Тем временем говорит Джулиус, сдержанным, хотя и слегка обиженным тоном:

– Неужели вы даже не спросите, что произошло, мастер Ренфрю? Я-то думал, что заслужил некоторое право на доверие в этой школе, но вижу, что заблуждался. Аргайл набросился на меня. Как бешеный пес. Пришлось остановить его. Он измазал меня своей грязью. Это его сажа. От меня дым никогда не идет.

Ренфрю позволяет ему договорить до конца, наблюдая при этом не за Джулиусом, а за остальными учителями: некоторые из них что-то бормочут, выражая поддержку Джулиусу. Ничего не понимающий Томас следит за его взглядом и видит на лицах наставников обвинительный приговор: это он, Томас, совершил немыслимое с одним из их питомцев, словно говорят они, это он запятнал их золотого мальчика. Томас хотел бы опровергнуть обвинение, но мысли не повинуются ему. В голове только один вопрос: что значит «быть потерянным»?

– У меня была возможность, – после долгого молчания отвечает Ренфрю, – получить три разных свидетельства о событии, о котором вы упомянули, мистер Спенсер. Уверен, что у меня имеется вполне четкое представление о развитии событий. А вот факты. Обе сорочки испачканы – как с лицевой, так и с изнаночной стороны. Сажа на них различного качества. Но образцы вот этого вида… – он вынимает из кармана предметное стекло, посередине которого в капле красноватой жидкости повисли несколько хлопьев сажи, – я взял с обеих сорочек. Я не смог определить их происхождение.

Обе сорочки, – продолжает он, повернувшись к наставникам, – также несут следы попыток свести пятна: в одном случае попытка была крайне примитивной, – кивок в сторону Томаса, – а в другом намного более тонкой. Это очень сложно объяснить, мистер Спенсер.

Джулиус судорожно сглатывает, дергает головой. Теперь в его голосе звучат панические нотки:

– Я полностью отрицаю… Вы ответите за это перед моей семьей! Виной всему этот мальчишка, эта тварь…

От гнева у Джулиуса путаются мысли. Его спасает Суинберн: бросается к нему, шелестя темной сутаной, хлопает его по плечу, велит закрыть рот. Вблизи от Суинберна пахнет затхлостью и духотой, как в подвале, который долго не проветривали. Запах и помогает Томасу прийти в себя, потому что во всей комнате реальным кажется только это. Запах и еще стук, словно кто-то колотит тяжелым кулаком по дереву. Правда, стук никого не заботит. Должно быть, это его сердце.

– Мистер Спенсер невиновен, – безапелляционно провозглашает Суинберн, будто выносит судебный вердикт. – Я провел собственное расследование происшествия прошлой ночью. Здесь все ясно. Во всем виноват этот мальчик. Он сильно дымит. Он инфицировал Спенсера.

– Инфицировал? – Ренфрю улыбается. Его едва слышно, потому что стук становится громче. – Это же медицинский термин, мастер Суинберн. Обычно вы их не употребляете. Однако вы правы, дым инфицирует. Боюсь только, что это явление понимают ошибочно. Вот почему я настаиваю на том, чтобы оба ученика приняли участие в завтрашней экскурсии.

Заявление доктора Ренфрю сопровождается взрывом выкриков и голосов, но Томаса больше всего пугает то, что сердце его, по-видимому, остановилось: раздается последняя громкая дробь, а потом – ничего.

– Так быть не должно, – повторяет снова и снова кто-то из учителей – Хармон? Уинслоу? – высоким, визгливым голосом, и эта фраза как нельзя лучше передает смятение Томаса.

Мгновение спустя распахивается дверь, и на пороге возникает невысокий, растрепанный Крукшенк, школьный привратник, и смущенно произносит среди внезапно наступившей тишины:

– Просим прощеньица. Стучал, пока костяшки в кровь не сбил. Никакого ответа. Послание для мастера Фойблса меж тем. Как бы это, срочное. Будьте добреньки.

Обозначенная таким образом персона приходит в ужас.

– Не сейчас, ты, дубина! – кричит Фойблс, бежит через всю комнату и за руку вытаскивает привратника наружу. В прихожей они продолжают беседовать – шепотом, но достаточно громко, чтобы приковать к себе всеобщее внимание.

– Дак вы сами все твердили, чтоб тотчас, – доносятся оправдания Крукшенка.

– Но нельзя же врываться таким вот манером, – распекает его Фойблс. – Вот дубина стоеросовая.

Тем не менее он пребывает в приподнятом настроении, когда закрывает за привратником дверь и возвращается в кабинет директора.

– Посылка прибыла, – сообщает он с широкой улыбкой и триумфально потирает ладони, но царящая в комнате атмосфера напоминает ему о том, что здесь произошло. Он подавленно ретируется в угол и прячет лицо в носовой платок, якобы собираясь прочистить носовые проходы. Наподобие стрелки компаса, на время отклонившейся под действием магнита, внимание присутствующих вновь обращается к Ренфрю, который по-прежнему стоит в центре кабинета. Но негодование, которое последовало за его заявлением, уже спало, и в голове Томаса наконец наступает ясность.

Он потерян.

Но все-таки поедет в Лондон.

– Есть ли возражения? – спокойно интересуется Ренфрю.

Суинберн меряет его яростным взглядом, потом поворачивается к нему спиной и обращается к директору:

– Мастер Траут, этот юноша – носитель болезни среди наших подопечных. Его следует немедленно отослать из школы.

Он не снисходит даже до того, чтобы указать пальцем на Томаса. Но Траут мотает головой:

– Невозможно. У него могущественный покровитель. Больше не желаю слышать об этом.

Суинберн открывает рот, но Траут уже поднял свою тушу из кресла.

– Наказание пусть назначит мастер этики и дыма. Инструкции совета управляющих звучат недвусмысленно. Если мастер Ренфрю считает, что завтрашняя поездка пойдет этим пансионерам на пользу, то так тому и быть. Помимо этого… – Он вопросительно смотрит на Ренфрю.

– По возвращении я буду работать с каждым из них индивидуально, господин директор. Ускоренный курс перевоспитания. – Ренфрю избрал примирительный тон. – И если это послужит к вашему успокоению, дражайшие коллеги, здесь у меня заготовлен перечень страниц из «Книг дыма», которые они станут переписывать. Из третьего тома. – Его взгляд останавливается на Суинберне. – Те места, которые подтверждены последними исследованиями. Чего нельзя сказать об остальных частях книги.

Он отдает Томасу и Джулиусу листки с перечнем страниц, но задерживается возле старшего ученика.

– Еще кое-что, мистер Спенсер. Эти ночные испытания. Они должны прекратиться. Я один уполномочен проверять моральную чистоту учеников этой школы.

Суинберн слишком разъярен, чтобы сдержаться:

– Но наша школа славится своими традициями. Только глупец станет вмешиваться в…

Ренфрю не дает ему договорить. Тон его становится холодным и жестким:

– Настает новая эра, мастер Суинберн. Вам стоит поскорее привыкнуть к этой мысли.

Он жестом велит ученикам подняться и чуть ли не выталкивает обоих за дверь. В прихожей Томас и Джулиус на минуту останавливаются. Оба совершенно сбиты с толку. Впервые между ними проскакивает искра симпатии – они вместе подверглись опасности и уцелели. Потом Джулиус вскидывает голову.

– Ненавижу тебя, – говорит он и уходит. От его кожи не поднимается даже тончайшей струйки дыма. Томасу остается только теряться в догадках: почему ненависть Джулиуса священна и чиста, а его собственная настолько грязна.

– Вот ты где! Я везде искал тебя.

Чарли находит его перед самым отбоем. Такова школа: здание может быть сколь угодно большим, но спрятаться невозможно. Каждый уголок находится под надзором, каждый час жизни школьников контролируется. Пустые помещения запираются, в коридорах не протолкнуться, на лестницах стоят привратники, а на улице чертовски холодно.

– Говорят, что был трибунал. В кабинете Траута.

– Да.

Чарли начинает что-то говорить, умолкает, смотрит Томасу в лицо. В его глазах столько заботы, что Томас отводит взгляд.

– Что они с тобой делали?

– Ничего.

– Точно?

– Да.

Разве можно рассказать о таком? О том, что он инфицирован. О том, что в нем растет зло, такое черное и страшное, что даже Ренфрю боится. О том, что однажды утром он проснется и сделает что-то чудовищное. О том, что в его роду укоренился преступный порок.