Над крышами небоскребов с ревом промчался самолет. Я машинально подняла голову и посмотрела в небо. В злых руках самолет может превратиться в оружие массового поражения. По иронии судьбы, это был самолет «Эр-Франс», компании, за штурвалом самолета которой находились злодеи, изменившие больше десяти лет назад ход мировой истории. Но труба зовет… Я встала.

Я решила перестать вынюхивать сведения в «Эр-Франс», разбираться в цифровых кодах и выяснять, кто такой гинеколог, фамилия которого случайно совпала с фамилией моего работодателя, и вместо этого сосредоточиться на работе. Мне надо было закончить несколько статей. В этом будет мое спасение. Никакие электронные письма не должны мешать мне сосредоточиться. Я умело распоряжалась своим временем. Понимала, что немного задерживаюсь, но мне надо было во что бы то ни стало закончить начатую статью. Во всяком случае, я все равно покину здание раньше, чем все остальные сотрудники, так что не видела в этом никакой проблемы.

Послышался звук, разительно отличавшийся от всех прочих звуков, которые я слышала во время работы. К моему этажу приближался лифт. Что мне делать, если это охранник? Я напомнила себе, что в моем пропуске значится: «Менеджер по продажам», и это прибавило мне уверенности. Я прижала к уху мобильный телефон. Если кто-то войдет, то я притворюсь, что говорю о чем-то очень важном, о том, что могло задержать меня на работе сверх положенного времени. Свой собственный компьютер я убрала в мгновение ока. Не стоит оставлять за собой ненужных следов. За жалюзи появился неясный силуэт, и, прежде чем я успела подумать, кто бы это мог быть, в помещение вошла женщина. Я опустила телефон.

– Добрый день.

– Добрый день.

– Я сейчас уйду.

Женщина ничего не ответила, но втащила в зал огромный пылесос, а затем вкатила тележку с принадлежностями для уборки. Я вспомнила, что тот человек как будто даже назвал мне имя уборщицы. Может быть, она в курсе всего того, что здесь происходило? Или и сама не осознавала, что является членом террористической ячейки? Пылесос оглушительно взвыл, и мне захотелось выскочить из помещения и выяснить, слышат ли этот шум внизу? Потом до меня дошло, что женщина, вероятно, каждый день убирается здесь в это время, и люди внизу привыкли к завыванию пылесоса. Может быть, правда до нижележащего этажа эти звуки не доходят. Это была пугающая мысль. Я вышла из почты и выключила компьютер.

– До свидания, мадам.

– До свидания, мадам.

Мужчина стоял, погрузившись в свои мысли и наклоняясь в такт с качающимся вагоном метро. Он попытался позвонить, но в вагоне не было связи. Я стояла в паре метров от него. Желто-коричневые глаза источали жизнелюбие, видимо помогавшее ему выживать.

Я сразу же начала фантазировать, лепя себе его психологический портрет. Это жизнелюбивый оптимист, обожающий хорошую еду и все удовольствия жизни. Такое заключение я вывела, оценив незначительную полноту. Он окончил работу, и теперь волнуется, все ли правильно сделал за сегодняшний день, справился ли с проектами. Нет, это не то. Жизнелюбие не задушить никакой работой, даже самой трудной. Мужчина посмотрел на меня, и я отвела взгляд, уставившись на носки своих туфель.

Я все спланировала, хотя со стороны это могло выглядеть как импульсивное случайное действие. Поезд остановился на станции «Сен-Поль». Когда двери открылись, мужчина немного отступил назад. Я вышла и остановилась на платформе, ожидая, когда все желающие войдут в вагон. После этого я протянула мужчине букет. Он рефлекторно взял его, просто для того, чтобы не уронить, и вопросительно взглянул на меня. Двери закрылись, и я пошла вдоль платформы.

Принимая предложение новой работы, я считала себя очень одиноким человеком. Но потом поняла, что это была моя ошибка. Наоборот, я только теперь стала по-настоящему одинокой. Я перестала разговаривать с людьми и опускала взгляд всякий раз, когда кто-нибудь обращался ко мне. Я пришла в себя только тогда, когда директор детского сада, куда ходил мой сын, спросил, будет ли он ходить в бассейн на следующей неделе. Я сама перестала понимать, кто я. Я навязала себе роль, которую научилась неплохо играть, но при этом усугубила свое одиночество.

Моя анонимность зашла так далеко, что я стала отдавать цветы незнакомым людям, даже мертвым. Юдифь Гольденберг за первую неделю получила уже несколько букетов. Возможно, я выбрала ее могилу за некоторую анонимность, потому что эта могила была чем-то похожа на меня. Возможно также, я выбрала ее, потому что она была одной из немногих могил, которые не были украшены ни живыми, ни искусственными цветами. С этой могилой я чувствовала себя в безопасности, потому что едва ли у Юдифи были близкие, которые могли бы счесть себя оскорбленными моими непрошеными цветами. Теперь же у нее появилась родственница.

К пропуску я привыкла, к цветам – нет. Розы я получила на выходе только один раз, но все цветы, без исключения, казались мне колючими и враждебными. Цветы, которые вручали мне на выходе с работы, были нарушением границ дозволенного. Цветы стали, очевидно, связующим звеном между работой и личной жизнью, а это очень мне не нравилось.

Для того чтобы немного разнообразить свою жизнь и перестать раздавать букеты мертвецам и незнакомцам, я однажды решила передать этот эстафетный букет человеку, который забирал из сада нашего сына, но в последний момент передумала. Он мог принять это за признание того, что я пренебрегаю своими обязанностями и раскаиваюсь в этом. В общем, я довольно скучный компаньон, обычно не вступаю в дискуссии, особенно с соседями, боясь невольно открыть им, чем я занимаюсь. Те, кто знают меня последние полгода, списывали мою молчаливость на счет депрессии. Но я не страдала отчуждением, во всяком случае, в определенных пределах.

Молодой человек одарил меня дежурной приветливой улыбкой. Он совершенно не походил на человека, работающего в цветочном магазине. Я не могла понять, где бы он мог работать, но чувствовала, что не здесь. Впрочем, само местоположение цветочного магазина тоже было неудачным – над станцией метро и неподалеку от мусорных баков. Среди бетона красовались цветы всех мыслимых расцветок и форм. Я давно собиралась навестить этот магазин и навести справки, но мне не хватало мужества. Я сказала, что хотела бы знать, кто посылает цветы и кто ежедневно доставляет цветы на проходную «Аревы». Молодой человек подозрительно посмотрел на меня, и сделал это с полным правом.

– Зачем вы хотите это знать? – спросил он.

– Мне просто интересно.

– К сожалению, я не смогу ответить на ваш вопрос. Кто вы?

Разумеется, продавцу цветов не было никакого дела до моего имени, это была всего лишь дежурная фраза, но от его вопроса у меня сильно забилось сердце. Чтобы увильнуть от ответа на поставленный вопрос, я показала продавцу букет.

– Он вам нравится? Я сам его составлял, он очень красив, согласитесь, – сказал продавец и улыбнулся.

Я кивнула:

– Да, мне нравятся все букеты, и поэтому я хочу знать, от кого их получаю.

Он заколебался, и я достаточно быстро поняла: он убежден, что посылающий мне цветы человек стремится завоевать мое сердце. Я посмотрела на молодого человека. С одной стороны, он был очень горд своим посредничеством между мной и неизвестным, но, с другой стороны, сознавал свой долг и не желал открыть мне имя заказчика.

– Мне очень жаль, мадам, но я ничем не могу вам помочь. На карточке не проставлено имя отправителя… или отправительницы, а это значит, что он или она пожелали сохранить инкогнито.

– Это месье Белливье? – спросила я.

На лице продавца не дрогнул ни один мускул.

В метро было многолюдно, и я заметила, что некоторые пассажиры весьма неодобрительно смотрят на то, как небрежно я обращаюсь со своим букетом. Его часто прижимали и мяли люди в сутолоке, особенно те, кто выходил из вагона на станциях. Осыпавшиеся листья усеивали пол вокруг меня, словно отмечая занятую мною территорию.