И друзья Сократа добродушно рассмеялись на его слова, а Сократ сказал с улыбкой:

— Но ведь сомнение, мой дорогой лаконец, и есть начало познания…

— И еще просили узнать у тебя, как сделать граждан счастливыми? — Спросил лаконец Сократа.

И в задумчивости покачал Сократ своей высоколобой, шишковатой головой, сказав:

— Трудный вопрос ты поставил, лаконец…

Платон же сказал:

— Я тоже размышлял над этим, учитель. И вот к чему пришел: до тех пор, пока в городах не будут править искренние философы либо правители искренне и удовлетворительно философствовать, — до тех пор счастья не жди.

— Ты хорошо сказал, Платон, — кивнул Сократ. — Но об этом мы поговорим в другой раз, потому что надо пообедать.

А несколько дней спустя, когда Сократ, оставленный Ксантиппой нянчить Менексена, сидел с малышом на крыльце, быстро вошел Критон и, озираясь по сторонам, спросил:

— Помнишь ли, Сократ, как ты недавно уличил в невежестве Анита-старшего?

— Как же, — ответил Сократ. — Мы спорили тогда о добродетели.

— Так вот, Анит решил отомстить тебе за это унижение, а заодно и за сына, который, наслушавшись твоих бесед, совсем не признает отца.

— И каким же образом он собрался мне отомстить? — с улыбкой спросил Сократ.

И Критон сказал:

— Зря ты смеешься, Сократ. От верных людей я узнал, что Анит готовит на тебя донос.

— Смешно было бы мне, старику, бояться доносов.

— А разве ты не должен думать о детях? Ведь случись с тобой какое несчастье, сыновьям твоим придется испытать все то, что выпадает на сиротскую долю.

— Аниту не в чем обвинить меня.

— Клевета, вот что может быть обвинением. Ну можешь ты хотя бы на время отказаться от своих обличительных споров?

И, простодушно улыбнувшись, спросил Сократ:

— Как бы ты ответил на такой вопрос: в чем, по-твоему, сущность философа?

— В разуме, я бы сказал.

— А в чем еще? Не в том ли, что истина — смысл его жизни?

— И в этом также.

— Тогда ответь: запершись ли в четырех стенах мы ищем и находим истину или же в споре с людьми?

— Споря с людьми, конечно.

— Так не кажется ли тебе, что возможность спорить и свободно говорить необходима философу так же, как воздух для дыхания человеку?

— Наверно, так.

— Но если запретить ему дышать этим воздухом свободы, не будет ли он обречен как философ?

— Ты прав, Сократ.

— Но, предлагая мне, для которого философствовать значит жить, отказаться от споров, не обрекаешь ли ты меня тем самым на смерть?

Критон же возразил с обидой:

— Что ты, Сократ. Как можешь ты думать такое.

И Сократ сказал:

— Тогда не предлагай мне невозможное и не пугай меня Анитом.

— И все-таки, будь осторожен, Сократ, — попросил Критон и, ласково похлопав друга по плечу, ушел.

Но Сократ не умел быть осторожным, если он разоблачал невежество. Как-то раз под вечер он привел гостей, Платона и Аполлодора, и Ксантиппа, выбежав навстречу из дому, с бранью накинулась на мужа, коря его за то, что нечем угостить людей. И юные друзья Сократа, смутившись, хотели уйти, но Сократ их удержал и, выждав, пока Кстантиппа вернется в дом, где заревел Менексен, сказал:

— Ну а если бы к нам на стол влетела курица и произвела переполох, разве мы бы стали волноваться?

Гости рассмеялись, Сократ же, принеся из кладовки амфору с самодельным вином, кружки и блюдо с оливками и виноградом, усадил гостей за стол, стоявший под тутовым деревом, и наполнил кружки. И, отпив вина, Аполлодор заметил:

— А все-таки, Сократ, твоя Ксантиппа воистину несносная женщина…

И Сократ сказал:

— Я уже давно привык к ее брани, как привыкают к непрестанному шуму мельничного колеса. Но ведь, кажется, и ты, Аполлодор, смирился с гоготом своих гусей.

— Да, — кивнул Аполлодор, — но они приносят мне яйца и птенцов.

— А мне Ксантиппа — детей, — отшутился Сократ, опять рассмешив друзей.

Тут-то и вбежал во двор белобрысый сын Сократа, Софрониск и, крикнув отцу:

— Гости к нам важные! — умчался назад, гонять по улице.

К дому же Сократа, спросив у мальчишек дорогу, подходили двое — молодой трагический поэт Мелет с заморской дорогой собачкой на поводке и красавица гетера Ламия; и был облачен женоподобный Мелет в небесного цвета хитон, расшитый золотыми индийскими слонами, которые от колебания складок шевелились, как живые. И говорил сияющий Мелет подруге:

— Сократ, моя дорогая, мало что смыслит в искусстве, так что я заранее предвкушаю победу и удовольствие, которое при этом доставлю тебе, если, конечно, эта лысая образина посмеет вступить со мной в состязание.

Друзья же Сократа издали, поверх плетня, разглядели гостей, и Платон узнал обоих:

— Это Мелет к тебе пожаловал, учитель, а с ним гетера Ламия.

— Не тот ли это Мелет, — спросил Аполлодор, — который преследовал при тиранах демократов и голосовал за казнь Леонта Саламинского?

— Тот самый, — усмехнулся Сократ. — Только он теперь перекрасился и зашибает звонкую монету, славя народ.

И Ламия, входя в калитку, сказала с улыбкой:

— Поклонники твоей мудрости, Сократ, не расстаются с тобой. И все-таки я сильнее тебя: ведь ты не можешь отбить моих друзей, а я, стоит мне захотеть, переманю к себе твоих.

И Сократ, улыбнувшись, ответил:

— Вполне понятно: ведь ты ведешь их под гору порока, а я заставляю карабкаться на гору добродетели, а это слишком трудная дорога. Садись, дорогая Ламия. И ты садись, Мелет.

И, усадив гостей напротив, на свободную скамейку, предложил Сократ гостям вина, но они вежливо отказались. И тогда спросил Сократ Мелета:

— Откуда ты к нам?

— Из Эпидавра[159], — сияя, ответил Мелет.

— Выходит, ты участвовал в состязаниях поэтов? И с каким же успехом?

Мелет же с гордостью изрек:

— Мы получили первую награду, Сократ!

— Вот как, — сказал Сократ. — Смотри же, чтобы мы победили и на празднике Панафиней.

— Думаю, что так и будет, — заверил Мелет.

Сократ же сказал[160]:

— Да, Мелет, мне остается только завидовать вам, поэтам. Ведь для того, чтобы стать хорошим поэтом, нужно понимать природу прекрасного, не так ли?

— Да, Сократ, и для меня постижение прекрасного было самым трудным в искусстве.

— Как хорошо, Мелет, — продолжал Сократ, отпивая из кружки прохладное, кисловатое вино. — А то представь себе, совсем недавно меня поставили в трудное положение, задав такой вопрос: «Давай-ка посмотрим, Сократ, сможешь ли ты сказать, что именно прекрасно и что безобразно?» И я стал недоумевать и не мог ответить как следует, пока совсем не рассердился на себя. Вот как кстати вы пришли, Мелет и Ламия.

— Какое совпадение! — усмехнулся Мелет. — Ведь мы и пришли к тебе именно затем, чтобы потолковать с тобой о природе прекрасного…

И Сократ спросил:

— В таком случае, ты, верно, не откажешь научить меня, как понимать прекрасное?

— С радостью, Сократ!

— Так постарайся точнее сказать мне, что же оно такое, прекрасное. Ведь это, определенно, малая толика твоих многочисленных знаний.

— Мне думается, вряд ли кто имеет столько интересных мыслей о прекрасном, как я, — заверил Мелет, и Ламия толкнула его под столом, чтобы он не очень зазнавался.

Сократ же сказал:

— Значит, я легко научусь от тебя, и никто больше не изобличит меня в невежестве?

— Разумеется, никто, ведь иначе я оказался бы ничтожным, заурядным человеком.

И снова Ламия толкнула под столом Мелета.

— Только, если ты не против, — предложил Сократ, — я буду возражать тебе, чтобы лучше выучиться.

— Что ж, возражай.

— Так что такое прекрасное, Мелет?

И воскликнул Мелет с величественным жестом:

— Так знай же, Сократ, что прекрасное — это прекрасная девушка!