Блестка не видела снов в ночь с понедельника на вторник, но следующая капсула, похоже, открыла ту часть ее сознания, о которой девушка раньше и не подозревала. Она словно раскололась на три части. Песня в ее голове вполне могла быть еще не выпущенным треком «Puscifer», но отличалась — и не было слов, чтобы описать это различие, — сцены же битв 300-летней давности мелькали силуэтами на ее фоне. А перед глазами оставался этот мир.
И, конечно же, Ник. Ник все время присутствовал рядом и словно нашептывал ей что-то. Она ни на миг не задумывалась о том, какой ее видят одноклассники со стороны — Мари несколько раз пыталась заговорить с ней, но Блестка отпугнула ее, даже не осознавая этого. И отгоняла всех, пока Кристос не заступил ей дорогу в коридоре после химии и не заставил посмотреть ему в лицо. Блестка почти не слышала его слов за музыкой, просто чувствовала, что он говорит, не понимая слов.
— Эй, Блестка, как жизнь?
— Привет, Кристос.
Она попыталась его обойти, но он не пропустил. Индейцы всегда держались в школе обособленно, если не играли за спортивную команду или что-то вроде того. За все три года в старшей школе Блестка ни словом с ними не перебросилась и не понимала, с чего вдруг такая перемена отношения. Ей не нравилось, что Кристос мешает пройти, ей не нравилось, что со стороны она кажется дурой, которая не может справиться с ситуацией. Но он не пропускал.
— Слушай… Ты глотаешь музыку, так ведь?
— Это не твое собачье дело!
Она попыталась протиснуться мимо, но он быстро загнал ее в угол и заговорил, быстро и твердо. Даже музыка внезапно поблекла, хотя и не стихла совсем. Кристос как-то помешал восприятию.
— Слушай, это реально дерьмовое дело. — Он оглянулся по сторонам, словно опасаясь незваных слушателей. — У меня есть кузен, Мигель, он работает в ресторане «Танцующий Орел» в Касабланке, знаешь?
Блестка ничего не сказала, даже не кивнула, и он продолжил:
— Мигель не устает говорить своему боссу о женщине, которая заказывала музыку. Эта женщина, англичанка, похоже, выглядела как его ожившая мечта. Работала с какой-то рок-группой, вроде искала им место для концерта. Она дала ему таблетки, которые позволили ему слушать музыку группы у себя в голове. Об этой группе никто ничего не слышал, какие-то «Стардасты и Спейсдримы»…
— Хватит…
— А через пару дней он начал прыгать и танцевать, в упор не видя и не замечая ничего, кроме музыки, которую слышал только он. И начал искать в пустыне эту сучку, эту Никки…
Блестка схватила его за воротник:
— А ну стоп. Никки?
— Никки. Мигель постоянно говорил о женщине по имени Никки. А потом ушел совсем, искать эту группу, и о нем уже две недели ничего не слышно, а теперь ты ведешь себя точно так…
— Заткнись!
Блестка оттолкнула его и, плача, побежала по коридору. Опомнилась она только на полпути к дому.
Музыка вернулась, набрала полную громкость, как только Блестка вышла из дверей школы, и теперь осталась лишь мелодия, дорога перед глазами и изображение на внутренней стороне век. Блестка немного потренировалась и поняла, что может регулировать уровень звука, стоит ей только подумать об этом. В ее голову словно вмонтировали сенсорный пульт управления музыкальным центром, который они с Мари видели в супермаркете несколько недель назад. Ей стало интересно, есть ли у громкости верхний предел, и она продолжала накручивать звук, даже когда из левого уха потекла кровь. К тому времени как под ногами захрустел гравий дорожки к дому, футболка с надписью «Твоя мать сука» пропиталась кровью. И стала выглядеть еще круче. Блестка заткнула ухо обрывком туалетной бумаги, чтобы не пачкать подушку, и рухнула в постель.
Очнулась она много часов спустя, снаружи было темно, но на востоке небо уже понемногу светлело. Блестка отправилась в ванную, набрала стакан воды и разом проглотила оставшиеся капсулы. Музыка внезапно прекратилась, и на секунду ей показалось, что она сейчас выберется из собственной кожи, как бабочка из кокона. Но поначалу не поняла, что с этим нужно делать.
А потом подошла к окну и посмотрела на горизонт, туда, где заканчивался город и в небо над пустыней поднимались горы Сандия. Она знала, что это невозможно, и все равно видела Ника, стоящего у подножия горной гряды. Он скрестил руки на груди и улыбался, словно ждал, когда она подойдет. На западе громыхала гроза, которая часа через два могла добраться до Альбукерке. Возможно, подумала Блестка, в пустыню удастся проскочить до дождя.
Она поспешно влезла в грязные джинсы, натянула футболку с «Соке Dares». В таком прикиде она самой себе казалась маленькой и беспомощной, но в том-то было и дело: такую неприметную мелочь никто в мире не станет запоминать, останавливать или приставать. Да и кто посмеет причинить ей вред, когда ее защищает Ник?
Тихонько приоткрыв дверь спальни, она на цыпочках спустилась по лестнице в холл. Впрочем, мать храпела так громко, что с тем же успехом Блестка могла бы топать, как слон. На всякий случай она заглянула в комнату матери — ни намека на присутствие Родстера — и только потом вышла через гостиную.
Ее всегда удивляло, насколько тихо становилось вокруг за несколько часов до рассвета. Сейчас, когда музыка перестала звучать, тишина казалась особенной. Хотя, может, действительно только казалась. Блестка чувствовала в ушах какую-то вибрацию — помимо звука собственной крови. Так, наверное, змеи ощущают вибрации дороги, на которую собираются выползти.
Ну, хоть из уха больше не течет, — подумала она, подходя к двери. И тут почувствовала что-то влажное между ног. Черт, вот только месячных мне сейчас не хватало, толку-то с ними выходить. Добежав до туалета, она быстро подмылась, вставила тампон и поменяла трусики, а затем снова бросилась к двери.
Небо было черным, звезды рассыпались по нему, как цветные цукаты, конфетти или что-то такое. Мама Мари обычно украшала такими шоколадные торты на их дни рождения. Блестка на секунду вспомнила о Мари, но воспоминание было туманным, вроде старой мечты о подруге, с которой можно поделиться сокровенным. А потом луна скрылась за облаком, первым из надвигающегося грозового фронта. За дорогой все еще сияла в лунном свете пустыня, похожая на черное полотно с блестящими серебром кляксами полыни.
Несколько минут — и Блестка оказалась там, в темноте и одиночестве, далеко от дороги. Обходя холмики, которые могли оказаться гнездами пауков или муравьев, она зашагала к горам.
А что случится, — думала она, — если я уйду и никогда не вернусь? Она представила себе, как умрет в этих горах. И что? Неплохой способ со всем покончить. В прошлом году девчонка из десятого класса наглоталась успокоительного, которое пила ее мать, и заработала передоз. Блестка вспомнила выпускника, который несколько лет назад повесился в раздевалке в шкафу. Ходили, правда, слухи, что это было не самоубийство: просто не рассчитал, заигравшись. Несколько ребят из футбольной команды говорили, что рядом с телом нашли гей-порно, но какая уже была разница? Смерть есть смерть. Хотя лучше, конечно, умереть под звездным небом, заснуть и не проснуться, почувствовав напоследок тепло первых солнечных лучей.
Она все шагала к горам на севере. В отдалении виднелась Индиан-Скул-роад, полоса асфальта извивалась и исчезала в горах, закрывших горизонт. На шоссе 40 вдали мелькнула двойная полоска фар. Кто-то уезжал из штата. Зачарованная земля, мать ее, — подумала она. В школу ей сегодня явно ни к чему.
Возможно, я останусь тут часов до десяти, а потом просто пойду домой. Мать к тому времени наверняка будет на работе. И все получится просто здорово. Мать уходила обычно в восемь утра и возвращалась в половине девятого, вечером, поэтому она наверняка решит, что Блестка отбыла свое в школе. Из школы не станут звонить насчет прогула раньше 9:15 утра, так что она сможет стереть сообщение с автоответчика, а потом написать записку, вроде как от матери. Или что-то типа того. Позже она что-нибудь придумает, как и бывало обычно. Если оно будет, это «позже».
