- Песня - ещё какое оружие… Раз уж ваша жизнь не раз подвергалась опасности из-за этого.

- Это я достаточно быстро поняла. Мы назывались «Артисты против войны», и многие не присоединялись к нам, но это не значило, что они - за войну. Просто они не принимали наши условия, не хотели петь бесплатно для тех, кто даже не знает их языка, или переводить песни на их язык, или учить их песни… Не хотели отчислять все сборы с концертов у тех, кого война пока не обездолила, в пользу раненых и беженцев, оставляя себе только то, что нужно на дорогу до следующего места и пропитание. Их можно понять, хотя я лично не понимала. Как можно думать о выручке, о процентах, когда умирают дети, когда мы радуемся каждой удачно проведённой операции, каждому ящику гуманитарной помощи, который смогли обеспечить мы… А были и те, кто были за войну. Чьей славой были песни, которые они сами считали патриотическими… Казалось бы, мы не мешали друг другу, у нас была разная аудитория. Казалось бы, чем мы были опасны тем, кто отказывал нам в предоставлении площадок? Артисты, никогда не державшие иного оружия, кроме кухонного ножа. Понятно, что центаврианская администрация не пустила нас на Нарн… Но ведь не только они встречали нас холодной брезгливостью. Мы были против войны, но мы тоже были на войне. Невозможно петь только о любви, о радости, о красоте, когда каждый день желаешь, чтобы твои глаза больше уже ничего никогда не видели. Невозможно не отражать в песнях реальность - не только лучшее в ней, но и горечь, и боль, и возмущение. Слушатель не примет песню, если в ней не будет правды. Наши песни не только поддерживали пострадавших, они обличали виновных, они клеймили зло. Это было не то время, когда можно было не касаться громких имён, из чьего бы мира они ни происходили. Может быть, если б мы кланялись каждому, кто просто нам не мешал, кто скрипя зубами кидал жалкие подачки, какие постыдишься дать нищему, а ведь наши деньги - это спрессованные слёзы, это бессонные ночи, это подвиг… Может быть, если б мы унижались перед всяким, у кого есть деньги и оружие, и не поднимали злободневных тем, были бы как бы вне, мы больше бы получили. Но тогда мы сами не могли бы себя уважать, и никто из тех, к кому мы, как артисты, шли, не уважал бы нас.

- Тем, кто сейчас молод, не представить, что вы пережили.

- И это естественно. Как красочно ни описывай такое - представить невозможно. И я не хочу, чтоб представляли. Никто, кто пережил всё это, не хотел бы, чтоб кто-то другой пережил такое. Когда я вспоминаю об этом, я радуюсь, что Раскеле не хлебнул того, во что мы окунулись, а ведь если б не его операции, он был бы с нами, это несомненно. Но интересно - страха не было. Когда-то я боялась, примут ли меня в других мирах, будет ли это интересно - а теперь я шла и говорила, и пела, и писала письма… Безопасно не было нигде - ни там, где рвались взрывы и полыхали пожары, ни там, где процветала мирная, сонная идиллия. Нас арестовывали сотню раз - под самыми разными предлогами, иногда смешными. Нам срывали концерты, писали всякую чушь в газетах, про анонимки с угрозами я не говорю, это было в жизни каждого артиста в самое мирное время… Но страха не было. Всякий страх умер в то время. Мы просто шли и делали то, что было необходимо. В меня стреляли… Повезло, что это был большой город, с хорошим госпиталем. У меня поврежден плавательный пузырь, это сказывается с возрастом… Многих из нас пытались убить, и некоторых убили. Но мы кое-чего достигли, и жалеть не о чем.

Дэвид взял из аппарата новую пластинку.

- Хочется всё же надеяться, что мы все сможем послушать вас вживую.

- Это определённо. Мой голос, конечно, уже не так чист и прекрасен, как в молодые годы, но пока ещё могу петь, а значит, пока ещё жива.

- Это замечательно и интересно, рейнджер Ташор, то, что ты рассказал нам. Мы благодарны тебе за этот рассказ. Теперь расскажи нам о ваших женщинах. Мы слышали, что ваша раса очень трепетно относится к женщинам, это близко и интересно нам, мы хотели бы об этом услышать.

Ташор обвёл сидящих кружком тучанков несколько испуганным взглядом. Принц Винтари сказал как-то раздражённо, что у него есть ощущение, что каждый вопрос тучанков какой-то если не издевательский, то с двойным дном. Теперь он, пожалуй, согласился бы с этим.

- Ну… Я не знаю, что рассказать вам. Наши женщины очень красивы. Конечно, я понимаю, что не всякий с этим согласится, многие расы считают нас, дрази, непривлекательным народом. Мы это знаем. Мы тоже не каждого, кого встречаем во вселенной, назовём красивым. У каждого своя эстетика. Но для нас наши женщины - прекрасны. И мы действительно считаем их нашей главной ценностью.

Тучанки тихо перешёптывались между собой, тихо шевеля иглами.

- Правда ли, что вы так восхищаетесь вашими женщинами потому, что их у вас мало?

- Ну… возможно, что так. У многих народов бывает такое - то, чего много, не ценят. У нас не ценят мужчин. Мужчин много, поэтому мужчины могут гибнуть в войнах, работать на опасной работе. А с женщинами так поступать нельзя, женщин нужно беречь и защищать. Каждая женщина с рождения знает, что она - сокровище, достояние нашего мира.

- У тебя есть жена или возлюбленная, рейнджер Ташор? Какая она?

- О нет, конечно, нет. Я третий сын в бедной и незнатной семье, я молод, и ещё ничего не достиг. Мне не положено место среди мужей. Мой отец потому отпустил меня в рейнджеры - может быть, если я стану героем на этом поприще, какая-нибудь женщина возьмёт меня в число мужей.

- И тогда ты оставишь орден, чтобы жить семейной жизнью?

- Это едва ли, это не требуется. Есть, конечно, некоторые семьи, в которых мужья равноправны, и все живут в одном доме со своей женой, но это редкость, навряд ли мне удостоиться такой чести. Скорее всего, как пятому или шестому мужу, мне будет позволено встречаться с женой раз в год, в свою очередь, чтобы надеяться на появление детей. Ведь едва ли я могу дать жене подобающее обеспечение, а значит, мне, как и тем мужьям, которых берут только за красоту или личные качества, нужно знать своё место.

Безглазые лица тучанков ничего не выражают. Нельзя сказать, что они одинаковы - взгляд дрази тут иной, чем, к примеру, взгляд землянина, но по этим лицам нельзя прочитать реакцию.

- Интересно… Сколько же мужей бывает у одной жены? И каким должен быть мужчина вашего племени, чтобы женщина взяла его в мужья?

- Это по-разному, но обычно пять или семь. В среднем одна женщина приходится на десять мужчин, и некоторые сострадательные женщины имеют по десять мужей. Но ради права стать чьим-то мужем мужчина должен постараться, заработать на безбедную жизнь своей семьи, или стать великим воином, или великим учёным, это правильно. Если мужчина ничего не стоит - зачем женщине тратить на него своё время и свою ласку? Обычно первых трёх мужей женщине назначают, когда она только рождается. Иногда - ещё до её рождения семья провозглашает, кто станет их зятьями, если небеса благословят их дочерью. Эти трое выбираются из достойнейших семей, из тех, кто сделал что-то хорошее этой семье, из учёных, генералов, влиятельных людей, которые ещё не женаты. Если до того, как женщина достигнет брачного возраста, один из этих женихов умрёт - его семья решает, кому переуступить право на бракосочетание. Четвёртый и пятый муж выбираются ближе к брачному возрасту или тогда, когда первые свадьбы уже состоялись. Достойные мужчины сватаются к женщине, свидетельствуют о своих заслугах, дарят женщине и её матери дорогие подарки. Иногда устраиваются настоящие турниры, прежде это было обычным порядком вещей, сейчас чаще вопрос решают бескровным состязанием. Шестого, седьмого и так далее женщина уже может выбирать сама, но совещательно со своей семьёй и наиболее авторитетными семьями её племени. Например, ей могут рекомендовать того или иного мужчину потому, что в его роду мало женатых, и род может исчезнуть. Женщина не ограничена в количестве мужей. Но желательно, чтобы среди них в первую очередь были те, чей род действительно достоин продолжения.