Арман и Рейн-Мари заглянули в маленькую комнату при гостиной, где сидела в кресле и читала пожилая костлявая женщина со стрелками на чулках и с пятнами на свитере.

– Пробился самый опасный, – удрученно вздохнул Габри.

На них пахнуло ароматом джина. На коленях у женщины сидела утка, а Анри, немецкая овчарка Гамашей, лежал, свернувшись клубком, у ног старухи и восторженно смотрел на утку.

– Можешь не встречать меня у дверей, – сказал Арман псу. – Я перебьюсь. Правда.

Он взглянул на собаку и покачал головой. До чего же странные формы принимает любовь. Однако Анри явно прогрессировал: до этого он был влюблен в подлокотник дивана.

– Первым признаком проникновения был запах джина, – сказал Габри. – Кажется, ее раса только им и питается.

– Что будет на обед? – спросила их соседка Рут Зардо, с трудом вставая с кресла.

– И давно вы здесь? – спросила Рейн-Мари.

– А какой сегодня день?

– Я думал, ты сегодня забиваешь дубинкой детенышей тюленя, – сказал Габри, подхватывая Рут под руку.

– Этим я займусь на следующей неделе. Ты что, не читаешь обновления у меня в «Фейсбуке»?

– Комик.

– Гомик.

Рут похромала в гостиную. Утка Роза вразвалочку прошествовала за ней. А за уткой последовал Анри.

– А ведь когда-то я был главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, – задумчиво протянул Гамаш, глядя на это шествие.

– Я в это не верю, – сказала Рейн-Мари.

– Bonjour, Рут, – сказала Антуанетта.

Рут, которая только теперь заметила, что в комнате есть кто-то еще, посмотрела на Антуанетту и Брайана, потом на Мирну:

– Они-то что здесь делают?

– Нас пригласили, в отличие от тебя, пьяная маразматичка, – сказала Мирна. – Как ты можешь быть поэтессой и ничего и никого вокруг не замечать?

– Мы что, знакомы? – спросила Рут и повернулась к Рейн-Мари: – А где придурок?

– Они с Анни уехали в город вместе с Изабель и детишками, – ответила Рейн-Мари.

Она знала: ей следовало бы отчитать Рут за то, что та называет ее зятя придурком, но старая поэтесса называла Жана Ги придурком так давно, что Гамаши к этому уже привыкли. Даже Жан Ги откликался на придурка. Но только если его так называла Рут.

– Я видела, как мальчишка Лепаж опять стрелой выскочил из леса, – сказала Рут. – Что на сей раз? Зомби?

– Вообще-то, мне кажется, он растревожил гнездо поэтов, – ответил Арман. Он взял бутылку красного вина и принялся доливать в бокалы гостей, а себе положил сальсу, приправленную медом и лаймом. – И пришел от этого в ужас.

– Поэзия пугает большинство людей, – сказала Рут. – Я знаю, что моя точно пугает.

– Пугаете их вы, Рут, а не ваши стихи.

– О да. Так даже лучше. И что говорит мальчишка? Что он там видел?

– Гигантскую пушку, а на ней монстра.

Рут кивнула, явно впечатленная.

– Воображение не такая уж плохая вещь, – сказала она. – Мальчишка напоминает мне меня в его возрасте, и посмотри, что из меня получилось.

– Никакое это не воображение, – сказал Габри. – Просто откровенная ложь. Я не уверен, что парнишка вообще отличает правду от лжи. А ты что думаешь? – спросил он у Мирны. – Ты же мозгоправ.

– Я не мозгоправ, – обиделась Мирна.

– Шутишь! – фыркнула Рут.

– Я психотерапевт, – сказала Мирна.

– Ты библиотекарша, – возразила Рут.

– В последний раз тебе говорю, – сказала Мирна. – У меня книжный магазин. Прекрати таскать оттуда книги. Впрочем, бог с тобой. – Она махнула рукой на Рут, которая улыбалась, глядя в стакан, и повернулась к Габри. – О чем мы говорили?

– О Лоране. Он не сумасшедший? Хотя я и понимаю, что здесь планка здравомыслия стоит очень низко. – Он посмотрел на Рут, которая о чем-то разговаривала с Розой.

– Вообще-то, так сразу не скажешь. В своей практике я встречала много людей, которые теряли связь с реальностью. Но я говорю о взрослых людях. У детей грань между реальностью и воображением размыта, однако с возрастом становится все четче.

– Не знаю, к худу это или к добру, – вставила Рейн-Мари.

– То, с чем сталкивалась я, было к худу, – сказала Мирна. – У моих клиентов галлюцинации часто носили параноидальный характер. Они слышали голоса, видели всякие ужасы. И совершали всякие ужасы. Лоран, как мне кажется, счастливый ребенок. Хорошо приспособившийся к обстоятельствам.

– Невозможно одновременно быть счастливым и приспособившимся, – возразила Рут, у которой одна только эта мысль вызвала смех.

– Вряд ли он хорошо приспособился, – сказала Антуанетта. – Слушайте, я совсем не против воображения. Театр живет за счет воображения. Зависит от него. Но я согласна с Габри. Здесь есть кое-что еще. Не пора ли ему вырасти? Как это называется, когда человек не понимает последствий своих поступков или не думает о них?

– Рут Зардо? – предположил Брайан.

Наступила неожиданная тишина, затем последовал взрыв смеха. Смеялись все, включая и Рут.

Брайан Фицпатрик был человеком неразговорчивым, но если открывал рот, то нередко попадал в самую точку.

– Не думаю, что Лоран психопат, если вы об этом спрашиваете, – сказала Мирна. – Не в большей степени, чем любой другой мальчишка. У некоторых воображение настолько сильно, что оно берет верх над реальностью. Но я уже сказала, что они вырастают из этого. – Она посмотрела на Рут, которая гладила свою утку и что-то ей напевала. – По крайней мере, большинство из них.

– Один раз он заявил, что его одноклассницу похитили, – сказал Брайан. – Вы помните?

– Правда? – спросил Арман.

– Да. Потребовалась целая минута, чтобы понять, что он врет. Но минута была долгая. Родители девочки находились в бистро, когда он прибежал со своей новостью. Сомневаюсь, что они когда-нибудь придут в себя после шока или смогут его простить. Он не самый популярный мальчишка в округе.

– Зачем он лжет? – спросила Рейн-Мари.

– Ваши дети тоже, наверное, приходили к вам с выдумками, – сказала Мирна.

– Да, случалось, но никогда ничего столь серьезного…

– И столь образного, – заметила Антуанетта. – Он умеет дорого продать свои выдумки.

– Может быть, он просто хочет привлечь к себе внимание, – сказала Мирна.

– О господи, разве ты не ненавидишь таких людей? – пробормотал Габри.

Он пристроил морковку себе на нос и пытался удержать ее там.

– Тут один тюлень напрашивается, чтобы его забили дубинкой, – сказала Мирна.

Рут прыснула со смеху, потом уставилась на Мирну:

– А ты разве не должна быть в кухне?

– А ты разве не должна вырезать дырки в простыне? – парировала Мирна.

– Слушай, мне нравится мальчишка, но давай смотреть правде в глаза, – сказала Рут. – Он был обречен с момента зачатия.

– Что вы имеете в виду? – спросила Рейн-Мари.

– Да ты посмотри на его родителей.

– На Ала и Ивлин? – уточнил Арман. – Мне они нравятся. Кстати, вспомнил. – Он пошел к дверям и поднял с пола полотняную хозяйственную сумку. – Это мне Ал дал.

– Боже мой, – сказала Антуанетта. – Только не говорите мне…

– Яблоки.

Арман взвесил сумку в руке и улыбнулся. Когда он завез Лорана, отец мальчика встретил его на веранде, где отбирал и сортировал свеклу для наборов органических продуктов.

Ала Лепажа было невозможно перепутать с кем-нибудь другим. Если бы гора ожила, она походила бы на отца Лорана. Мощный, с рублеными чертами лица, с длинными седыми волосами, завязанными в хвостик, который не распускался, наверное, с семидесятых.

Окладистая борода, тоже поседевшая, закрывала бóльшую часть его груди, так что клетчатую фланелевую рубашку было и не разглядеть. Иногда борода отпускалась на свободу, иногда заплеталась косичками, а иногда, как сегодня, когда Гамаш заехал к нему, была, как и волосы на голове, схвачена в хвостик, словно ее подготовили к узелковой окраске.

Рут однажды сказала про него, что он конь с двумя задницами.

– Привет, коп, – сказал Ал, когда Арман остановил машину и Лоран выпрыгнул из нее.