– Это правда. Хотя всё же как-то некрасиво нам говорить так о нашей сверстнице, а?

– Тоже верно. Правильнее было б сказать, это просто было неожиданным для нас, и очень приятным, что она, такая холодная и замкнутая сперва, оказалась на деле совсем другой - живой, общительной, задорной. Хотя и от них всех, если узнать их поближе, можно ожидать… Она ведь сама много раз сказала, что эта замкнутая жизнь там делает очень жадным до всего нового…

– Тебе, кажется, не нравится, что она пошла к ним. Ты явно очень взволнован.

– Нет, я не поэтому. Мне просто неловко, что…

– Что у нас оказались такие соседи?

– О нет, нет! Только не говори о том, чтоб куда-то перейти, и не только потому, что Селестина ведь там. Я не знаю точно, как предписывает поступать ваша культура, но если вам всё равно, то я бы предпочёл остаться, наша культура не позволяет выказывать явное презрение тем, чья судьба отлична от нашей.

– Всё-таки всё ещё недостаточно мы знаем о культуре друг друга.

– Для нашей это - белое пятно. У нас нет проституции, нет нищих, и преступность у нас - большая редкость. Но минбарец, в особенности жреческой касты, не вправе отворачиваться от отверженного, выражать презрение чужим обычаям, демонстрировать превосходство…

– Прости за такую реакцию. Теперь-то я рейнджер, я больше знаю. Хотя рейнджерство теперь - более мультирасовый конструкт, чем именно минбарский. А на Центавре всегда считалось, что именно в снобизме и непоколебимом чувстве превосходства минбарцев никто не опередит. Ну разве что, ворлонцы.

– Со стороны, наверное, это выглядело так. Ну и, конечно, имеет значение, о какой касте и даже о каком клане говорить. Но превосходство минбарцев не строится на внешних понятиях порока и добродетели, как у… некоторых других рас. Вообще же многое в наших понятиях чести и достоинства неизбежно претерпело изменение после знакомства с другими расами, к которым мы не можем применять те же мерила, что к себе. Проще говоря, я хотел бы, не пытаясь навязать вам, как вам думать и поступать, оставить за собой право думать и поступать, как считаю правильным я, даже будучи гостем в вашем мире.

– Ты говоришь о невозможных вещах, и мне кажется, ты уже сам начинаешь это понимать. Вот если б, к примеру, наша культура предписывала убивать таких людей - разве ты присоединился бы ко мне в этом, или хотя бы остался безучастным наблюдателем? Разве не обратился бы к этому архаичному, как ты представляешь, пониманию минбарского характера, утверждению своих моральных представлений более высокими и правильными, чем чьи-либо иные?

Дэвид молчал.

– Это же одна из главных проблем во взаимоотношениях разных культур - принять чужие понятия о добре и зле, если они кардинальным образом отличаются от твоих собственных, невозможно. И это логично, разве можно представить два добра, два зла, две истины, и даже более? Некоторые говорят - да, свои убеждения полезно подвергать сомнениям, не закостеневать, не становиться догматиками или фанатиками, но это позволительно в чём-то не очень важном, потому что - стоит ли вообще заикаться о каких-то убеждениях, если допускаешь, что они могут быть и ложными? И потому что - так можно договориться и до того, что у дракхов тоже есть какая-то своя правда, что их принципы тоже заслуживают уважения… Здесь же могу тебя успокоить - всё довольно просто. Хотя для вас будет сложно. Центаврианам не предписано шарахаться от велида как от чумных. Конечно, о них допустимо отзываться с пренебрежением и даже презрением, как, впрочем, и о многих, кому не привелось стать предметом всеобщей зависти, но - никогда им в лицо или в их присутствии. Публичное оскорбление велида или проституток вообще - очень дурной тон. Для центаврианина естественно ценить то, что доставляет ему удовольствие - хорошее вино, дорогие вещи, красивых женщин. А секс у нас, как правильно заметила Селестина, не является преступлением, никакой. Поэтому презрение может быть к проститутке ввиду бедности, незнатности, зависимого положения - так же, как вообще к рабам, слугам, беднякам, но никак не по роду её занятий.

– Понятно. Критикуется неуспешность, а не… моральный облик…

– Именно.

Дэвид оглянулся, нашёл глазами Селестину. Она уже втянулась с новыми знакомыми в какую-то карточную игру, над полупустым пляжем разносились их весёлые голоса и смех. Темнело, многие компании разводили костры - не то чтоб для обогрева, ночь не ожидалась холодной, скорее как источник света и живой, романтической атмосферы, а у кого ничего не было для этого предусмотрено - покидали берег или перемещались в беседки. Развели костёр и в необычной маленькой компании неподалёку. Интересно, что карточные игры возникли у многих рас совершенно независимо друг от друга. Хотя, что же в этом странного? Правила и внешний вид карт могут, конечно, сильно различаться… Диус много рассказывал о популярных на Центавре играх, некоторые из них были беззастенчиво позаимствованы у землян, а одна даже у нарнов, по доносящимся возгласам можно было даже примерно понять ход игры. Вроде, играют за интерес, но даже если на деньги, за Селестину можно было быть спокойным - в Ледяном городе это ходовое развлечение наряду с рукоделием и жонглированием, наиболее способные с юных лет способны состязаться с бывалыми картёжниками. Сколько талантов пропадает под толщей льда, смеялся Диус.

– Брат, сестра! - донеслось от костра, - зачем вы зябнете там одни? Присоединяйтесь к нам, места много, фруктов много!

Велида в большинстве своём - очень дружелюбные и открытые создания, говорила потом Селестина. Они из тех, кто, хоть и видели много всякого разного, предпочитают жить легко и весело, свободное время отдают развлечениям, любят новые знакомства, легко ввязываются в авантюры. Обращения «брат» и «сестра» - нормальны у велида не только друг к другу.

– Садись, брат, налей сестре вина. Вам ли сейчас быть в тишине и печали? Печали и так много. Надо веселиться, от весёлого отходит смерть.

«Господи, знать бы, что она им наговорила…» - заметалась в голове у Дэвида паническая мысль. Они кратко условились, что по следующей легенде уже Селестина будет сестрой Милиаса, ну или оба будут сёстрами, но подробностей пока не проговаривали. А ведь если новые знакомые расспрашивали её об оставленных невдалеке спутниках, что-то она должна была отвечать…

– Бедняжке Налани нельзя алкоголь, - вздохнула Селестина, - как и много что ещё. Да, всё после этого…

– Ох, как жалко, как жалко, - завздыхали велида, - как несправедливо, что с хорошими людьми происходит что-то настолько ужасное!

Дэвид, насколько возможно ненавязчиво, разглядывал необычную компанию. Издали они казались чем-то цельным, монолитным, вблизи же было видно, что они совершенно разные. Старшему было, вероятно, лет 50, у него было круглое добродушное лицо, мягкие черты которого с равным успехом могли бы принадлежать и мужчине, и женщине. Похоже, он, единственный из всех, был русоволос, его брови были светлее, чем у его друзей, да и на бритом черепе не было такой лёгкой синевы, как у его приятелей-брюнетов. Младшему было немногим больше 20, он был самый высокий и статный и на нём было меньше всего косметики, так как его внешность и без того была достаточно яркой - чёрные глаза, чёрные брови, бронзовая кожа. Центавриане - одна из немногих рас, чья кожа воспринимает ультрафиолет схоже с землянами, но их загар несколько отличается по виду, а в данном случае это не загар, а природный цвет. Двое других были примерно тридцатилетнего возраста, тоже брюнеты, но у одного голубые глаза, у другого - кажется, серые, голубоглазый был ширококостный и с грубоватыми чертами лица, но самый приветливый и смешливый, бритую голову сероглазого украшала замысловатая татуировка в виде цветка.

– Ну, откуда вам знать, что мы хорошие люди? - улыбнулся Милиас.

«Всё-таки, что же ужасное со мной произошло, узнать бы это поскорее…»

– Конечно, хорошие! Сестра ваша Мефала рассказала о вас. Ужасно то, что с вами произошло! Надеемся, наш город подарит вам достаточно приятных минут.