Вот здесь-то и уместно напомнить о том, что независимое это существование - на самом деле вовсе не факт, не какой-то строгий логический вывод, но всего лишь предпосылка, условное допущение, постулат, и, как всякая предпосылка (специалисты по теоретическим дисциплинам хорошо это знают), - вещь вполне искусственная. Между тем известно, что любой a priori принимаемый постулат справедлив только в очень ограниченном круге условий; давно уже канули в Лету времена, когда вещи, подобные постулатам Евклида, воспринимались как некоторые априорные истины, абсолютность которых незыблема при любых обстоятельствах. Вот так и эта предпосылка: претендовать на гранитную неколебимость и абсолютную истинность она ни в коем случае не может.
Откуда же берет свое начало наша убежденность в том, что этот постулат опирается на сумму всех установленных человеком фактов, в том, что весь ход развития научного знания является неопровержимым доказательством его истинности? И другой, неразрывно связанный с первым, вопрос: а что, собственно, такое сам объект?
Вот здесь-то мы и сталкиваемся с самым, пожалуй, интересным. Дело в том, что выделение объекта представляет собой результат весьма специфической и не всегда даже осознаваемой нами операции объективирования результата "субъект-объектного" (вернее сказать - "S-O-O") взаимодействия. То, что в сфере искусства выглядело бы совершеннейшим абсурдом, в мире науки предстает как нечто само собой разумеющееся. Так, если бы мы вдруг сказали, что все то, что выразила "Пьета", существовало задолго до Микельанджело, веры этому, скорее всего, было бы немного. Искусство не просто отражает душу человека, но и во многом формирует ее, поэтому все, кто сталкивался с ним, становились пусть и немного, но все же другими. Впрочем, вероятно, именно в этой способности формировать нашу душу, открывая ей что-то ранее неведомое, и состоит основное отличие искусства от простого ремесленничества. Поэтому впервые сказанное художником отнюдь не воспроизводит что-то, существовавшее задолго до него, но именно создает его. Между тем объективированный результат научной деятельности всегда предстает как существовавший задолго до свершенного открытия. Так, равные скорости прохождения луча света в перпендикулярных направлениях на установке Майкельсона-Морли научным сообществом были интерпретированы как отсутствие эфира в межзвездной среде, и этот эфир теперь уже признавался не существовавшим никогда; так, непредвиденно большие углы отражения в известном опыте Резерфорда были интерпретированы в пользу атомного ядра, в котором сконцентрирована большая часть атомной массы, и это ядро признавалось существовавшим извечно.
Но заметим: результат интерпретации данных полученных в опыте (в ходе "S-O-O" взаимодействия), как правило, не имеет решительно ничего общего с самими данными. Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что в ходе опыта получается лишь малопонятная мозаика каких-то абстрактных цифр или вычерчиваемых самописцем кривых, и задача исследователя состоит в построении такой категориальной системы, которая, не противореча результатам предыдущего опыта поколений его предшественников, объясняла бы их. Системы, в которой каждая из этих цифр или кривых оказывалась бы закономерной и необходимой. Кроме того, эта система должна обладать прогнозирующими свойствами, другими словами, быть в состоянии предсказывать появление каких-то новых цифр и каких-то новых кривых при изменении условий опыта.
Таким образом, то, что многие из нас привыкли понимать под объектом (скажем, тот же эфир, или то же ядро), на деле представляет собой не что (и даже жестче: ничто) иное, как только способ определенной интерпретации полной структуры "субъект-объект-объектного" взаимодействия. Причем нередко этот способ выбирается из целой совокупности альтернативных, то есть по полноте, строгости и непротиворечивости ничуть не уступающим ему, и не последним фактором, решающим окончательную судьбу выбора, оказываются такие до предела субъективные вещи, как законы красоты и гармонии. Так, гелиоцентрическая картина мира рождалась не столько из объективных фактов, сколько из стремления именно к математической гармонии; и, к слову сказать, первоначально она значительно уступала птолемеевской не только по точности разрешения, но и по простоте, однако математиками рождавшегося вместе с ней нового мира она была принята в первую очередь из за ее эстетических достоинств...
Так что вся тайна мира объективной реальности не столько в нем, существующем независимо от нас, сколько в нас самих, ибо постигать его мы можем только воссоздавая этот мир в формах нашей собственной практики, нашего совокупного опыта. Разумеется, это нельзя понимать буквально, так, будто именно Левенгуку природа обязана существованием микроорганизмов, будто только после Резерфорда атом обрел свое ядро. Точно так же, как отклонения траектории альфа-частиц, бомбардирующих металлическую пластину, имели не так уж много общего с контурами планетарной модели, конкретная форма практической деятельности человека на деле может существенно отличаться от ее объективируемых результатов. И тем не менее никакого иного пути в познании, кроме воспроизведения материальной действительности в формах нашей деятельности в природе вещей не существует.
Но если так, то и вся (уже познанная нами) объективная реальность не может не нести на себе отпечаток всей человеческой духовности. Поэтому уже отсюда можно утверждать, что если наука и в самом деле ставит своей задачей абсолютное исключение из себя всего субъективного, она не может претендовать ни на полноту ее отражения, ни на какую бы то ни было прикосновенность к культуре. К счастью, эта цель для нее в принципе недостижима, и, может быть, только в силу своей несостоятельности в этом наука все-таки оказывается неотделимой от нее.
Наука все-таки оказывается одним из приделов того грандиозного и величественного храма, который создается гением человека.
4
Но в самом ли деле в формах собственной деятельности человек может воспроизвести весь окружающий его мир? В самом ли деле весь этот мир задан нам исключительно в формах нашего опыта? Нет ли во всех этих построениях подобия той таинственной магии, которая способна объединять в какие-то фантастические констелляции абстрактные конструкции математики?..
Обратимся к самому простому.
Представим себе некоторый несложный (скажем, Т-образный) лабиринт, структуру которого нужно запомнить.
Сегодня известно, что даже простейшие организмы, например, кольчатые и дождевые черви, способны к обучению, и через какое-то время даже они научаются с вероятностью, достигающей 90%, находить нужный пункт.
В самом ли деле, где-то в управляющих центрах этих примитивных существ отпечатывается некий абстрактный образ, план этого лабиринта? Или, может, все обстоит куда как проще: они "запоминают" только количество условных "шагов" и направление поворотов?
Заметим: такой способ усвоения пространственно-временной структуры окружающей нас действительности эволюция пронесла через миллионолетия. И сегодня все мы легко оперируем такими представлениями, как "два шага", "пять минут ходьбы", "второй поворот направо" и так далее. Языки, наверное, всех народов мира, какой бы развитой ни была их культура, до сих пор сохраняют в себе то, что когда-то было, по-видимому, единственным доступным живому существу способом отражения внешнего мира. Так что постижение окружающей действительности в формах своей собственной деятельности не просто возможно, но представляет собой едва ли не базовый способ ее освоения в сущности для всей живой материи. И уж если даже простейшие организмы способны кодировать структуру ключевых элементов среды в формах своего движения, то возможности человека, наделенного куда более сложной и развитой организацией, должны быть значительно более широкими.
Между тем у человека тем более отображение действительности обеспечивается не пассивным страдательным восприятием ее воздействий.
