Прохождение писем было легко отследить, и если бы я лучше разбиралась в компьютерах, то смогла бы выяснить, кто такие laposte92800 и сам месье Белливье, или, по крайней мере, определить, где они находятся. Месье Белливье хотел от laposte92800 чего-то преступного, а я была посредником, а значит, находилась на линии огня. Если это так и я вовлечена в деятельность террористической организации, то, следовательно, никогда не смогу узнать, кому я передаю эти сообщения. Мало того, тот, кто привел меня сюда, тоже не знал, кто я такая. Но, видимо, такова специфика этой работы. Наверное, здесь не принято знать своих сотрудников. «Арева» был самым высоким небоскребом в деловом районе и мог стать превосходной мишенью. Но зачем нужно сажать человека на верхний этаж мишени, чтобы он передавал дальше какие-то странные сообщения?

В конце концов я смогла взять себя в руки настолько, чтобы пойти пообедать в «Макдоналдс». Я могла быть уверена в том, что не встречу там никого из своих старых и новых коллег. Усевшись за стол с порцией фишбургера, я посмотрела на часы, словно меня на работе кто-то ждал. Но меня никто не ждал. Тем не менее на работе у меня было дело, за которое я отвечала. В контракте значилось, что мой обед продолжается с 12.00 до 13.30. За пять минут до окончания перерыва я вернулась на рабочее место, закрыла и заперла дверь. После «Макдоналдса» мысли о террористах стали менее мучительными. За время обеда не поступило ни одного сообщения.

Статья о Париже стала приобретать некоторую законченность. Нельзя сказать, что я была ею особенно довольна. Надо находиться в более уравновешенном состоянии, чтобы писать статьи о парижских достопримечательностях. Поступило первое во второй половине дня сообщение. На этот раз оно состояло из последовательности цифр, за которыми следовала комбинация букв «инк. НДС». Неужели, подумала я, террористы платят налог на добавленную стоимость? Во второй половине дня поступило всего несколько сообщений, и я смогла отредактировать статью о политическом положении в стране. В течение последнего часа я сидела у окна и созерцала Сакре-Кёр.

Поступило еще одно сообщение. Оно состояло из двух букв AF, за которыми следовали две цифры. Мне показалось, что я смогу понять значение этих букв и цифр, но потом засомневалась и, сама не знаю зачем, сохранила их в моем телефоне. До конца рабочего дня оставалась четверть часа. Пройдет всего несколько минут, и я снова окунусь в реальность, спущусь в метро и поеду вместе с другими живыми мертвецами. Еще через пару часов я заберу сына из садика. Все это придает нам, людям, ощущение собственной безопасности, но на самом деле делает нас невероятно уязвимыми. Сообщений больше не было. Я выключила компьютер, вышла из помещения, заперла дверь и направилась к лифту.

В такой ситуации я была уверена, что все трудности остались позади. В конце концов, я ожидала препятствия на входе в здание, а не на выходе из него. Карточка сработала замечательно, на турникете вспыхнул зеленый индикатор. В вестибюле почти никого не было. В это время никто еще не покидал работу и уже не приходил на нее, если, конечно, причиной не было какое-нибудь общее собрание.

– Мадам!

Я сразу поняла, что оклик девушки за стойкой относился ко мне, но сначала просто не поверила своим ушам. Как хорошо все начиналось. Я остановилась и посмотрела на носки своих туфель. Красные туфли неплохо смотрелись на фоне белого мрамора пола. Я обернулась. Девушка за стойкой лучезарно улыбалась.

– Не забудьте взять вот это, мадам.

Она протянула мне букетик красивых цветов.

– Это мне?

Я сразу поняла, что совершила ошибку. Не надо было так явно демонстрировать свое удивление. Но я была не в состоянии совершить над собой такое насилие. В конечном счете люди часто действуют чисто рефлекторно.

– Да. Смотрите, какие они красивые, правда? – говорит девушка.

По вестибюлю прокатывается волна холодного воздуха. Хорошие кондиционеры есть не только в кафе.

Цветочные стебли липли к руке. Цветы похожи на красные гвоздики; букет украшен несколькими зелеными веточками. Из-за цветов я начинаю чувствовать, что меня преследуют. Наверное, месье Белливье решил проследить за мной до дома. Не было ни визитной карточки, ни клочка бумаги с именем дарителя букета. Зато была карточка с указанием названия цветочного магазина, где был куплен букет. В первый день на новой работе все было хорошо до получения этих странных цветов.

Высокие каблуки начали утопать в рыхлой земле, когда я свернула с проспекта. Цветы мешали мне до такой степени, что я желала только одного – как можно скорее от них избавиться. Самым простым выходом было бы выбросить их в ближайшую урну. Но я почему-то решила, что это будет ошибкой. Дело было даже не в том, что мне была противна сама мысль о том, чтобы выбросить в урну красивые свежие цветы, нет, я понимала, что надо поступить по-другому.

В моем мозгу укоренилась поистине паранойяльная мысль. Этот букет – не что иное, как безымянная эстафетная палочка. Я получила ее от девушки за стойкой, она получила цветы от месье Белливье, а теперь наступила моя очередь передать букет дальше. Поступить с букетом точно так же, как с сообщениями. Я решила подарить цветы усопшему, и именно для этого свернула с проспекта и вошла на территорию кладбища. Но дело было не только в этом, мне надо было как-то провести время и воспользоваться передышкой до того, как забрать сына. Это было средством вернуться в окружающую действительность. Мертвые напоминали мне о жизни.

Женщина в караульной будке кивнула мне, когда я вошла на территорию еврейского кладбища. В последнее время на всех еврейских кладбищах появились сторожа, так как вместе с волной терроризма поднялась и волна осквернений еврейских могил. Букет цветов превращал меня из случайной посетительницы в скорбящую родственницу.

Я рассеянно, без всякого плана, шла между могилами. Под ногами хрустели сухие листья – странный звук, обычно характерный для осени. Чем дальше я углублялась на территорию кладбища, тем прохладнее становилось вокруг. Холодные могильные камни стойко противостояли жаре. Я много раз бродила здесь и до этого, но раньше почти не обращала внимания на детали. Если умершая была еврейкой, но была замужем за неевреем, то на камне значилась и девичья фамилия, напоминавшая о происхождении этой женщины. Но никаких еврейских символов на могилах не было – ни звезд Давида, ни семисвечников. Не было и надписей еврейскими буквами. Были видны лишь имена и даты жизни – год рождения и год смерти.

Большие фамильные склепы возвышались над другими могилами, похожие на гигантские детские строительные конструкторы из каменных кубиков. Многие могилы выглядели заброшенными и поросли милосердным мхом. На иных могилах гордо красовались свежие цветы. В заброшенных могилах не было ничего печального, наоборот, они были красивы в своем природном одеянии. Самый печальный вид был у могил с искусственными пластиковыми цветами. Эти цветы говорили не о заброшенности, а о чем-то худшем – о фальши. Кто-то вспомнил о чувстве долга перед мертвым и заглушил свою нечистую совесть, положив на камень вечные цветы. Пластмассовые цветы не вянут и не растут, они – всего лишь неодушевленный, равнодушный предмет, мертвый, как камень. Уходя, я кладу цветы к могиле некой Юдифи Гольденберг.

Утренние часы я провожу по-разному, в зависимости от того, дома мой сын или нет. Мой бывший муж не смог взять этим летом отпуск, а я не могла уйти в отпуск сразу после выхода с больничного листа. По этой причине сын проводил лето в детском саду. Мне кажется, ему там нравилось, хотя, быть может, я просто внушила себе эту идею, так как очень хотела в это верить и не могла придумать никакого другого выхода. Когда я спрашивала его, хорошо ли он проводит время, сын в ответ лишь пожимал плечами. Такие вопросы я всегда задавала по утрам. В течение дня я была сильно занята, а к вечеру слишком сильно уставала, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы. Так был решен вопрос с чувствами.