Так кричат от боли.
Несмотря на газовую лампу Ливии, в комнате за дверью темно. Поначалу Чарли думает, что все выкрашено черной краской. Но когда он случайно задевает стену рукой, черное покрытие крошится и пачкает его пальцы сажей. Помещение большое, но из мебели – только стулья, стол, комод и большая железная кровать. К кровати кто-то привязанный широкими кожаными ремнями, охватывающими щиколотки и запястья. Опять раздается странный вой, который заполняет всю комнату. У Чарли мурашки бегут по коже – он понимает, что звук издает лежащий человек. Его руки и ноги пытаются вырваться из кожаных оков.
– По утрам он часто волнуется.
Голос Ливии спокоен, деловит. Она стоит у стола между кроватью и окном, переливая воду в таз. Сажа уже запятнала ее фартук. Когда она наклоняется, чтобы протереть влажной губкой лоб мужчины, тот снова вопит, и от его тела поднимается столб темно-зеленого дыма. Отвисшая челюсть, зловещая гримаса – кажется, что это маска, а не лицо. Все индивидуальные черты, которые мог иметь этот человек, стерты его нынешним состоянием.
– Мама считает, что мы должны держать это в секрете, – продолжает Ливия все тем же невозмутимым тоном, не отрывая взгляда от предмета своих забот. Но все же Чарли кажется, будто она пристально наблюдает за ним, отмечает каждое его движение, анализирует, судит. – А по-моему, мы должны смиренно принимать все, что посылает нам Провидение, без стыда.
Только теперь, когда она договорила, до Чарли доходит.
– Барон Нэйлор, – срывается у него с языка. И тут же добавляет – с готовностью, которая доставляет Ливии удовольствие, судя по тому, как засветились глаза на ее маленьком, тонко очерченном лице: – Чем я могу помочь?
– Нужно вымыть и накормить его.
Задача оказывается трудной, в том числе из-за того, что приходится снять кожаные узы. Барон Нэйлор сопротивляется. Он немолод – вероятно, лет на двадцать старше супруги (хотя, возможно, его состарила болезнь: худ и нечесан, и коренные зубы в глубине рта, там, куда трудно просунуть зубную щетку, почернели). При этом он силен как бык и, похоже, недоволен присутствием незнакомца. Едва они освобождают правую руку, как она вцепляется в запястье Чарли. Барон вновь ревет; густой, ядовитый дым выползает из него и пробирается вверх, вдоль руки Чарли. Через миг дым заполняет нос и легкие мальчика. Чарли начинает бороться с бароном, проникается ненавистью к нему, захлестнутый отвращением, и, когда рука безумца снова тянется к нему, чтобы нащупать его горло, Чарли отталкивает ее, грубо и жестоко. Лишь выплюнув свой гнев, Чарли видит, что он тоже дымит.
Стыд пронзает его, остужая, прерывает испускание дыма. Он пятится к стене, где инфекция больного не дотягивается до него. Там он стоит, тяжело дыша, вжимаясь спиной в стену, как взломщик, пойманный на месте преступления. Потом он бросает взгляд на Ливию и опускает голову.
– Не могу. Мне не хватает сил.
Ливия смотрит на него, по-прежнему держа на теле отца руки, по локоть окутанные дымом старика; но голова ее повернута к Чарли, и он видит, как ей трудно, как велико ее самообладание. Ее собственный дым едва заметен – белые клочки, слетающие с губ и окрашивающие их в серый цвет. Можно подумать, что ее накормили пеплом. Чарли понимает, что она одевается в белое, желая проверить себя. Все должно быть на виду. Он не может сдержать восхищения, близкого к страху. Ливия же, не скрывая своего разочарования, отходит от отцовской кровати к столу, берет с него жестяную банку и бросает ее Чарли, совершая быстрое, надменное движение кистью.
– Возьмите. Мама пользуется этим, когда поднимается сюда. Одной будет достаточно.
Чарли открывает банку и видит там дюжину леденцов. Прозрачные, размером с костяшку, со знакомым символом: «Б&С» под короной с тремя зубцами. Он выуживает одну, мотает головой:
– Что с этим делать? Я уже пробовал такой леденец, но ничего не случилось. Во рту остался вкус мыла, и все.
Она отвечает, не оборачиваясь:
– Положите леденец в рот. Не жуйте его. Он вытянет дым из вашего дыхания и крови, свяжет его до того, как он станет видимым. До того, как дым подействует на ваш мозг.
Чарли выполняет ее указания, потом осторожно, не вполне доверяя себе, делает шаг к кровати. Ливия справляется с трудом: отец борется с каждым ее движением, плюется, кусается, лягается. Но на этот раз Чарли сохраняет хладнокровие, сознание его остается ясным, почти отстранившись от происходящего. Он завладевает руками барона Нэйлора и очень осторожно прижимает их к кровати, говоря тихие, успокоительные слова – так утешают испуганного ребенка или домашнего питомца. Потом он берет у Ливии губку и протирает барону лицо, шею и уши. Спустя несколько минут старик затихает, становится податливым, как ребенок, с его лица уходит гримаса безумия, и его родство с Ливией становится очевидным. У него такие же тонкие черты лица, такие же скулы, такое же благородство во всем облике, тронутом старостью.
– Что теперь? – спрашивает Чарли.
– Теперь надо снять с него сорочку, вымыть ноги и… все остальное.
Ливия краснеет, указывая на бедра отца. Чарли осознает, насколько прискорбно все это: мать и дочь вынуждены быть сиделками для мужа и отца.
– Я сам это сделаю, – говорит он, – а вы отдохните.
Мытье ног и тела барона оказывается удивительно незамысловатой процедурой – после того, как Чарли сумел отвлечься от его наготы. Примерно то же, что мыть самого себя. Барон Нэйлор теперь спокоен и даже позволяет себя побрить. Чарли делает это очень медленно и аккуратно, до тех пор, пока не соскребает с подбородка пять или шесть лет преждевременной старости. Наконец барон переодет в чистое, кровать застелена свежим бельем, и Чарли присоединяется к Ливии, стоящей у окна. Рассвет только занимается, газон все еще покрыт серой тенью, а далекий лес кажется черным квадратом в раме из более светлых полей.
– Вы можете разглядеть женщину, выходящую из леса? – шепотом спрашивает Ливия и продолжает, не ожидая ответа: – Слуги, те, что постарше, рассказывают историю о женщине, бродящей по лесу. Она потеряна, так говорят, и живет поодаль от людей – наполовину во тьме, наполовину на свету. Еще говорят, что это потерянная душа моего отца. Его разум. – Она печально улыбается оконной раме. – Но я никогда ее не видела, хотя наблюдала тысячу таких рассветов.
Вот тогда она оборачивается к Чарли и изучает его, открыто и подробно.
– Вы потрясены. Потрясены и испытываете отвращение. Вот в этом месте все видно. – Она указывает туда, где его брови сходятся над переносицей.
Чарли молчит пару секунд, оценивая, в свою очередь, ее чувства. Он понимает, что нужно дать честный ответ.
– Нет, это не так, – говорит он наконец. – Я задумался. Мне только что пришло это в голову, когда я смотрел вместе с вами в окно. Это и есть дым? Дым – безумие. Вот так просто.
Когда она отвечает, ее голос прерывается от возбуждения. Будто Чарли только что высказал ее давнишнюю тайную мысль.
– Платон пишет, что душа зла вносит в жизнь беспорядок.
Ливия хочет продолжить, но умолкает. Она все еще не доверяет ему.
– Мы не читали Платона, – говорит ей Чарли. – Только заучивали даты его жизни.
Ливия задумчиво закусывает губу.
– В библиотеке на первом этаже есть его книги. На греческом. Отец перевел некоторые из них. Когда преподавал в Кембридже. Я нашла его записи.
Ливия переводит взгляд на человека, лежащего на кровати: он вновь привязан ремнями, безвольный, безучастный. Потом она замечает складную бритву на прикроватном столике, подходит туда, убирает лезвие, взвешивает бритву в руке.
– Вы его побрили, – внезапно говорит она, словно только что выяснила это. В ее голове этот факт как-то связан с Платоном, с безумием и с грехом. Однако Чарли не в силах увидеть связь. – У вас хорошие руки, Чарли Купер.
Он прячет свое смущение, отрицательно мотая головой.
– Только благодаря вот этому, – говорит он и вынимает из-под языка конфету. Та уменьшилась в размере и потемнела, став почти черной. Ее запросто можно принять за гнилой зуб.
