— Иногда Джереми сложно говорить. Когда при нас есть наши телефоны, мы используем коды для слов, но сейчас телефонов нет, и он разговаривает на языке жестов. Еще я думаю, что его слишком сильно накачали. — Эммет оглянулся через плечо и посмотрел на стену рядом с моей матерью. — Джереми болен, миссис Сэмсон. Ему нужны эти нововведения. Вам нужно перестать пытаться заставлять его быть нормальным. Нормальных людей нет. Вы можете задать вопросы доктору Норту. Он сказал, что я хорошо влияю на Джереми, делаю его более открытым. И я хороший парень для него. У доктора четыре докторских степени, миссис Сэмсон. У вас ни одной. Вам стоит прислушаться к словам доктора Норта.

Моя мать начала со злостью что-то бормотать, и я рассмеялся. Ну, вернее, я бы рассмеялся, но все, что мог, это улыбаться. Улыбаться Эммету, который тоже улыбнулся мне в ответ и сжал мою руку.

Пришла медсестра поменять мне капельницу, и меня замутило. Время, кажется, колебалось. Приходили врач, медсестра. Иногда в палате появлялась моя мать, иногда нет. Один раз мне показалось, что я видел Джен, но я в этом не уверен. Эммет всегда был возле меня, держал меня за руку. Несколько раз он наклонялся ближе и шептал, что ему нужно в туалет или что ему придется отпустить мою руку, чтобы поесть, а несколько раз моя рука нужна была медсестре, но в остальном она всегда была в руке Эммета. Чувствовалась, как будто он держал меня за руку уже несколько дней, но, когда стемнело, я понял, что это произошло в первый раз с того момента, как я попал в больницу.

Эммет наклонился к моей кровати и прошептал прямо мне в ухо.

— Уже девять вечера, мне нужно домой. Я хотел бы остаться, но не могу.

Я запаниковал. Я должен был отпустить его домой, но не хотел, чтобы он меня покидал. И пусть, когда он был со мной, я все еще пребывал в депрессии, он был моим якорем в этом океане эмоций. Я не хотел спать в темноте, в одиночестве, да еще и на препаратах. На самом деле, подумав об этом подольше, я почувствовал, как слезы выступают на моих глазах. Я прижал его руку к моим губам и, когда поцеловал костяшки его пальцев, слеза скатилась по моей щеке.

— Пожалуйста, — прошептал я, — останься.

Сжав мою руку крепче, Эммет стал напевать и взмахивать ей, будто хотел стряхнуть с нее воду.

Он уставился на мои губы.

— Мне пора домой. Остаться здесь на ночь плохая идея, и я не думаю, что мой аутизм мне позволит. Прости. Но я могу задержаться еще ненадолго.

Мне хотелось, чтобы он остался на всю ночь. Мне было нужно, чтобы он остался со мной, но я понял, что он не может.

Хотя бы еще немного. Объятий. Поцелуев.

Я кивнул Эммету.

Действие сильных препаратов заканчивалось.

Я похлопал по месту рядом со мной.

Ляг рядом. Обними меня.

— Это не комната. И ты весь в трубках.

Я был слишком измотан, чтобы спорить, поэтому просто откинул одеяло и ждал. Походив и понапевав еще немного, Эммет сел ко мне. Он возился с рельсом на кровати и уронил пульт от телевизора, проворчав что-то, прежде чем занял нужное положение, близко ко мне, и наши тела соприкоснулись.

— Они арестуют нас, — пробормотал он.

Я накрыл нас одеялом и, прикоснувшись к его лицу уверенным движением, которые ему нравились, прижался губами к его губам. Приоткрыв рот, я облизал его губу.

Эммет вздрогнул и пробормотал:

— Ты лизнул меня. — Но потом он тоже приоткрыл рот, впустив мой язык.

Из-за всех этих препаратов эрекции у меня быть не могло, но я почувствовал его твердость, упирающуюся мне в пах. Его поцелуи были неуклюжими и робкими, но я был смел, и Эммет принимал каждое мое движение. Обняв меня за плечи, он дышал все тяжелее и тяжелее, пока не отстранился.

Когда он заговорил, голос его дрожал.

— Джереми, если ты продолжишь меня целовать, я кончу прямо в трусы.

Я улыбнулся, но поцелуев не продолжил, только уткнулся носом в его щеку. У него была лучшая щетина на свете, ощущать её было так хорошо.

— Спасибо за то, что вызвал 911. За то, что ты со мной.

За то, что ты есть.

— 911 вызвала моя мама, но с моего телефона.

Эммет тоже неловко уткнулся носом в мою щеку, но без моего напора.

— Пожалуйста, Джереми, не делай так больше.

Я хотел пообещать ему, что больше этого не сделаю. Мне хотелось сказать, что я не думаю о самоубийстве, пока он со мной.

Это было бы ложью. Поэтому я поцеловал его губы еще раз и прижался к нему.

Когда вошла медсестра, она не накричала на нас, но велела Эммету уйти, и, когда он ушел, я молча уткнулся в подушку и захныкал. Прежде чем грусть поглотила меня, медсестра сделала мне укол еще какого-то препарата, и я заснул.

На следующее утро я проснулся уже не с таким сильным ощущением опьянения. Оказалось, что я реагировал на успокоительные препараты сильнее, чем они ожидали, поэтому так долго чувствовал себя настолько одурманенным, но теперь, хоть я и чувствовал себя по-прежнему ослабевшим, я был в состоянии сидеть, ходить и двигаться.

После проверки уровня кислорода в моей крови мне сняли все трубки и капельницы и принесли большой завтрак.

Эммету тоже принесли завтрак, потому что он вернулся, как только я проснулся.

Он ел молча, а потом стоял надо мной, практически кормя меня с ложечки, заставляя все съесть. Медсестрам мы, наверное, казались милыми, они продолжали улыбаться и смотреть на нас. Хотя некоторые из них знали Эммета, как он объяснил, его мать навещала в этой больнице своих пациентов.

Вскоре после того, как мы съели наш завтрак, приехали наши родители, все четверо, и матери, и отцы обоих. Мой отец держал мать под руку, успокаивающе её поглаживая, пока она вытирала свои глаза. Джен приехала с ними, хотя стояла она немного подальше, серьезная и бледная. Она всегда держалась так отстраненно по отношению к нашей семье, но, когда мы с ней разговаривали по телефону или находились наедине, она вела себя по-другому.

Мне надоело думать о том, как ужасен будет день, когда они заставят меня чувствовать себя плохо из-за того, что я почти сделал. На какое-то мгновение это заставило меня пожалеть, что мне не удалось покончить с собой, но потом Эммет взял меня за руку, и я не жалел больше ни о чем. Однако я не получил нотаций и нагоняя, которых ожидал. Когда все стали чувствовать себя неловко и оглядываться по сторонам, в палату вошел доктор.

Эммет, сияя, встал.

— Доктор Норт, вы врач Джереми?

— Да, я один из них. Рад снова тебя видеть, Эммет. Мариетта, Даг. — Врач пожал им руки и повернулся к моим родителям.

— Доктор Говард Норт. Приятно познакомиться.

Мои мать и отец приняли его рукопожатие, но вели себя так, будто им стыдно, как будто они смущены тем, что им пришлось вызвать мне врача. Доктор Норт не заметил этого, а если и заметил, то проигнорировал их.

— Я хочу попросить всех вас ненадолго покинуть палату, чтобы я мог поговорить с Джереми наедине. Если вы подождете в холле, я подойду к сестринскому посту и дам знать, когда мы закончим.

Мой отец застыл, и его усы приняли горизонтальное положение, параллельное его плечам.

— Мы остаемся. Он наш сын. Мы имеем право услышать то, что вы у него спросите.

Джен закатила глаза, но ничего не сказала, а доктор Норт спокойно обратился к моим родителям.

— При всем уважении, мистер Сэмсон, ваш сын совершеннолетний. Если он захочет, чтобы вы присутствовали при нашей беседе, то можете остаться. Можете присутствовать и на других беседах, если он согласится на это, но по закону Джереми имеет право принимать самостоятельные решения относительно его здоровья. И даже если бы он был несовершеннолетним, то я бы все равно настаивал на том, чтобы эта беседа хотя бы частично проводилась конфиденциально. Это не из-за неуважения к вам, как к родителям, а из уважения к Джереми, как к личности.

Это приятно меня удивило, но я сразу напрягся, когда отец посмотрел на меня, явно ожидая, что я скажу доктору Норту, что мы можем говорить при них, и я хочу, чтобы они остались. Я не хотел, поэтому уставился на одеяло и позволил доктору Норту прогнать их всех. Я не возражал, чтобы остался один единственный человек, но он ни на что не жаловался. Эммет обхватил двумя пальцами два моих в знак молчаливого прощания. Потом все ушли, и в палате остались только я и доктор Норт.