В канун Нового года Эрхард выпил три коктейля «Лумумба» и решил найти себе новую подружку. Впрочем, слово «новая» тут не совсем уместно. Его спутница жизни не должна быть ни новой, ни молодой, ни красивой, ни милой. Просто ему нужен рядом кто-то живой, теплый. Пусть в доме поселится женщина. Может быть, она будет постоянно мурлыкать себе под нос какую-нибудь песенку или ругать его за то, что он пролил на пол какао. О чем он может ее попросить? Почти ни о чем. А что он может ей предложить? Почти ничего. Ясно одно: жизнь ее не будет раем. Через несколько лет ей придется брить его и снимать с него туфли после долгого дня за рулем – если, конечно, тогда он еще сможет водить машину, – выносить его ночной горшок… Через несколько лет…

Горный склон рядом с домом невидим; он тонет в кромешной тьме. Если Эрхард долго сидит неподвижно, начинает различать звезды. А если просидит на одном месте еще дольше, он увидит, как звезды падают, становясь все ярче и ярче. Тишина разрастается, если можно так выразиться. Она вырастает, как вакуум, затопляя дневную жару, которая еще цепляется за скалы, неослабевающее завывание ветра в тональности до мажор, дальний прибой и бурление крови в его жилах. От такой тишины в канун Нового года хочется плакать. Тишина настолько всепоглощающая и полная, что сливается с ночью. Он не спит, но ему кажется, что его глаза закрыты. Вот почему ему так нравится здесь жить. Сюда никто никогда не приходит.

Здесь только он. А еще Лорел и Харди. И падающие звезды. Звезды, конечно, были всегда, но сейчас он их видит. Сначала множество ярких точек, потом он различает созвездия, Пояс Ориона и галактику, похожую на старомодную перфокарту. Привет от Большого взрыва…

С прошлого раза прошло семнадцать лет и девять месяцев. Он вдыхает аромат духов Беатрис, которыми пропахла его рубашка, – она обняла его после обеда, когда он собрался уходить. Беатрис пригласила его к ним встречать Новый год, правда без всякого воодушевления, и это еще мягко сказано.

– У меня на сегодня другие планы, – старчески сварливо ответил Эрхард.

– Да ладно тебе, – сладко пропела она, не желая сразу сдаваться.

– Ну уж нет, ваши гости для меня чересчур модные.

Беатрис промолчала: видимо, понимала, что так оно и есть.

Тогда заговорил Рауль:

– Лучше тебя я почти никого не встречал.

Они больше не уговаривали его остаться. Когда начали расставлять бокалы с шампанским, он поцеловал Беатрис, поздравил ее с Новым годом и ушел. Рауль проводил его вниз.

– Счастливого пути! – сказал Рауль, когда они очутились в шумной толпе на улице.

Их громко поздравил с Новым годом Силон, владелец магазина сумок и чемоданов через дорогу. Конечно, в первую очередь он обращался к Раулю – его все знают. Эрхард шел к своей машине, охваченный привычной тоской, которая овладевала им всякий раз в канун Нового года. Еще один год прошел, как и остальные, еще один год мрачно нависает впереди.

Твое здоровье, друг мой. С коньяком гораздо лучше. Коньяк согревает изнутри. Ночь теплая. Он ощутил приятное покалывание. Может быть, из-за мыслей о Беатрис, о ложбинке между ее грудями, которая уходит под блузку, о самом средоточии ее аромата… Хватит! Не стоит мечтать о ней. Не о ней он сейчас должен думать. Дочка парикмахерши. Вот о ком вполне можно поразмышлять. В ней что-то есть.

Он с ней незнаком. Один раз видел издали. Зато он часто видит ее снимки на стене салона красоты. Он думает о ней. Представляет, как она входит в салон: звенит колокольчик над дверью. Потом в его воображении она сидит за столом напротив и смотрит, как он ужинает. Или стоит в кухне, в его кухне, и готовит – что-то дымится и шипит на сковороде.

На самом деле она гораздо моложе, и, скорее всего, ей нет до него дела. К тому же она не совсем в его вкусе. И кстати, разве он может произвести впечатление на молодую женщину? Скорее всего, она даже готовить не умеет. Любит, наверное, болтать с подружками по телефону, как все девицы. Вполне вероятно, что она ест готовую лапшу из контейнера, уставившись в компьютер.

На фото в салоне она совсем девчонка, воплощение невинности. У нее густые кудрявые волосы, она носит большие, почти мужские, очки. Не красавица, но чем-то цепляет. Ей, наверное, лет тридцать, не меньше. Если верить ее матери, она милая и остроумная. Но матери необъективны. В тот раз, когда он увидел ее на улице, узнал по легким, кудрявым волосам. Она переходила дорогу с прямой как палка спиной; на плече болталась дамская сумка. Увидев идущую навстречу машину, она вдруг припустила вперед. Девушка не показалась ему изящной, напротив, ее движения были несколько неуклюжи. Он сам не понимал, почему так часто думает о ней, может быть, ему просто хочется пустить корни на острове…

Ветер завывал в скалах и за углом – монотонно, словно из фортепиано постоянно извлекают одну и ту же ноту. Одиночество…

Во всем виновата Петра. Ее неестественно высокий голос перекрывал любые разговоры и возражения. Невозможно сосредоточиться, если, в ожидании своей очереди, листаешь журнал и пытаешься прочесть репортаж о местной футбольной команде. Петра непоколебима. По ее мнению, любовь – то, что необходимо выдавливать из других. Она без умолку тараторила о дочери, впиваясь в скальп Эрхарда своими длинными ногтями: дочка переехала в отдельную квартиру, купила себе мопед, у нее новый клиент, она порвала со своим приятелем. Петра призналась, что она – но не ее дочь – хочет внуков и так далее. И вдруг, несколько месяцев назад, Петра сказала: «Вот бы моя дочка нашла кого-нибудь вроде вас». При этом она смотрела на его отражение в зеркале. Потом Петра добавила: «Она не похожа на других девушек, но ведь и вы не такой, как все».

Они даже вместе посмеялись – в основном Петра.

Ее предложение тогда растревожило Эрхарда. Почему она так сказала? Ведь не просто так сболтнула… Помахала своей дочерью перед его носом. Неужели намекала, чтобы он пригласил ее дочь на свидание? Разве Петре не известно, как его прозвали местные? Разве она не заметила, что у него недостает пальца на руке? И потом, разница в возрасте… Неужели Петре все равно? Он старше ее дочери лет на тридцать, не меньше. Он ровесник самой Петре, даже старше. И все же во всем чувствуется какая-то приятная симметрия. Старики оглядываются назад и тянут молодых вперед; как на литографии Эшера «Рисующие руки». Пять пальцев на одной руке и пять пальцев на другой. Пять + пять.

«Вот бы моя дочка нашла кого-нибудь вроде вас», – сказала Петра. Кого-нибудь вроде него!

Не его, а «кого-нибудь вроде него».

Почему она так сказала? Может, намекала, что кругом много таких, как он? Мужчин, которые похожи друг на друга, как будто сделаны под копирку, которые снова и снова делают одно и то же из поколения в поколение. Они не меняются и не задаются вопросами… Кто-нибудь вроде него! Он совсем замшел в своем медвежьем углу; сегодня здесь, а завтра там, и после него останется лишь вонючий след.

В центре города грохочут фейерверки.

Может быть, так и поступить? Поехать в город и пригласить ее на свидание? А что откладывать? Поскорее покончить с делом. Он понимал, что за него сейчас говорит «Лумумба». Понимал и то, что его храбрости хватит не больше чем на два часа. Потом он постепенно вернется в реальность. Сейчас четверть одиннадцатого. Скорее всего, ее даже дома нет. Она сидит в ресторане с молодыми людьми, которые разбираются в компьютерах. А что, если она сейчас одна дома, совсем как он? Смотрит жуткие новогодние передачи по телевизору. Ее мать много раз говорила ему, где она живет: в сравнительно новом доме на улице Палангре. Квартира над магазином детской одежды. Можно проверить, дома ли она, и все. Посмотреть с улицы, светятся ли ее окна, мерцает ли телевизор в темноте.