Мексиканский генерал Кортец и двое офицеров его штаба сидели за большим столом, заваленным картами и бумагами. Двое офицеров сидели очень тихо и прямо, взгляд их ничего не выражающих глаз был устремлен на карту, которую рассматривал генерал. Они уже приняли решение и теперь напряженно ожидали: что же скажет генерал?

Часовой, поставленный у открытой двери, наблюдал со скучающим видом за этой маленькой группой, усевшейся вокруг стола. Эти трое сидели так в течение четырех часов и перешептывались, а последние полчаса уже и не разговаривали. Прекрасный способ для победы революции, подумал часовой, и презрительно сплюнул во двор.

Хольц, младший из штабных офицеров, вдруг беспокойно задвигался на стуле. Его товарищ, Мендетта, сердито посмотрел на него и предупреждающе качнул головой, но движение Хольца уже отвлекло генерала. Он отодвинул стул и встал.

Часовой оттолкнул свое тощее длинное тело от притолоки, и его взгляд стал менее скучающим. Может быть, что-то сейчас произойдет, подумал он с надеждой.

Кортец отошел от стола и принялся крупными шагами мерить комнату. Его большое мясистое лицо отразило работу мысли. Он резко произнес:

– Ситуация паршивая.

Двое офицеров немного расслабились. Они пришли к этому решению уже полчаса тому назад.

Хольц проговорил:

– Ваше превосходительство, вы абсолютно правы. Положение очень плохое.

Генерал взглянул на него с кислым видом.

– Каким образом плохое? – спросил он, возвращаясь к столу. – Покажите мне здесь, – ткнул он пальцем в карту. – Где оно плохое?

Хольц наклонился вперед.

– Насколько я понимаю, – начал он, – у врага значительные силы. Они хорошо расположены, и у них артиллерия. Если мы попытаемся закрепиться здесь, то можем попасть в окружение. По количеству живой силы они превосходят нас в четыре раза, а наши люди утомлены. Они даже утратили мужество. За последние две недели мы только и делаем, что отступаем. – Он постучал по карте. – Против артиллерии нам эту позицию долго не удержать. И тогда уж отступать будет слишком поздно. Я думаю, мы должны убираться немедленно.

Генерал провел пальцами по коротко подстриженным седоватым волосам.

– А вы? – спросил он, посмотрев на Мендетту.

– Нам придется оставить орудие, – медленно проговорил Мендетта, понимая, что затрагивает тот пункт, вокруг которого и концентрируется вся ситуация. – Нам не хватит времени поднять орудие по горным дорогам. Противник появится здесь примерно через три часа. В случае отступления орудие придется оставить.

Кортец улыбнулся:

– Орудие пойдет с нами. Можете в этом не сомневаться. Мы отняли это орудие у врага и тащим его уже три сотни миль. Мы не оставим его теперь.

Двое офицеров переглянулись и пожали плечами. Этого следовало ожидать. Они это предчувствовали. Рано или поздно это проклятое орудие станет угрозой для самого существования потрепанной отступающей армии. И если бы еще у них были снаряды. Орудие бесполезно. Оно, однако, представляет собой символ той единственной победы над врагом, которую одержал генерал Кортец в своем молниеносном рейде. Он ни за что не расстанется с таким символом. Если его и вынуждают отступать через горы, все равно орудие должно следовать за ним.

Хольц сказал:

– У вашего превосходительства, несомненно, есть планы?

Между двумя офицерами и генералом оборвались все нити сочувствия. Пускай старый дурак как хочет, так и выбирается из этого положения. Если сможет. Они не желают подвергать опасности свою жизнь ради захваченного бесполезного орудия. Они достаточно молоды, чтобы пережить поражение. Они-то могут завоевать новую славу хоть на другой день. А Кортец постарел. Его время подходит к концу.

Генерал чувствовал их враждебность. Он понимал, что они с легкостью бросили бы орудие, чтобы спасти свою шкуру, но пока здесь командует он и они будут делать то, что им говорят. Он их достаточно хорошо знал. Они могут думать, что он сумасшедший старый дурак, они могут даже ворчать, но если он прикажет взять орудие с собой, они повинуются.

Он снова присел к столу:

– Один из вас возьмет четырех солдат и задержит противника. Ваше вооружение – пулемет Люиса и четыре винтовки. С пулеметом Люиса вы сможете задерживать их достаточно долго, чтобы дать армии оторваться. Вы поняли?

Двое офицеров сидели как пораженные громом. Он потребовал, чтобы один из них пожертвовал жизнью ради пушки. Но этого еще мало. Он жертвовал единственным пулеметом Люиса. Этот пулемет имел чрезвычайную ценность потому, что у них было для него изрядное количество патронов. И все это ради дурацкого, ржавого бесполезного полевого орудия, символа единственной победы генерала.

Мендетта сказал:

– Противника, конечно, можно задержать, ваше превосходительство. Но в конце концов они прорвутся. Тогда будет слишком поздно отступать. Потеря пулемета будет серьезной потерей.

Кортец покачал головой:

– Если мы перевалим через горы, Пабло не станет нас преследовать. Борьба закончится. Нам больше не понадобится пулемет Люиса. Он сослужит свою службу. Нам предстоит вновь экипировать всю армию, прежде чем начать новое наступление.

Воцарилось молчание. Ни один из двоих офицеров не хотел больше ни о чем говорить. Они ждали, на кого падет выбор Кортеца. Кортец взмахнул рукой.

– Время поджимает. Офицер, который будет командовать заслоном, скорее всего не сможет отойти. Это опасное, но в то же время славное поручение. Я не хотел бы выбирать, кто из вас это совершит. У меня великая вера в вас обоих. Будьте добры, джентльмены, выйти и решить между собой, кто из вас возглавит заслон. Я буду ожидать вашего решения в течение десяти минут.

Мендетта встал, отсалютовал и вышел из комнаты. За ним последовал Хольц. Горячее солнце почти ослепило их, когда они вышли во двор. Не говоря ни слова, они направились к небольшой хижине, служившей им квартирой.

– Он сумасбродный ополоумевший маразматик, – взорвался Мендетта, затворив за собой дверь. – Он вышвыривает из жизни четырех солдат и офицера, а вместе с ними и пулемет, чтобы удовлетворить свое хреновое честолюбие.

Хольц слегка дрожащей рукой достал сигарету и закурил. Он был высоким, очень смуглым и красивым. В свои двадцать шесть лет он выглядел гораздо старше. Невзирая на тяжести двухнедельного похода, он выглядел, как всегда, подтянутым, и его белый мундир оставался чистым. Его смуглое запястье было схвачено золотой цепочкой, а на среднем пальце правой руки он носил причудливой формы перстень из зеленого нефрита. Он пристально посмотрел на Мендетту, который был на шесть лет старше.

– У нас мало времени, – сказал он. – Я полагаю, ты возьмешься за эту славную операцию? – На его губах играла насмешливая улыбочка, разъярившая Мендетту.

– Я женат, и у меня двое детей, – ответил Мендетта. Мелкие капли пота выступили у него на лбу. – Я думал, скорее ты… – Он умолк и отвернулся.

– Я понимаю, – медленно проговорил Хольц. – Твоей жене будет очень сильно тебя недоставать!

– Если со мной что-нибудь случится, это ее убьет, – сказал Мендетта. Он не видел жену уже три года, и он очень любил жизнь. Он чувствовал, что упоминание о семье – единственная карта, которую он мог разыграть с честью. – Если бы не моя семья, – продолжал он, – я бы ухватился за этот шанс. Это великолепный подвиг во имя революции.

Хольц пожал плечами:

– Я тоже женат. – Это было не совсем точно, но не мог же он отпустить Мендетту так легко.

Мендетта сильно побледнел.

– Я этого не знал, – тихо произнес он. – Ты этого никогда не говорил.

Хольц погасил сигарету.

– У нас осталось две минуты, – напомнил он, взглянув на часы. – Бросим карты?

Мендетта очень разволновался. Несколько раз он открывал и закрывал рот, но так и не смог ничего сказать.

Хольц вынул из ящика засаленную колоду карт и бросил на стол.

– Меньшая карта будет представлять собой великолепную возможность, – объявил он и не колеблясь вытащил карту из колоды.