– Хорошо, хорошо, – Велибор улыбнулся и встал из кресла, ненароком задев ногой чашку с чаем. – Ой, я…

– Всё равно ковер скоро на выброс, – отмахнулся Берт, закуривая.

– Пойду тогда…

Велибор замешкался, приложил руку к губам и добавил:

– Ты постарайся забыть про эту историю с театром. Хорошо?

– Почему? – искренне удивился Берт. – Как такое вообще забудешь?

– Я имею в виду, просто не напоминай мне о ней.

– Хорошо, – Берт поднял брови и удрученно покивал, стряхивая пепел.

Велибор взглянул на лужицу растекшегося чая и направился к двери.

– Велибор!

Обернулся.

– Да…

– Ты, это… осторожнее там… ну, вообще…

– Ты тоже осторожнее… и прости, что разбудил дядю.

Нажал на ручку и толкнул дверь. Выходя, он сильно хлопнул ею.

Берт остался сидеть в кресле, пуская колечки из дыма.

Выйдя во двор, Велибор почувствовал, будто за этим хлопком осталось что-то лишнее, снедавшее его прежде. Взглянул на небо, синее и глубокое. «Ничего особенного, небо как небо», – подумал он и направился к своему дому-пристройке.

– Снова здравствуй, дом… – тихо сказал он, остановившись на пороге.

«Мы всю жизнь ищем дорогу домой, – подумал Велибор, – но для чего нам дом? Для того чтобы можно было скрыться. Даже если дом большой, его планировка предусматривает некоторое количество комнат. Желательно, чтобы у каждого жильца была своя – отдельная. Откуда такое стремление к уединению? Наверное, это давняя привычка души, которая помнит, что пришла в этот мир в полнейшем одиночестве и покинет его в этой же компании».

Велибор вошел в свой храм раздумий, и дверь затворилась за ним.

Весь день Велибор сидел за столом в комнатке на втором этаже. Он выглядел раздосадованным: наверное, его угнетала собственная немощь. Перед ним были разложены десятки листов, вырванных из блокнота. Каждый из листов исписан словами, разрозненными на слоги, из которых состояли незавершенные фразы. Каждая такая фраза заканчивались троеточием. Очень многое было перечеркнутым, заштрихованным или теряющимся за неумелыми рисунками.

Велибор хватал себя за волосы и грустно вздыхал всякий раз, как перед ним оказывался очередной чистый лист. Он предвидел пугающий итог.

Но коварные надежды, овладевающие нами, когда-нибудь скинут свое коварство, если не пребывать в бездействии, а пригрозить им верой.

Следующим днем был ливень. Люди стремились скорее найти укрытие. Велибор возвращался домой с пакетом в руке, в пакете покоилось маленькое лукошко, наполненное крупной малиной. Может быть, его угостила одна из женщин в кафе за то, что он исправил несколько ошибок в школьном сочинении ее сына.

Велибор никогда не замечал дождя и даже под таким проливным шел не спеша. Еще издали он заметил Милана, медленно шедшего под руку со своей женой Йованой. Они были под одним зонтиком. Велибор краем уха услышал, как Милан посредством нескольких скудных фраз выразил восхищение некоему архитектурному сооружению, на что Йована вежливо кивнула.

Милан с женой каждый день совершали пешие прогулки, может быть, бессознательно стремясь отойти от быта, в котором они безвозвратно погрязли.

В другое время они находились в своем маленьком уютном домике. Скорее всего, Йована проводила время за приготовлением всевозможных блюд, в уходе за садом и огородом, в уборке дома, в рукоделии. Изредка Йована встречалась со своей подругой, и они за чашечкой чая обсуждали прелести семейной жизни, обменивались кулинарными рецептами и баночками солений.

А Милан был мастером на все руки. Весь его доход складывался из частных заказов: если у кого-то станет неисправной бытовая техника или сломается автомобиль, забьется труба или протечет крыша, он тотчас же бежит к Милану за помощью.

Некоторыми вечерами Милан становился задумчивым. Он выходил во двор, садился на маленькую скамеечку под сенью яблоневых деревьев и принимался за чтение книг. Вроде бы он любил разных авторов, но жанр предпочитал определенный, и в руках его мелькали обложки сборников рассказов Чехова, Бунина, Павича, О. Генри, Сетона-Томпсона и др. Читал Милан мало, но старался проникнуться текстом и поэтому любил перечитывать.

Иногда он перелистывал свою старую тетрадь в сиреневой кожаной обложке. В ней таились его давние стихотворения. И чувствовалось ему, что в этом синем вечернем воздухе витает что-то безвозвратно уходящее, от чего щемило сердце и закрывались глаза.

Дождь усилился, и сделалось шумно. Бурлящие потоки воды неслись вниз по белокаменной мостовой, унося с собой мелкие соринки, намокшие перышки и первые опавшие листья. Стало тяжелее разбирать слова, но Велибор всё же услышал, как Милан произнес его имя. Парень пытался в чем-то убедить Йовану, но из всей речи Велибор уловил лишь два слова, сказанные громко и отчетливо: «творчество» и «необыкновенно».

Проходя мимо супругов, Велибор закутался в шарф и поднял воротник своего пальто, чтобы остаться незамеченным. Вскоре он услышал, как они сменили тему, начав спор о каких-то непропеченных пирогах.

«Какие же они милые, – подумал Велибор, с болью прикрыв глаза, – словно из сказки. Он будто средневековый услужливый рыцарь, а она совсем как фарфоровая кукла. И почему на ней вечно эти жуткие платья – все в бантах и рюшках. Да о чем я… – остановился Велибор. – Они же милая пара: спорят о кулинарных секретах, о том, какое удобрение лучше использовать, чтобы капуста пышнее цвела, или вспоминают, кто из них у кого отобрал игрушку в песочнице пятнадцать лет назад. Им по двадцать лет! Великолепно! Просто загляденье, а не жизнь!»

На лице Велибора появилась ухмылка, которая вскоре исчезла. Он обернулся посмотреть вслед их отдаляющимся фигуркам и пошел дальше, рассекая толпу семенящих прохожих и безмолвных попутчиков, многие из которых были туристами.

Когда он проходил мимо аптеки, ему пришлось на миг забиться под карниз: по улице, попутно окатывая грязными брызгами прохожих, мчался автомобиль. Прильнув к стеклу и прижав к себе пакет с малиной, Велибор успел краем глаза заметить, что Лиен обнаружила его присутствие. Девушка улыбнулась, отчего ее темные азиатские глаза сузились, и направилась к двери.

Лиен уже пару лет состояла в должности аптекаря в Цетинье. Дни напролет она проводила за прилавком в окружении фармацевтических препаратов. Девушка приноровилась и могла за несколько секунд подобрать успокоительное – нервному, болеутоляющее – страдающему, аноректик – тучному. Каждый день Лиен выслушивала в свой адрес грубости и похвалу, а когда был обеденный перерыв, запирала дверь, повесив на нее табличку, а сама скрывалась в маленькой комнатке, где варила себе кофе и высыпала из принесенной ею баночки на плоскую белую тарелку диковинные яства.

Пережевывая холодную – как она любила – пищу, Лиен прижималась лбом к окну и смотрела на прохожих. Некоторых из них она знала в лицо, поскольку видела десятки раз, наблюдая в обеденный перерыв за жизнью, пробегающей за окном.

За время, проведенное в Цетинье, Лиен научилась быть серьезной. Она редко смеялась, но часто сдержанно улыбалась, поскольку по натуре своей была доброжелательной. Лиен не любила резких движений и громкого голоса, поэтому сама была осторожной и разговаривала в полтона.

В выходные дни ее будила кошка. Требуя еды и ласки, она протяжно мяукала и запускала когти в мягкие плечи Лиен. Девушка подолгу сидела возле компьютера, общаясь на своем родном языке с родными ей людьми.

Велибор закрыл глаза, вздохнул и, дождавшись, когда машина проедет, быстро направился в сторону дома. Он услышал позади звон колокольчиков, который раздавался, когда открывалась дверь аптеки. Велибор знал, что маленькая фигурка Лиен стоит сейчас на пороге. Лиен смотрит ему вслед, и на нее из сточной трубы льется тонкая струйка воды, и улыбка на ее лице тает с каждым его шагом, вот сейчас, наверное, она совсем растаяла.

«Какой же я бессердечный, что ли… – подумал Велибор, утерев рукавом с лица капли дождя. – Безрассудный… И откуда только берется желание избегать людей? От меня же ничего не требовалось, только поздороваться, может, даже просто кивнуть. Это несложно, но я спрятался за воротник, как последний трус, а потом сбежал».