– У Севки Пяткова, – решил Вова. – Помнишь его?

– Еще как. Только шлем и куртку не забудь.

– Сначала «хонду», а потом тебя. Так? – догадался Вова.

– Они ведут меня вплотную и засекут при любом раскладе. Ночью я попытаюсь от них оторваться и – вплавь на ту сторону.

Молчавшая до сих пор Аня спросила:

– Ребята, неужто все так серьезно?

– Серьезней не бывает, Аня, – Дима отобрал у нее колоду. – Меня хотят или повязать для какой-то их надобности, или обесточить навсегда.

– Кто они, Дима? – спросила Аня.

– Обо всем, что со мной случилось, я вам рассказал. Как и вы, я не знаю, кто они, – стараясь быть спокойным, ответил Дима. И все-таки не сдержался, заорал: – Не знаю я!

– Не ори, – попросила Аня. Дима, опустив голову, опять занялся картишками. – Моторку к спасательной подгоню я. И «хонду» на ту сторону переправлю тоже я.

– Так я тебе мотор и доверил! – возмутился Вова.

– Доверишь. Тебя тоже будут вести, почти так же как Диму. И в момент просекут и тебя с «хондой» в обнимку на моторке и весь твой план, Димочка. А кто я для них? Случайная бабенка, к которой вы забрели от нечего делать. Давай ключи.

– Наверное, ты права, – согласился Дима. – Но сможешь?

– Я все могу, – отрезала Аня.

– Моя присказка. Да, у тебя пластиковый пакет без дырок и скотч найдутся?

– Для твоего прикида? – догадалась Аня. – Понятное дело, не в одежонке же плыть! Кое-что получше найдется: резиновый непромокаемый рюкзачок. Я же байдарочница.

– Когда начинаем? – спросил Вова.

– Сейчас, – решила Аня. – Сейчас ты пойдешь в гараж и предупредишь сторожа. Скажешь, что я буду через двадцать минут. Все будет выглядеть так, что ты ненадолго смотался по делу и сразу же к приятелю на набережную пиво пить.

– А мне, значит, идти на набережную, – понял Дима. – Одна с «хондой» справишься?

– Уж как-нибудь, – ответила Аня. И Вове: – Давай, давай, действуй!

– Служу Отчизне, товарищ командир! – Положив ключи на стол, Вова взял под воображаемый козырек и удалился.

Немного помолчали. Первой прервала молчание Аня.

– Перемахнешь на ту сторону, в седло – и куда?

– В Ярославль, наверное.

– К маме?

– Нет уж! Если я здесь от них уйду, то они в первую очередь маму обложат в надежде, что я к ней кинусь.

– Так все-таки куда?

– Ярославль – город большой, затеряюсь где-нибудь на несколько дней, осмотрюсь, подумаю и решу, что делать.

– Ох, и вляпался ты, Димочка! – Аня по-матерински погладила его по голове и мягко приказала. – Иди на набережную пиво пить.

…Солнце ложилось на пики далеких-далеких елей, гостеприимно расстелив по воде оранжевую дорожку. И они смотрели на эту дорожку, потому что ее вот-вот должна была пересечь Аня на моторной лодке. Отхлебнув пивка, Вовка слегка обеспокоился:

– Что-то долго возится.

– Все торопишься, Вова. Аня знает, что делает.

– А я что говорю? – сам себя опроверг Вова. – Анька у нас голова. Менеджер!

– Вон она, – обрадовался зоркий Дима.

И тут же до них отчетливо донесся звук хорошего мотора. Вдалеке, сделав шикарный разворот, моторка наискось двинулась к тому берегу. На корме за рулем сидела Аня. «Хонды» не было видно.

– Ну, все сечет! – восхитился Вова. – Твою мотайку брезентом накрыла!

Лодка, выйдя на фарватер, шла как раз мимо них. Анины волосы струились в потоке встречного ветерка. Волжская амазонка.

– Хороша! – сказал Дима.

– Вот и женись на ней! – осенило Вову.

– Не до женитьбы мне сейчас, Вова.

Они сидели в темной комнате Вовы, в стандартной пятиэтажке, которая стояла на взгорье над актерским пансионатом. Молчали, смотрели в окно на свинцовую во тьме Волгу. Дима глянул на светящийся циферблат своих наручных.

– Пора. Через час светать начнет. – И направился в прихожую, где его догнал Вова.

– А ты куда? – удивился Дима.

– Если их двое, я одного уведу. Будто бы в гараж пойду. Другому ничего не останется, как только подъезд караулить.

– Дело, – согласился Дима, и они вышли на лестничную площадку. Вова, громко стуча каблуками, преодолел один пролет, вдруг остановился и прошипел:

– Ни пуха ни пера.

– К черту! – так же шепотом ответил Дима. Оставшись один, он дождался стука входной двери и стал подниматься на последний этаж. Добрался до чердачной двери и, стараясь не шуметь, сорвал хилый замочек. Мягко ступая, направился к противоположному концу чердака. Вот он, выход на крышу. Не откинул – приподнял и медленно опустил на асфальтовое покрытие крышку люка и, подтянувшись, оказался на воле. Для начала ползком добрался до края, чтобы посмотреть, что там внизу. Вроде никого. Но вдруг замерцала красная точка в кустах: кто-то осторожно затянулся сигаретой.

– Талумбас отстойный, – бодря себя, обозвал он курильщика и опять ползком добрался до противоположного края крыши, к той стороне дома, что выходила на заросший густыми кустами крутой холм. Еще рывок – и он у пожарной лестницы. Спускался наоборот, спиной к стене дома, чтобы не прочитывался его силуэт на фоне не темнеющего до конца июньского неба. Лестница не доставала до земли метра два. Присев на перекладину, он разулся. Держа башмаки в левой руке, повис над землей на правой, стараясь разглядеть, что под ним. Ни хрена не было видно, и он прыгнул наугад. Слава богу, опустился бесшумно. Посидел, прислушиваясь, на замусоренной бумажками и пивными пробками земле, обулся и, осторожно цепляясь за гибкие ветви кустов, стал медленно взбираться на холм. Холм этот был как бы полуостровом Шарихи – одного из трех знаменитых плато этого города. Березовую рощу на Шарихе он знал как свои пять пальцев. И впрямь белыми пальцами светились стволы столетних берез, которые он видел еще в детстве. На всякий случай страхуясь, он стремительными бросками перебегал от березы к березе. Достиг наконец забора местной больницы и по покатой тропинке над глубоким оврагом, разделявшим Шариху и Соборную гору, цепляясь за штакетник, добрался до первых одноэтажных домиков. Тенистой улочкой дошел до спуска к автобусной станции, которую никак не обойти: единственным путем к мосту через Шохонку была эта площадь. Сверху все осмотрел. Спящие дома, слепые торговые палатки, только в хлипком здании автобусной станции светилось одно оконце – дежурный дремал при свете.

Теперь успокоиться. Дима вздохнул, ровным шагом преодолел открытое пространство и, уже ликуя, улыбнулся, глядя на оставшийся позади огонек. Все так же не торопясь дошел до моста. Старался на всякий случай не стучать башмаками по древнему деревянному настилу. Сильно запущенная Шохонка изрядно заросла. В прибрежных кустах слегка отдохнул, не столько из-за усталости, сколько от напряжения.

Подъем к крайней в городе церкви по ступеням крутой лестницы. Еще подъем – и он в густом ельнике. Пологой опушкой дошел до ограды маленького пансионата работников лесного хозяйства, перепрыгнул через нее и уже окультуренной дорожкой, не таясь, направился к купальне. Место выбрано замечательно, но волжское дно здесь было отвратительным. Поэтому и настелены мостки к купальне, которая, естественно, закрыта на замок. Но он, цепляясь за железные прутья ограждения, преодолел и это препятствие.

Стащил со спины резиновый рюкзачок, разделся до плавок, аккуратно, по-армейски уложил в него свое шмотье: сначала башмаки и по порядку – джинсы, куртку, свитерок, хлопчатую фуфаечку. Вновь натянул лямки рюкзака. Подергал плечами, развел руки – вроде норма. Присел на край мостков и спустил ноги в воду. Содрогнулся. Поболтал ногами в воде – привыкал. Потом замер ненадолго и глянул на огни городской набережной, хорошо видимые отсюда, из-за малозаметного изгиба Волги.

Набрал грудью воздуха и отчаянно прыгнул в холодную воду.

Первые метров сто проплыл бешеным кролем, чтобы разогревшееся тело привыкло к холоду. Перешел на брасс, отдышался. А теперь снова кроль – размеренный и неторопливый.

До берега оставалось метров двести, когда его ослепило: невыносимый яркий свет ударил по глазам. Из-за плеска воды от собственных гребков он не услышал тихого шума хорошо отрегулированного мотора быстроходного катера, который, отрезав от желанного берега, прожектором высветил его спичечную головку на необъятной глади волжской воды.