Герман Ильич оказался высок и строен, одет богато и со вкусом, но не это бросалось в глаза, а его необычная внешность. Беломраморное неживое лицо с почти невидимыми бровями и ресницами, обрамленное белыми длинными волосами, было лишено красок, не считая хищно рдеющих прихотливо изогнутых губ. «Кем еще быть с таким обликом, как не колдуном, магом или спиритом?» – подумал Филипп.

Долгожданный гость довольно холодно поприветствовал брата, что составило резкий контраст той веселой шутливости, с которой он представился остальным:

– Герман де Вержи, дамы и господа. Прошу любить и жаловать!

Филиппу сразу вспомнился отвратительно жестокий граф из итальянской оперы Гаэтано Доницетти, о коей мальчику было известно благодаря широким познаниям в музыке мосье Деви. Из-за этой ассоциации образ дядюшки приобрел еще более зловещую окраску.

Хотя назначенное время обеда уже почти наступило, Филипп все мешкал в своей комнате. Он не хотел спускаться вниз, однако неведомая сила влекла его туда. Любопытство, конечно, но и не только – так стремятся скорее встретиться с тем, что, возможно, погубит, но перед этим принесет неизведанные ощущения. Когда он все-таки возник на пороге столовой, остальные уже заняли места за большим дубовым столом, накрытым по случаю торжества самой роскошной скатертью, какую только смогла отыскать в сундуках Пелагея Ивановна. По белоснежной льняной поверхности драгоценными каменьями были рассыпаны бесчисленные блики от электрической люстры, отраженные сверкающими серебром и фарфором. Яков Ильич, то ли ошарашенный всем этим непрошеным великолепием, то ли обескураженный приездом брата, выглядел погруженным в себя и несколько меланхоличным, зато Пелагея Ивановна и Катрин веселились от души, слушая занимательные речи гостя.

Дядюшка, по-видимому, привыкший в полной мере эксплуатировать свою причудливую внешность, был одет в черный старомодный сюртук, расшитый серебром, удивительно ему шедший. Четырнадцатилетняя Катрин в новом незнакомом платье с завышенной талией и длинной ниспадающей юбкой, искусно украшенном цветочными вышивками, смотрелась совсем взрослой барышней. Необычно женственная и смирная, она буквально пожирала глазами графа, заливисто смеясь его шуткам. Филиппу непривычно и отчего-то неприятно было видеть ее такой.

Голос у де Вержи оказался мелодичным, с богатейшим арсеналом интонаций – от сладких, мурлыкающих при обращении к дамам до четких, требовательных в общении с прислугой и елейно-снисходительных по отношению к брату. Филиппу все это казалось ненастоящим, как представление в театре.

– И с какими же духами вам доводилось беседовать? – интересовалась Пелагея Ивановна. – Я слыхала, в столице из известных людей все больше Пушкина вызывают, но у вас, во Франции, должно быть, другие предпочтения?

– О, у меня случались весьма интересные собеседники! – не разочаровал ее Герман Ильич. – Парацельс, например. В потустороннем мире он нашел подтверждение своей идеи о существовании у человека, наряду с физическим, сидерического тела, связанного с движением звезд. Мне и с самим Месмером довелось пообщаться. (Тетушка восхищенно ахнула.) Покинув земную юдоль, он продолжает разрабатывать свою концепцию животного магнетизма – особого рода флюидов, которые позволяют устанавливать телепатическую связь с другим человеком…

Филипп слушал галиматью, которую нес дядюшка, и думал: ну не могут они быть такими идиотками, особенно Катрин. Не далее как вчера Филипп ей разъяснил, что Дмитрий Иванович Менделеев, член-корреспондент Российской Императорской Академии наук, еще тридцать лет назад разоблачил это шарлатанство, создав специальную научную комиссию для расследования спиритических дел. А месмеризм – и вовсе отсталое учение, прошлый век.

– Отец Амвросий утверждает, что на спиритических сеансах являются бесы и, представившись вызываемыми духами, над людьми куражатся. Что вы на это скажете? – Катрин таки очнулась от морока, вызванного гипнотическими речами дядюшки, и не подвела.

– Не стоит судить о том, чего сам не изведал, – умело парировал граф де Вержи. – Давайте как-нибудь на днях устроим сеанс, и тогда вы сами во всем убедитесь. Яков, надеюсь, ты не будешь против? Нет?

Обычно весьма сдержанная Пелагея Ивановна при этом предложении чуть не захлопала в ладоши. Яков Ильич насупился, но промолчал, тем самым как бы позволяя брату творить все, что тому в голову взбредет.

– Отлично! Тогда назначим, скажем, на следующей неделе. Сегодня уже поздно, а завтра я хотел бы прогуляться верхом, осмотреть поместье. Филипп, ты составишь мне компанию?

Неожиданное обращение дядюшки, который до этого, казалось, не замечал сына своего брата, застало мальчика врасплох.

Он неуверенно кивнул, понимая, что иного выхода у него нет.

– Будет весело, – пообещал граф, и в его голосе Филиппу послышалась угроза.

Иван, 2016

Вернувшись в общежитие после смены, я еще в коридоре услышал сердитое гудение Анны, беседовавшей, очевидно, с Дольчевитой.

– Представляешь, в архиве работают такие странные люди! По идее их, имеющих дело с различными старыми документами, должна сразу заинтриговать загадочная история, случившаяся в начале века, а они смотрят на меня равнодушными рыбьими глазами и талдычат: «Уточните, какой именно фонд вас интересует?»

По возвращении в город Анна развила бурную деятельность, в результате чего на старое пожарище выехали одновременно полиция, представитель отдела культуры и съемочная группа телеканала, где моя подруга значилась помощником редактора.

Человеческие останки полицейские довольно равнодушно забрали для определения срока давности и причины смерти, с точки зрения культурной ценности некоторый интерес представлял разве что обнаруженный нами ларец, но тележурналисты не без влияния одной неугомонной особы сумели раздуть из этого дела целую детективную историю, попутно призвав граждан, знающих что-либо об усадьбе, поделиться информацией. Пятиминутного сюжета в местных новостях я не видел, поскольку на тот день как раз пришлась моя смена в приемном, но Анна пересказала мне его практически слово в слово. Теперь она металась по архивам и музеям, азартно отыскивая любые упоминания о Вежино, я же полностью погрузился в медицину, готовясь к летней сессии и продолжая трижды в неделю санитарить.

Я вошел в комнату и увидел Анну сидящей в кресле напротив Виталика в моей любимой позе со скрещенными лодыжками длинных изящных ног. Дольчевита внимал словам девушки с неподдельным интересом на лице. Догадываюсь, что он неровно дышал к моей подруге, но, зная ее крутой нрав и острый язык, подступиться не решался, только смотрел умильно и – подозреваю – мысленно пытался ее раздеть. Грудь Анны соблазнительного третьего размера колыхалась под тонкой тканью блузки в такт возмущенным словам, и справедливости ради я должен признать, что это весьма способствовало течению мыслительного процесса именно в таком направлении.

Завидев меня, девушка подскочила, тут же разрушив всю композицию. С радостным возгласом:

– Ну наконец-то! Переодевайся скорее, нас ждет Вадим Валерьянович, это, если ты забыл, эксперт, которому я передала шкатулку из подвала. Он обещал рассказать что-то интересное, – она принялась кидать мне заранее приготовленную чистую одежду.

– А поспать? – уныло осведомился я, поскольку смена выдалась довольно хлопотной.

– Потом выспишься! – категорично бросила она. – Только не говори, будто тебе не интересно, что было в том ларце!

Мне было интересно, к тому же спорить с Анной, когда она вошла в раж, себе дороже, так что я покорно собрался, и мы отправились к эксперту.

В метро, стараясь перекричать царивший вокруг шум поездов и гомон толпы, моя подруга делилась результатами своих изысканий:

– В архиве мне удалось узнать не так уж много. Это поместье до революции принадлежало Якову Ильичу Вежину, а до этого – его отцу, Илье Серафимовичу.