====== ГЛАВА 23 Цена свободы ======

Для каторжников прошел еще один изматывающий день, похожий на все предыдущие. Лучи заходящего солнца окрасили верхушки деревьев в кроваво–красный цвет. К баракам и болотам подкрадывалась ночная тьма. Стих привычный стук кирок, связки заключенных одна за другой потянулись к выходу из каменоломни. Драко, тяжело хромая, шел, опираясь на идущего рядом Рабастана Лестрейнджа. Узкая тропа вилась среди низких скал и обломков пород, спускаясь к заболоченной местности, окруженной сплошной стеной леса. Драко скользнул равнодушным взглядом по опротивевшему пейзажу. У себя за спиной он услышал хриплое дыхание и надсадный кашель — он был не единственный из новичков, кто уже заболел чахоткой.

Каторжники, звеня цепями, медленно приближались к баракам, как вдруг мрачные черные фигуры, окруженные мглистым сиянием, стали появляться на краю трясины. Они медленно приближались со стороны, противоположной единственному преодолимому участку болот, по которому проходила дорога к каменоломне. Драко почувствовал неестественный холод, пронзивший его так, словно он начал погружаться в ледяной туман. С каждым шагом становилось все холоднее — стужа уже добралась до горла, раздирая легкие. Парень снова закашлял, сплевывая кровавые сгустки. Вначале бывший слизеринец счел высокие фигуры в темных плащах с капюшонами, полностью закрывавшими лица, плодом воспаленного воображения, но уже через секунду почувствовал леденящий кровь ужас и такую щемящую душу тоску, что неожиданно возникло желание свернуть с узкой дороги и войти в вязкую жижу болот, чтобы раз и навсегда прекратить это жалкое существование. Чувство отчаяния и безнадежности стало разрастаться в его душе все сильнее. Дементоры редко приближались к каторжникам так близко, потому что люди начинали испытывать такие душевные страдания и нестерпимую тоску, что при появлении стражей Азкабана некоторые бросались в трясину, утаскивая за собой товарищей по связке. Сейчас же дементоры приближались все ближе и ближе, и холод, безнадежность и отчаяние обволакивали души каторжников, словно темная, липкая мгла. С каждым шагом разум словно немел. Высокие, черные фигуры внушали ужас, скрытые под капюшонами безглазые лица поворачивались в сторону обреченных людей. Когда Драко стал воспринимать что–то еще, кроме их медленного перемещения по болоту, то понял, что сами каторжники продолжают двигаться в полном молчании, подчиняясь неспешному ритму. Не было слышно ни стонов, ни постоянного надсадного кашля. При приближении дементоров людей охватило странное оцепенение. Зловещая тишина, прерываемая только звоном цепей, повисла над трясиной, а дементоры медленно скользили над болотной топью. Драко остро чувствовал холод, который, казалось, вымораживал всю душу, а в сознании прочно засела навязчивая мысль, что он больше никогда не испытает счастья, что единственный выход — это прервать бессмысленную жизнь и не оттягивать ту роковую минуту, когда он сгниет заживо. Видимо, многие каторжники при приближении стражей Азкабана испытали те же чувства, что и Малфой — смертельную тоску по своей загубленной судьбе. Драко обернулся и увидел пустые глаза Рабастана Лестрейнджа. В них не было ни страха, ни надежды — ничего, кроме стеклянного блеска, а по впалым щекам текли слезы. Спустившись на полуостров, окруженный болотами, и добравшись до бараков, первая связка каторжников, состоящая из шести человек, в безмолвии прошла мимо них и направилась прямо туда, где дышала, подрагивала, благоухала смрадом и поджидала вязкая жижа. Ей требовалось всего несколько минут, чтобы затянуть человека. Драко, тяжело хромая, направляясь к своему бараку, равнодушно смотрел, как трясина поглотила людей, а вторая связка безропотно потащилась вслед за первой. Малфой не был напуган массовым сумасшествием и коллективным суицидом каторжников. Собственная смерть казалась неизбежной и желанной. Он и не пытался сопротивляться самоубийственному движению связки. Даже если бы он захотел воспротивиться неизбежному, он знал, что это бесполезно. Даже если он ляжет на землю, его просто поволокут за собой в трясину, обещающую одну из самых неприятных разновидностей смерти. Присутствие дементоров забирало у бывшего слизеринца все остатки надежды и в опустошенной душе тоскливо разрасталось щемящее чувство скорейшего избавления от этой жалкой жизни. Приближающихся дементоров окружало туманное облако, скрадывающее детали их облика и испускавшее холодное сияние, вроде блуждающих теней на болотах. Единственным звуком, доносившимся до каторжников, было прерывистое дыхание этих тварей, а везде, где они прошли, оставался след, покрытый коркой льда. Тела каторжников из второй связки медленно погружались в трясину, откуда–то из леса тоскливо и неправдоподобно громко завыла в тишине какая–то тварь, видимо, баньши, и эхо этого воя предвестника смерти разнеслось над болотами. Вдруг на фоне жуткого крика раздался хлопок, и недалеко от бараков из воздуха появились два человека, потом еще один, в котором Драко узнал Мариуса Белфура, заместителя начальника Департамента магического правопорядка, сопровождаемого двумя министерскими чиновниками. Служащие Министерства взмахнули палочками, выпуская патронусов, и приближение дементоров сразу же прекратилось, а все связки заключенных одновременно остановились, как будто натолкнулись на невидимую стену. Драко слышал характерный звон цепей — кто–то из каторжников продолжал самозабвенно вышагивать на месте. Это был полоумный старик–людоед, убивший и съевший всю свою семью. Волшебник, который был заместителем Пия Толстоватого, не скрывая чувства брезгливости, бегло осмотрел стоящих перед ним закованных в цепи осужденных преступников — больных, покрытых язвами и струпьями, потерявших надежду, с потускневшим взглядом, в жалких лохмотьях, в которые превратились тюремные робы, заросших, грязных и смердящих. Министерский чиновник вынул пергамент с печатью, сломал ее и, развернув свиток, громко и пафосно зачитал:  — Согласно указу номер двести сорок восемь, подписанного начальником Департамента магического правопорядка Пием Толстоватым, объявляется амнистия по случаю пятьсот пятидесятой годовщины победы в третьей магической войне с гоблинами. Досрочное освобождение получат следующие заключенные… Многие каторжники, еще не совсем обретя ясное сознание, утраченное при приближении дементоров, не сразу осознали то, что громким дребезжащим голосом зачитывал им министерский чиновник. Люди, полностью потерявшие надежду, жизненные силы и веру, не могли сразу поверить в то, что для некоторых из них этот кошмар может закончиться. Драко, находящийся на каторге совсем непродолжительное время, которое показалось ему долгими кошмарными годами, сам отказывался верить в услышанное. Амнистия давала свободу и возвращение из этого ада в нормальный мир, домой, но парень не мог поверить, что он будет в числе тех счастливчиков, кто получит досрочное освобождение. Его осудили за убийство, и надеяться на прощение не приходилось. А ведь кто–то уже сегодня покинет эти гнилостные болота и больше никогда не вернется в каменоломни, а он сдохнет здесь от чахотки или гангрены. Малфой, слушая имена тех заключенных, которые получат свободу, перевел взгляд с министерского чиновника на стоящего рядом Рабастана Лестрейнджа, и увидел, как тот улыбается. Драко в первый миг подумал, что дядя сошел с ума, так и не обретя ясность разума после приближения дементоров, но тот повернулся к Малфою и громко зашептал:  — Я же говорил тебе, Драко, что он позаботится о своих слугах.  — При чем тут Темный Лорд, дядя? Это амнистия, такое иногда случается, — шепотом ответил Малфой.  — Рабастан Балиант Лестрейндж, — громко зачитал министерский чиновник имя очередного каторжника, которому суждено было сегодня обрести свободу.  — Я же тебе говорил, — повторил Лестрейндж и Драко увидел, каким фанатичным огнем загорелись глаза его родственника. У Малфоя все похолодело внутри. Мужчина заботился о нем, и хотя дядя проявлял к племяннику нездоровый, извращенный интерес, парень мирился с этими прикосновениями, терпел просьбы Рабастана смотреть на него, когда тот мастурбировал. Тем не менее, Лестрейндж опекал Драко, помогал как мог, иногда, когда парню становилось совсем плохо после изматывающих приступов кашля, мужчина на себе тащил закованного в цепи племянника, делился с ним последним куском хлеба, и сейчас бывший слизеринец понимал, что погибнет без Лестрейнджа, получившего сегодня свободу. Парень сглотнул подступивший к горлу горький комок. Это было эгоизмом, но досрочное освобождение Рабастана не радовало Драко. Вдруг в оглушительной тишине он услышал слова, которые давали ему, и только ему право на свободу и жизнь:  — Драко Люциус Малфой… Молодой человек почувствовал, как горячие слезы потекли по его покрытому грязью лицу. Да, это он Драко Люциус Малфой и он стал одним из тех счастливчиков, которые обретут свободу, а значит, получат шанс на жизнь. Бывший слизеринец не скрывал слез, не пытался их сдержать и не стеснялся своей слабости, хотя отец всегда говорил, что Малфои не могут показывать свои чувства и проявлять слабость на людях. Плевать, к дементору в задницу все высокопарные пустые слова о кодексе поведения Малфоев, он только что узнал о том, что получит свободу, что вернется домой, что не сгниет заживо в зловонном бараке или сырой темной каменоломне, что его тело не сбросят в трясину, как поступали с трупами умерших заключенных. Свобода — это жизнь, и Драко Малфой только сейчас понял, как сильно он хочет жить. Было время, когда он хотел умереть — после пережитого позора он пытался прыгнуть с Астрономической башни, а после трагической гибели Блейза, потеряв самого дорогого и близкого человека, он хотел вскрыть себе вены. Находясь в клинике Святого Мунго и в сырой тюремной камере Дворца Правосудия, бывший слизеринец думал о том, что смерть — единственное заслуженное наказание за его грехи и преступления, но пройдя ад каторги, Драко понял, как отчаянно хочет жить. Жить для того, чтобы хоть частично исправить то зло, которое он причинил другим людям, одним из которых был Гарри Поттер. Чиновник зачитал список всех каторжников, получивших досрочное освобождение. Как успел заметить Драко, таких оказалось не так уж много — всего двенадцать человек, и все они были Пожирателями Смерти, осужденными на различные сроки отбывания на каторге. Это невольно наводило на мысль о том, что Рабастан Лестрейндж, возможно, был прав — возникновение этого указа, подписанного Пием Толстоватым по случаю какой–то идиотской годовщины победы в забытой войне над гоблинами, не обошлось без участия самого Лорда Волдеморта, который уже приобрел огромное влияние на министерских чиновников самого высокого ранга. Оглашение указа об амнистии закончилось, служащий Департамента правопорядка свернул пергамент и спрятал его в карман мантии. Чиновники, сопровождавшие Мариуса Белфура, подходили к тем каторжникам, чьи имена были зачитаны, и освобождали их от общей цепи, сковывающей людей в одну связку. Когда очередь дошла до Драко, парень протянул руки, из палочки министерского сотрудника вырвалась яркая голубая вспышка, и струя холодного пламени коснулась одного из звеньев цепи, связывающей Драко с другими заключенными. Через несколько секунд металл раскалился добела, звено оплавилось и утратило первоначальную форму, цепь разорвалась, разбрызгивая жидкие капли. Малфой освободился от обременительной компании других каторжников, но его руки и ноги оставались скованными цепями, не позволявшими развести конечности слишком широко. Голубое пламя, режущее волшебный сверхпрочный металл, вспыхнуло в нескольких местах, и Драко видел, как освобождают из общей связки тех людей, которые были сторонниками Темного Лорда. Малфой уже не сомневался в правильности выводов Рабастана Лестрейнджа. Эта внезапная амнистия по пустяковому празднованию была не чем иным, как возвращением верных слуг Темного Лорда в его ряды, и парень понимал, что после возвращения домой должен будет выполнить свой долг и обещание отца, и принять Черную Метку.  — Вам предстоит самостоятельный путь через болота, — огласил заместитель начальника Департамента правопорядка. — Вас будут сопровождать стражи Азкабана. Вы пойдете прямо за ними, не покидая пределов защитного облака, иначе — смерть. Вас выведут за пределы топей, а дальше вы пойдете сами до того места, где вас будут встречать родственники. Закончив с последними инструкциями, министерский чиновник поспешил убраться из этого жуткого места и оказаться в уютном кабинете своего шефа Пия Толстоватого, чтобы доложить о выполненном поручении. Раздался громкий хлопок и один за другим министерские служащие стали трансгрессировать. Освобожденным узникам предстояло приблизиться к дементорам, которых окружал клубящийся туман в виде облака, и вместе с ними отправиться в смертельно опасный путь через черную маслянистую болотную топь. Приближение к стражам Азкабана, от которых исходил гнилостный запах, как от разложившихся трупов, снова стало серьезным испытанием для бывших заключенных, но оказавшись внутри туманного облака, Драко почувствовал, что больше не испытывает леденящего кровь ужаса и безнадежности, которое вызывало присутствие дементоров. Защитный туман служил надежным щитом между ним и гноящимися, покрытыми струпьями высокими фигурами в черных балдахинах. Сгущалась тьма. Далекая полоска леса была почти неразличима. Дементоры уходили прочь от бараков, следом за ними, внутри защитного тумана, шли полураздетые, оборванные люди, звеня цепями. Драко, тяжело хромая, шел в надвигающемся мраке, стараясь не отставать от высокой черной фигуры. С цепью на ногах было довольно трудно двигаться, но парень чувствовал, что его босые ноги не касаются жидкой поверхности трясины. Что–то упруго прогибалось под ним при каждом шаге и, опустив глаза, парень увидел клубящийся серебристый туман, который поддерживал его над землей. Они продвигались по самым темным, топким и гиблым пространствам болот и Драко понимал, что здесь нет никаких троп и тем более дорог. Если он покинет пределы защитного облака, то болотная топь затянет его в следующую же минуту. Странная процессия продвигалась по болотам всю ночь. Ночной холод и сырость пробирали Драко до костей, но хуже всего была тьма, поглотившая мир — абсолютная и беспросветная. Где–то рядом иногда раздавались леденящие кровь звуки — то ли это был вой баньши-плакальщицы, предвещающей скорую смерть, то ли еще какой–то твари. Поблизости чавкала болотная жижа, а все запахи заглушал могильный смрад, исходящий от дементоров. Драко уже давно не различал черного балахона стража Азкабана, как, впрочем, и всего остального, но остро ощущал его присутствие и панически боялся отстать. Болото со вздохом вытолкнуло из себя несколько пузырей зловонного газа. Юный Малфой чувствовал жуткое влияние этого места — как будто безликое зло прокралось в его проклятую душу и оставило там ощущение тяжести и беспокойства. Это место не хотело его отпускать, и от осознания этого Драко становилось не по себе. Его тело начало коченеть, и чтобы не думать об этом и приблизительно определить пройденное расстояние, парень стал считать шаги. Спустя примерно десять тысяч шагов он почувствовал, что снова ступил на твердую землю. Малфой понял, что они вышли из района топей и оказались в лесу. Дементоры бесшумно скользили между деревьями, не задевая листьев, не ломая кустарников, и оставляя за собой след, покрытый коркой льда. Голова Драко раскалывалась от удушающего смрада, у парня начался жар. Нечеловеческим усилием бывший слизеринец прошел по Проклятому Лесу еще восемь с половиной тысяч шагов, прежде чем солнце медленно стало подниматься над кронами, освещая утренними лучами это мрачное и гиблое место. Здесь росли гигантские деревья, ствол каждого из которых вряд ли могли бы обхватить, взявшись за руки, несколько человек. Кроны деревьев сливались в едва различимые купола на невообразимой высоте, кое–где поднимались рощицы травы, достигавшей человеческого роста, и желто–коричневые чудовищно изломанные корни, растущие вверх. В пространствах между деревьями поблескивали озера со стоячей водой. Повсюду была трясина, зеленая и засасывающая. Здесь не было слышно пения птиц, зато какая–то тварь жутко кричала вдалеке. Они прошли мимо небольшого зловонного озера, в котором плавали большие белые слизни, а на берегу росла колония розовых грибов, которые источали странный, но влекущий аромат. В какой–то момент защитное облако исчезло, а дементоры начали удаляться в глубь леса в сторону трясины, и бывшие каторжники поняли, что дальше должны идти сами, без жутких проводников. Драко чувствовал себя все хуже и хуже, у парня началась лихорадка, от усталости и прогрессирующей болезни он едва не терял сознание, падал, но с усилием поднимался и продолжал идти, опираясь на плечо Рабастана Лестрейнджа. Они шли уже больше суток, изможденные голодом, жаждой, болезнями и усталостью. Временами радость от обретенной свободы сменялась отчаянием и липким страхом от того, что в этом лесу можно блуждать до самой смерти. Под конец дня Драко потерял сознание, а когда очнулся, услышал голоса тех, кто рекомендовал Лестрейнджу бросить его.  — Мальчишка умирает, Рабастан, глупо тащить его за собой. Или ты хочешь отдать Люциусу его труп? — произнес кто–то хриплым голосом. Драко застонал, открывая глаза, и попытался приподняться, хватаясь закованными в цепи руками за ствол поваленного дерева.  — Дядя, не слушай их, — тихо произнес бывший слизеринец. — Не бросай меня. Я не хочу сдохнуть в этом лесу, получив свободу. Я сумею дойти, обещаю, слово Малфоя, я не буду обузой, только не оставляй меня здесь. Я очень хочу вернуться домой. Пожалуйста, не слушай их…  — Конечно, не брошу, малыш, иначе сестрички Блэк убьют меня на месте, — попытался пошутить Рабастан Лестрейндж, и, взяв умирающего племянника на руки, тяжело переступая закованными в цепи окровавленными ногами, пошел дальше, не обращая внимания на тех, кто говорил, что мальчишка не жилец и не протянет и пары часов. Но Драко не умер, несмотря на то, что у него началось прогрессирующее заражение крови и он уже не приходил в сознание. Бывшие заключенные шли по лесу до конца ночи и только под утро, наконец, заметили, что деревья впереди поредели, а вскоре изможденные люди услышали голоса — впереди, на опушке леса их встречали родственники, как и обещал Мариус Белфур. У смертельно уставших людей открылось второе дыхание. Звеня кандальными цепями, не замечая боли в сбитых в кровь ногах, люди, плача от счастья, побежали навстречу ожидающих их близких и родных. Рабастан Лестрейндж, держа на руках бессознательного Драко, вышел из леса последним и увидел Люциуса Малфоя, стоящего возле кареты. Малфой бросился к грязному, оборванному, закованному в цепи человеку, с трудом узнав в нем некогда блестящего аристократа Рабастана Бастиана Лестрейнджа, с которым в былые время проводил время в казино, за зеленым сукном, и который сейчас держал на руках светловолосого парня, чье исхудавшее тело было покрыто сплошными кровавыми и гноящимися язвами и струпьями.  — Твой сын умирает, Люциус, — устало произнес Лестрейндж, передавая отцу тело его отпрыска.  — Мальчик мой… — прошептал Малфой побелевшими, дрожащими губами, прижимая к себе сына.  — Отец… — вдруг глухо застонал Драко. Слипшиеся ресницы вздрогнули, и парень приоткрыл глаза. — Отец, — прошептал он воспаленными губами, на которых выступила кровавая пена. — Я вернулся, отец… — и в следующий миг парень снова потерял сознание. Драко Малфой уже сутки находился в тяжелом состоянии, не приходя в сознание. Он метался на сбитых шелковых простынях, в горячечном бреду то принимался звать Нарциссу, которая не отходила от постели больного сына ни на минуту, то потрескавшимися в кровь губами сбивчиво шептал слова раскаяния, мутным взглядом смотря куда–то в пространство, а затем снова проваливался в забытье. Драко сгорал от лихорадки и умирал от заражения крови. Нарцисса и Люциус пригласили лучших колдомедиков магической Британии, но многие эскулапы разводили руками и только выражали свое сочувствие, заявляя, что сделать что–либо нельзя — слишком поздно, мальчик умирает и ему не поможет уже никакое волшебство. Северус Снейп, поспешно явившийся в Малфой–Мэнор и осмотревший умирающего Драко, сумел убедить отчаявшуюся мать, что сможет спасти жизнь своего крестника, но придется прибегнуть к применению запрещенной черной магии, а пораженную гангреной ногу спасти уже невозможно. Отчаявшиеся родители готовы были на все ради спасения жизни единственного сына, и Люциус дал согласие на ампутацию конечности для предотвращения дальнейшего заражения крови и сохранения жизни сына. Для исцеления Драко Северус Снейп провел обряды и применил древние заклятия, которыми пользовались черные маги и некроманты во времена раннего Средневековья. За использование подобных запрещенных методов врачевания декан Слизерина рисковал угодить в Азкабан, но Снейп в этот миг готов был нарушить любой закон и преступить любой моральный кодекс, лишь бы спасти жизнь молодого человека, своего крестника, который в столь юные годы уже успел наделать много ошибок, за которые так тяжело и сурово расплатился. Под утро стало ясно, что парень выживет, опытному зельевару удалось остановить дальнейшее заражение крови и быстро распространяющееся омертвление тканей, а также снять горячку. Драко спал беспокойным сном, время от времени вскрикивая от мучивших его кошмаров или глухо стонал, в кровь кусая губы. Нарцисса Малфой находилась в глубоком эмоциональном шоке, и когда стало ясно, что жизнь сына теперь вне опасности, Северусу Снейпу пришлось заняться матерью, которая так и не покинула комнату Драко во время его исцеления и операция по ампутации проходила на ее глазах. Люциус же только дважды посетил больного сына — сразу после прибытия колдомедиков, ни один из которых не взял на себя смелость излечить наследника Малфоев, и под утро, когда домовой эльф явился в кабинет хозяина, сидевшего за столом, залитым коньяком и уставленным пустыми бутылками, и передал ему сообщение от Снейпа, что жизнь сына уже вне опасности. Увидев перевязанную бинтами, ампутированную до колена ногу сына, Люциус, казалось, всего на миг потерял хладнокровие, губы надменного аристократа задрожали, а на лбу выступили капельки холодного пота, но мужчина сумел вернуть самообладание и привычную надменность. Протянув свою трость с набалдашником в виде змеиной головы уставшему Северусу Снейпу, под глазами которого залегли черные тени, Люциус Малфой охрипшим голосом попросил передать ее своему сыну в качестве отцовского подарка, когда тот придет в сознание. Не сумев стерпеть такого цинизма, Нарцисса, с трудом поднявшись с кресла, медленно подошла к полупьяному мужу, и, собрав последние силы, отвесила ему хлесткую пощечину.  — Будь ты проклят, Люциус Малфой! — прошипела она, с презрением взглянув на супруга. — Ты мог спасти его раньше… А когда мой мальчик стал одноногим калекой, ты даришь ему трость. Если бы не Северус, сегодня я похоронила бы сына. Никогда не прощу тебя, Люциус. Ты чудовище! Малфой–старший резко развернулся и стремительно покинул спальню сына, слыша его приглушенные стоны и тихий плач жены. Драко очнулся только под вечер. Жар полностью спал, многочисленные воспаленные и гноящиеся раны, в которых завелись паразиты, были залечены, Северусу Снейпу удалось излечить чахотку, разъедающую легкие юноши, и под действием постоянных исцеляющих заклятий организм Драко начал медленно восстанавливаться и излечиваться от болезней. Но парень был сильно истощен постоянным недоеданием и изнурительным трудом в каменоломнях — щеки запали, черты лица стали более резкими, под глазами появились черные тени. Юноша слегка вздрогнул, застонал и приоткрыл глаза. В комнате царил полумрак, только несколько свечей мерцали в старинном массивном бронзовом подсвечнике, а в камине горело небольшое пламя. Драко медленно перевел взгляд с мерцающего огня, рассматривая богатые старинные полотна с портретами бледных светловолосых предков, до конца не веря в то, что он очнулся в своей комнате в родовом имении, а не в грязном смердящем бараке, наполненном скованными цепями людьми, многие из которых уже разлагались заживо. Юноша увидел в дальнем углу расположившегося за массивным резным столом Северуса Снейпа, склонившегося над небольшим котлом, в котором пузырилась и сверкала какая–то жидкость. Парень невольно улыбнулся, увидев близкого человека, но тут же застонал — воспаленные, покрытые коркой губы треснули до крови. Нарцисса, уснувшая беспокойным, тревожным сном, вмиг очнулась и склонилась над пришедшим в сознание сыном.  — Мама? — прошептал Драко и схватил Нарциссу за руку, сжимая ее ладонь своей холодной, как лед, рукой. — Мама, я дома? — спросил он. — Или это сон?  — Ты дома, мой мальчик, дома, — дрожащими губами произнесла Нарцисса, убирая прилипшую белокурую прядь с взмокшего лба сына.  — Как же я по тебе соскучился, мама, — слегка улыбнувшись, ответил парень, продолжая сжимать руку Нарциссы, будто боялся, что она всего лишь видение, сон, и в любой момент может исчезнуть, и он снова окажется в аду на болотных топях. Северус, услышав, что крестник очнулся, оторвался от приготовления зелья и бесшумно подошел к постели юноши.  — Как ты себя чувствуешь, Драко? — спросил он, с легкой тревогой всматриваясь в изможденное лицо больного.  — Ничего… терпимо, — попытался снова улыбнуться парень. — Только немного знобит, и нога почему–то снова болит. Очень болит…, но это ничего, я потерплю, это даже хорошо, что болит. Я боялся, когда перестал ее чувствовать. А раз болит, значит все в порядке. Нарцисса закрыла лицо кружевным платком и зарыдала.  — Мама, не плачь, — прошептал парень, нежно сжимая ее руку. — Теперь все будет хорошо, я же вернулся, это главное. Женщина склонилась над сыном, обнимая его и покрывая худое, осунувшееся лицо поцелуями.  — Драко, мальчик мой, — шептала мать. — Прости меня, прости, что не смогла уберечь тебя от этого, что не смогла спасти вовремя, прости, если можешь…  — Я люблю тебя, мама, я очень тебя люблю, — тихо произнес юноша, обнимая плачущую женщину. — Тебе не за что просить у меня прощения, это я во всем виноват. Только я один. Я совершил много ошибок, и если бы можно было достать хоть один маховик времени, чтобы все исправить… Мама, успокойся, если Северус здесь, значит нет причин для беспокойства. Он вылечит меня, правда, крестный? — продолжая гладить Нарциссу по роскошным белым волосам и пытаясь успокоить ее, произнес Малфой, обращаясь к крестному. Северус Снейп, сложив руки на груди, мрачно наблюдал за развивающейся перед ним сценой, понимая, что приближается роковой момент, когда семнадцатилетний парень должен будет узнать жестокую правду о том, что стал калекой.  — Я сделаю все, что в моих силах, Драко, чтобы ты исцелился как можно быстрее. Через пару дней ты полностью избавишься от приступов чахотки, в ближайшее время заживут следы от кандальных цепей, а многочисленные раны мне уже удалось залечить.  — Спасибо, крестный, — поблагодарил парень, слегка насторожившись, глядя в мрачное лицо Снейпа. — Это все, что ты хотел мне сказать или есть что–то еще? Что–то случилось? С моим отцом, да? Где он? Мама, где отец, почему его здесь нет?  — Люциус приходил к тебе, Драко, — медленно произнес Снейп. — Он оставил для тебя вот это… — декан Слизерина протянул своему бывшему студенту трость. Холодный металл обжег руку Драко.  — Очень мило с его стороны, — тихо ответил парень слегка дрожащими губами. – Но, думаю, в ближайшее время я излечусь, и она мне не понадобиться. Северус, верни, пожалуйста, трость моему отцу, раз он сам не хочет прийти ко мне и не желает меня видеть.  — Она понадобится тебе, Драко, — произнес Снейп. — Она понадобится тебе до конца твоих дней. Нарцисса снова беззвучно зарыдала, закрыв лицо платком.  — Почему? — охрипшим голосом глухо спросил юноша, ощутив неприятную тошноту от дурного предчувствия.  — Чтобы прекратить стремительно распространяющееся омертвление тканей и дальнейшее заражение крови, мне пришлось применить иссекающее заклятие и ампутировать ногу до колена, пока интоксикация не перекинулась на здоровую ткань. Эта была необходимая мера, ты умирал, Драко, и это был единственный шанс спасти тебе жизнь.  — О чем ты говоришь, Северус! — выкрикнул парень. — У меня нога болит, слышишь, чертовски болит! Снейп молчал, а Нарцисса крепче сжала руку сына, не в силах прекратить душивший ее плач. Драко с ужасом начинал понимать, что крестный сказал жестокую правду, слезы матери были явным доказательством того, что он стал калекой, да и циничный подарок отца вдруг становился вполне уместным, но парень отказывался верить в жестокую правду, не мог и не хотел ее принимать, боялся своими глазами убедиться в ужасном увечье. Драко невыносимо трудно было сделать это, хотелось оттянуть тяжелый момент, хотелось закричать этим близким людям о том, что все это ложь, и он не мог стать одноногим жалким инвалидом, как Аластор Грюм, ведь он — Драко Малфой, слизеринский принц, любимчик многих девчонок в Хогвартсе, блестящий юный аристократ, подающий большие надежды, которым восхищаются все. С НИМ НЕ МОГЛО ТАКОГО СЛУЧИТЬСЯ! С кем угодно, только не с ним! Сжав зубы до хруста, Драко резко откинул одеяло и вместо левой ноги увидел перебинтованную культю. Лицо парня стало мертвенно–бледным, губы задрожали, глаза наполнились слезами. – Нет! — закричал он. — Я не хочу! – и, схватив трость, парень швырнул ее, растратив на это остаток сил. Застонав, Драко упал на подушки и закрыл лицо руками. Трость отлетела в дальний угол комнаты и, врезавшись в большое волшебное зеркало венецианской работы, разбила его вдребезги. Нарцисса громко вскрикнула и с ужасом посмотрела на Снейпа. Даже в магическом мире разбитое зеркало считалось очень плохой приметой и предвещало несчастье в ближайшее время. Хрустальные осколки со звоном осыпались на пол, и наступила оглушающая тишина. Драко Малфой был достойным сыном Люциуса, и многолетние тренировки самообладания не прошли даром. Несмотря на ужасное потрясение, Драко нечеловеческим усилием сумел собрать всю силу воли и не позволил выплеснуться бушевавшим в нем эмоциям, и проявить свою слабость при матери, чтобы не расстраивать ее еще больше. Глухим, охрипшим, но ровным и даже спокойным голосом, бывший слизеринец медленно произнес:  — Не плачь, мама, слезами ничего нельзя исправить. Я смогу с этим смириться, обещаю. Я проживу без квиддича и верховой езды, но в Хогвартс я больше не вернусь. Никто не должен знать о том, что Драко Малфой — жалкий калека, – а, обернувшись к крестному, помолчав, парень добавил: — Северус, поблагодари отца от моего имени за его подарок. А сейчас я хотел бы, с вашего позволения, немного побыть один. Пожалуйста, оставьте меня на время, прошу… Снейп помог подняться плачущей Нарциссе и, обнимая убитую горем женщину за плечи, вывел ее из спальни сына.  — Акцио, трость, — было последним, что они услышали перед тем, как дверь в спальню юноши громко захлопнулась за ними. Драко сжимал трость так, что побелели пальцы, а слезы капали на серебряный набалдашник в виде оскаленной пасти змеи с блестящими изумрудными глазами, так напоминавшими в этот момент взгляд других глаз, изумрудно–зеленого цвета, которые смотрели на него с нескрываемой ненавистью в день их последней встречи во время дисциплинарного слушания.  — У тебя есть основания ненавидеть меня, Поттер, но поверь мне, я искупил свою вину перед тобой. Я заплатил очень большую цену, и, надеюсь, ты когда–нибудь если не простишь, то хотя бы поймешь это.