Отворила ему женщина.

- Я по объявлению, - сказал Васенька.

Она посмотрела на него жалостливо.

В этот день лицо Васеньки было чистым и гладким, ребяческим.

Мотоцикл стоял прямо в комнате, вымытый, черный, блестящий, круторогий. В уютной маленькой комнате с цветами на подоконнике, с вышитой салфеткой на тумбочке он смотрелся так же нелепо, как смотрелся бы танк.

Васенька постучал ботинками о половик, подошел к машине и погладил. Включил фару. Она ослепила. Женщина печально за ним наблюдала.

- Сколько? - спросил Вася, облизнув пересохшие губы.

Женщина в самом деле просила недорого.

- На ходу бы его поглядеть.

- Снеси вниз и гляди. Только денег мне хоть половину оставь.

- Берите все.

Он снес мотоцикл на руках с третьего этажа. Женщина спустилась следом. Она стояла у подъезда и глядела.

Васенька оседлал машину, завел мотор.

Рванул круг по двору, выскочил, промахнул по трассе до железнодорожного переезда и решил к женщине не возвращаться - деньги уплачены. Развернулся и погнал домой.

Шлема на нем не было, ветер рвал волосы. От ревущего, как снаряд, мотоцикла шарахались к обочинам автомобили, пешеходы жались к стенам домов, кошки взлетали на деревья.

На светофоре Васенька встал, напряженно ожидая зеленого стартового сигнала. В это время длинноногая, ярко намазанная девушка с фиолетовыми волосами сошла с тротуара, пересекла дорогу и подошла к Васеньке.

- Привет, - сказала она ему.

- Привет. - Васенька заалел, раньше такие девушки никогда не обращали на него внимания. Да и он на таких не засматривался, ему Настюха нравилась, продавщица из винного.

- Подвези меня, - сказала девушка. - На Мичурина. Знаешь?

Она уселась за ним, прижалась, обхватила, выдохнула в затылок.

Зеленый сигнал уже горел, автомобили вежливо объезжали Васеньку. Он рванул.

На Мичурина они встали у частного дома с палисадником.

- Давно у тебя этот мотоцикл? - спросила девушка, не выпуская Васеньку из объятий.

- Сегодня.

- Ясно.

- Чего?

- Я знала парня, который на нем раньше гонял.

- Мне не парень продал.

- Еще бы. Парень разбился на прошлой неделе. Лихой был. Я как тебя на светофоре увидела, аж вздрогнула, думала - он, призрак. Ты видел когда-нибудь призраков?

- Не знаю.

- Как же это можно не знать?

Она отпустила его и сказала, сойдя с машины:

- Пойдем в дом, согреешься.

Васенька и в самом деле продрог на осеннем льдистом ветру.

В жарко натопленной комнатушке торчали бритые, как монголы, парни в черных кожаных куртках. Они курили по кругу одну папиросу. От сладковатого ее дыма подташнивало. Двое сидели на диванчике, остальные - прямо на полу, затоптанном, грязном, но, впрочем, теплом.

Васенька прошел, держась девушки, в уголок. Опустился возле нее на пол. Она ему и передала папиросу. Васенька затянулся, как она, два раза. Но закрывать глаза, как она, не стал. Смотрел с любопытством на ее будто спящее лицо. Вдруг она сказала:

- Я вижу, что ты на меня смотришь.

- Подглядываешь, - простодушно решил Васенька.

- Нет, - сказала девушка, - я от травки всегда с закрытыми глазами вижу. А ты?

- Я? Нет.

- Да у тебя же глаза открыты.

Васенька закрыл глаза.

- Нет, ничего не вижу. - И открыл.

Девушка смотрела на него в упор.

- А что ты чувствуешь?

- Да ничего.

- Никакого кайфа?

- Пусть еще затянется, - промолвил бритый с дивана. И Васеньке протянули папиросу вне очереди. Он затянулся пару раз.

- Ну?

- Что?

- Вообще это бывает, - сказала девушка, - когда человек не может призраков видеть.

- Чего? - не понял Васенька.

- Призраков видеть, кайф ловить, отрываться, торчать, улетать.

- Так это наркотик, что ли?

- О, - сказал кто-то с пола, - догадался.

- Это не обыкновенная травка, - сказала девушка, - а такая штука, от которой нормальные люди в откат идут.

- Ты цвета все нормально видишь? - спросили с пола. - Музыку никакую не слышишь?

- Не знаю, - сказал Васенька, - я ничего не чувствую. Я вот на днях смешал два порошка у нас в аптеке...

- Ты в аптеке работаешь?

- У рынка. Чего-то я еще туда капнул. Не помню. Лизнул. И сон! Будто я... Ну. Не знаю. Здорово будто. Лучше не бывает.

Васенька не умел пересказать свое видение. Но отчетливо помнил, как качался на ветке ужасно громадного, до самого неба, дерева. Качался, как малая птица воробей, а прабабка далеко внизу грозила ему коричневым кулачком.

- Что за порошки такие? - спросил бритый с дивана. Он набивал травкой новую папиросу и на Васеньку не глядел.

- Не знаю.

- То есть как?

Дело в том, что Васенька никогда не помнил, чего и с чем он смешивал, а тем более - в какой пропорции.

Но бритый этому не поверил и попросил Васеньку все-таки изготовить ему тех порошков. Он как будто и не слышал, что Васенька никогда не может повторить раз вдруг найденное; что не умеет он взвешивать, не умеет записывать; что всегда что-нибудь просыплет или прольет во время опытов... И что единственное, что понял в химии, - важна всякая мелочь. Пылинка, попав в колбу, может изменить результат, а Васенька не умеет следить за пылинками. К тому же ему и не хочется повторять раз найденное, ему именно неожиданности интересны, сюрпризы, случайности.

Ничего этого бритый не слышал. Сказал, сквозь приторный дым взглянув на Васеньку, что заплатит триста рублей за смесь. Для начала. И что пришлет за ней в аптеку завтра. Но если, конечно, Васенька не хочет поделиться с товарищами чудесным лекарством, он может его и не делать. Тогда бритый подумает, как добиться, чтобы Васенька захотел поделиться с товарищами. Подумает и придумает.

Васенька не был даже уверен, что разговор их слышали остальные в жарко натопленной комнате. Все остальные пребывали в состоянии от реальности отрешенном, блаженном. И даже если девушка у ног Васеньки продолжала его видеть и сквозь закрытые глаза, слышать она его вряд ли уже слышала.

Мышь, шуршавшая за стеной, слышала больше.

И понимала больше, чем Васенька. И если бы Васенька принял в тот миг порошок, позволяющий разуметь мышиный язык, она бы ему объяснила, что монгол на диване не просто монгол, а хан. Что он жесток, коварен, злопамятен и себялюбив. Что лучше бы Васеньке с ним и вовсе не встречаться. Но теперь, конечно, поздно и судьба Васеньки решена.

Но Васенька по простоте своей этого не понимал. Он все-таки надеялся, что как-нибудь вывернется. И на другой день в аптеку просто-напросто не пошел.

С утра вывел за рога из сарая новый мотоцикл. И гонял до ночи. По поселку. Через поле помчал к деревне, где жила, не помирала прабабка. У нее поужинал картошкой с соленым огурцом. Рванул домой, врубив во тьме слепящую фару.

Ни один фонарь в одноэтажном поселке, считавшемся, правда, частью города, не горел. Непролазные осенние улицы освещались неспящими окнами домов, редкими, как населенные миры в нашей Галактике.

Мотоцикл благополучно пронес Васеньку через все топи и хляби.

На пустыре у родной калитки Васенька остановился и отер с лица грязь. Тишина оглушила. Оглушило безветрие. Холодный воздух предрекал зиму, снег, низкие тучи, гололедицу.

Васенька отворил калитку и повез мотоцикл к сараю. В огороде все давно было снято, земля лежала пустая, черная.

Сарай закрывался на амбарный замок. Ключ висел на гвоздике под балкой.

Васенька отомкнул замок, распахнул дверь, припер ее булыгой.

В сарае темень была кромешная, но Васенька все там знал вслепую. Мотоцикл он завел за поленницу. И вдруг из темноты Васеньку кто-то ударил в пах. Васенька вскрикнул, метнулся в сторону, наткнулся на кого-то, получил страшный удар в лицо, отлетел к стене, с которой упало на него оцинкованное корыто. В нем когда-то Васеньку купали.

Чьи-то руки Васеньку подняли, согнули, поставили на колени, голову пребольно ухватили за вихор.