раскрывающая капитана Петрова с новой стороны

-- Владимир?

Небольшой ярко освещенный даже в столь поздний час аквариум: неугомонные гупешки, устроившие хоровод вокруг длинного зеленого куста водорослей, поднимающиеся кверху и щекочущие слух пузырьки воздуха, и где-то там, снаружи: "Владимир!?"

Вынырнув из крошечного подводного мирка, я ощущал сердцебиение и озноб. Прошло несколько секунд, прежде чем мой взгляд сфокусировался на хозяине кабинета.

-- Да, господин капитан, -- отозвался я и добавил уже с иронией, -- или все же... товарищ?

Напротив меня за столом сидит огромный человек. Его лицо, как мне кажется, напряжено, а взгляд уже не пытается исподволь проникнуть в меня, он неприкрыто рвет мою волю на части.

Капитан полиции Петров проигнорировал мою насмешку и неторопливо, увесисто сказал:

-- Мне хорошо известно, что вы, Владимир, скрыли часть фактов...

"Откуда же тебе такое известно", -- думаю я.

Когда капитан говорит, его параллельные толстые губы по-прежнему почти не двигаются, и это все еще меня забавляет.

-- ...не все рассказали про необычные вещи, которые были у того парня, Алексея...

"Оба-на! Каков поворот, однако".

-- ...и это его ботинки. Вы думаете, я не заметил?

"Вы думаете, я попался?" -- мне хочется ответить именно так, причем полностью подражая манере самого Петрова, только добавить побольше сарказма, но вместо этого я говорю:

-- Нет.

-- Я надеюсь, вы обратили внимание, что мы беседуем без записывающего устройства?

"Ого, заговорщические нотки в тоне капитана?"

-- Да.

-- Вы должны понять, Владимир, я на вашей стороне и пытаюсь помочь...

"О как!"

Я изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не расхохотаться капитану в лицо, и все же насмешливой улыбки скрыть не могу.

-- Бог с ними, с ботинками, -- продолжает тем временем капитан, -- по сути, это не столь важно, но то, что вы пытаетесь скрыть сейчас, чревато огромными непредсказуемыми последствиями для всех.

"Всех?"

Фразу про неких "всех" я уже слышал. Она меня зацепила, но так и осталась нераскрыта, и вот снова появляются те самые безликие "все".

-- Всех!? -- переспросил я, -- это вы о ком, капитан?

Губы Петрова сомкнулись так плотно, что белыми полосами выделялись на его загорелом лице. Непродолжительную тишину разбавляли лишь пузырящиеся звуки аквариума да гудение светильников над головой.

-- Хо-ро-шо, -- по слогам произнес капитан, -- я расскажу вам про... Всех, хотя не имею на это права, но после того, как вы, Владимир, скажете мне, где книга?

"Ничего себе, капитан големов взволнован или и это мне показалось? Неужели такое вообще возможно?"

-- Книга? -- удивленно переспрашиваю я. -- Какая книга?

Петров привстал и, опершись ладонями о столешницу (его огромные пальцы побелели), наклонился ко мне. В каре-красных глазах капитана мне почудилось разгорающееся пламя.

-- Книга, что была у Мастера! -- в своей манере, растягивая слова и делая ударение на каждом, проговорил он.

"Вот сейчас он точно меня убьет", -- успел подумать я, прежде чем произнес:

-- Мастера? Какого мастера?

Нет, до кровопролития не дошло, да я бы и не дался: он, конечно, здоровее меня, причем значительно, но я однозначно проворнее. Секунд через десять после моего ответа гигантский человек просто рухнул на свое место. Несчастный стул всхлипнул, но не развалился. "А было бы забавно" -- подумал я.

Пока я наблюдал за нахмуренным и сосредоточенным лицом стража порядка, в моей голове, подобно веселому мячику, подскакивало сказанное Петровым слово -- Мастер. Слово прыгало, не давая себя поймать, и, ощущая свое бессилие, я чувствовал, как моя новоявленная болезнь -- любопытство -- прогрессирует невиданными темпами. "Мастера? Мастера чего? Мастера в чем? -- думал я, ругая себя за излишний сарказм, насмешки и подколки в адрес огромного и, кажется, далекого от юмора человека. -- Теперь обиженный Петров точно ничего не расскажет. Ни-че-го! И все мои мучения совершенно напрасны!"

Под "мучениями" я подразумевал несколько часов непрерывного допроса, на который меня привезли прямиком из парка.

Следователи A, B и C (они, конечно, представились, но я не запомнил), разместились вокруг меня на стульях, а хозяин кабинета и председательствующий допросчик, капитан Петров -- за своим столом; и понеслось.

Я аккуратно, не спеша, выверяя каждое слово, рассказывал снова и снова достаточно упрощенную версию случившегося.

Признаюсь, дурная идея: поведать, как все происходило на самом деле, с той жуткой красочностью и моими кошмарными мыслями, меня посетила: интересно же посмотреть на реакцию капитана и его приспешников. К счастью, идее той я не поддался, рассудив, что в психушку мне вовсе не хочется. Рассказ же про сгустки воздуха, проходящие через человека, выкачивающие его кровь, да еще выдирая внутренности, не говоря уже про то, что случилось позже, -- это прямая дорога в дурку. Потому-то я рассказывал, как все и было, лишь опуская неестественные моменты.

Надо сказать, сам процесс фильтрации разговора, когда любая лишняя информация обязательно тебе же выйдет боком, требует неимоверной усидчивости и самоконтроля. Я же, к моему глубокому сожалению, этими качествами не обладаю. Потому-то во время пересказа я не просто переживал, -- я жутко нервничал, причем старался скрывать еще и факт своего нервничания. В итоге временами я нес форменную ахинею.

-- Вдохновленный сегодняшней прекрасной погодой, я гулял по парку, наслаждаясь природой и всяческими красотами...

-- Жена? Какая жена? Ах, моя жена. К сожалению, она горит на работе и не смогла разделить со мной всей прелести такого чудного вечера. Но теперь-то, после случившегося, она непременно захочет прогуляться и своими глазами увидеть место трагедии. Женщины, что с них взять...

-- ...как вдруг услышал крик, из-за той самой живой изгороди. Я, надо сказать, человек неравнодушный... Вы даже не представляете, насколько я страдаю от этого качества, постоянно вляпываюсь в разные катавасии... и потому побежал туда, огибая эти долбаные посадки...

-- Да, согласен -- ступил, нужно было бы проломиться сквозь изгородь. Что тут поделаешь, не догадался.

-- ...а там на земле лежит человек. Когда я подбежал к нему, он лишь стонал, хрипел и изо рта у него шла кровь. Глаза широко открыты, но он, кажется, ничего не видел...

-- Да, бормотал что-то, но я не понял.

-- Я был просто шокирован, узнав в нем мужика из метро. Капитан не даст соврать, насколько этот человек был странным и как он меня тыкал своей сумкой где-то с месяц назад.

-- ...однако это не помешало мне позвонить и вызвать "скорую", которая приехала слишком поздно, к тому времени человек умер.

-- Помощь? Какую помощь я мог ему оказать? Наложить жгут на горло? Он дышал, а ощупывать, исследовать -- так я не врач. Эдак только хуже можно сделать, разве нет?

По уже известной мне полицейской традиции допрос прерывался неоднократными остановками. Меня перебивали, переспрашивали, заставляли скакать по времени -- наверное, пытались вывести на чистую воду. К чести моего огромного "друга" Петрова замечу, что он на протяжении всего времени молчал (лишь раз хмыкнул, когда я невзначай помянул его), предоставив истязать меня своим младшим товарищам. Возможно, они проходили практику, как студенты-медики оттачивают свое мастерство на особо больных пациентах. Эти трое тиранили меня по очереди и сообща, я же, помимо того что был вынужден контролировать свои слова, никак не мог отогнать, даже на время, будоражащие мое сознание мысли.

Сидя на допросе, вопреки здравому смыслу я испытывал нечто похожее на эйфорию. И не мудрено: буквально несколько часов назад другая сторона жизни пусть трагично, но совершенно явственно открылась мне. Я хотел увидеть ее еще раз, и она как будто хотела того же: меня засасывало и растворяло в воспоминаниях. Прикладывая немалые усилия (еще и в борьбе с памятью), я, как попугай, снова и снова повторял спасительную фразу: "Я не знаю". И в тот момент, когда вопросы дошли до расположенных почти по окружности кровавых брызг и кусочков плоти, фраза "Я не знаю" оказалась единственным, на что я мог опереться.