлечение аспиранткой Мариной, и последующий развод… На все про все ушло полтора года. Вера осталась с вечно болеющим Пашкой на руках и разбитым сердцем, как уверяла ее мать, которая считала, что после развода сердце должно быть непременно разбито. В ответ на это Вера молчала, она не чувствовала себя несчастной или разбитой. Было отупение и усталость. Но и это вскоре прошло. Напротив, Вера испытала чувство облегчения и досады – ну как она не разглядела Валерку раньше? Как позволила себе поверить этому ничтожеству?

Мать говорила, что Валера всего-навсего охотился за ее метрами жилплощади. Трехкомнатная квартира в центре Москвы того стоит. А Валера живет вместе с замужней сестрой и матерью. Оттого и польстился на нее, Веру.

Мать всегда била по-больному. Наверное, по-другому она не могла. Ей нужно было поставить Веру на место, уязвить, чтобы дочь не воображала о себе бог знает что…

Все это промелькнуло в голове Веры, когда мать выросла на пороге ее комнаты.

– И что это у тебя в руках? – спросила мать, окидывая ее привычным критически равнодушным взглядом.

– Ты не представляешь!

– Почему же? – с легким оттенком презрения сказала мать. – Представляю. Какое-нибудь письмо о повышении налогов или о долге по квартплате…

И все в матери – от волос, крашенных в сложный медно-рыжий цвет, до тонкой ниточки бровей и уголков губ, опущенных вниз, – выражало презрение лично к Вере.

– Ничуть! – торжествующе перебила ее Вера. – И не догадаешься.

С минуту-другую мать смотрела на нее, сверля глазами, а затем махнула рукой.

– Выкладывай!

– Может быть, кофе сначала попьем? Из чашек мейсенского фарфора?

– А что, есть повод?

Кофейный сервиз из тонкого фарфора ставили на стол по особо торжественным случаям.

– Есть! – ответила Вера. – И еще какой!

Ей хотелось объявить о своем открытии в торжественной обстановке, как-то смягчить мать, увидеть улыбку на ее лице. Вдруг она станет относиться к Вере с большим вниманием и заботой?

– Ну тогда – накрывай! Впрочем, тебе доверить сервировку стола я не могу. Так что посиди пока, а я все сделаю.

Через двадцать минут стол был сервирован по всем правилам. Дымился кофейник, стояли чашки. Аромат кофе разносился по всей квартире. Мать признавала только настоящий бразильский кофе тонкого помола.

– Ну, теперь говори. Рассказывай, что там стряслось?

Мать пила кофе из чашки мейсенского фарфора, манерно оттопырив мизинец.

– Помнишь, я тебе говорила, что отправляла письмо с запросом о нашей родне?

– Честно – нет. Не помню. А было дело?

– Но как же! Ты всю плешь мне проела, что мы – из старинного дворянского рода. У нас род с богатой историей. Нужно только поднять архивы и все хорошенько разузнать.

Мать смотрела на нее внимательно.

– И что ты сделала?

– Я отправила письмо с запросом в генеалогическое общество, чтобы нашли наши корни. И выяснилось, что мы из старинного итальянского рода Орбини. Это по линии нашей бабушки Дарьи Андреевны. Ты сама говорила, что в ней смешение кровей, что она откуда-то из Литвы, работала переводчицей, на радио… Представляешь? – Вера почувствовала, что ее щеки раскраснелись.

Мать откинулась на спинку стула.

– И когда ты это выяснила?

– Вчера. А сегодня решила сказать.

Мать молчала.

– И что ты будешь с этим делать?

– Ничего, – сникла Вера. – Ты же сама все время говорила, что хорошо бы знать родню, что сейчас живет поколение без роду и без племени… Разве не так?

– Так.

– Ты говоришь словно и не рада, – обиделась Вера. – А я так старалась…

– Спасибо за хлопоты, – с едкой иронией сказала мать. – Думаю, что тебя хорошенько надули. Интересно: сколько ты заплатила за эту подделку. Разводиловку для лохов. Какой еще итальянский древний род?! Ты что, матушка, рехнулась? И если честно, то я говорила это просто так. Одна моя бывшая коллега теперь состоит в Дворянском собрании. Вот и я тоже захотела…

Вот так всегда. Одним щелчком мать умеет показать Верину несостоятельность, то, что она – никчемный человек и никудышная женщина.