Загбой ругался. Он говорил, что никогда не надо хвалить потку, когда она пуста. Но Уля не слушала его. Она была весела и не следила за своей речью. Ей нравилось говорить то, что привлекало внимание других. Она видела, как на неё с интересом смотрит приказчик Агафон. Как-то по-особому блестели его глаза, а всегда каменное лицо разрезала тонкая, хитрая улыбка.
И вот удача отвернулась от молодой охотницы. Сегодня утром Ченка предсказала это. Когда утром Уля собиралась на обход путика, из печки выстрелил уголёк. Он вылетел в том направлении, куда предстояло идти девушке. Мать, как могла, отговаривала дочь, но та не послушалась. Более того, ей очень хотелось иметь бирюзовые бусы, которые ей пообещал Агафон, если она принесёт три собольих шкурки. Бусы были длинные, как маут дедушки Загбоя. Тяжёлые, как прошлогодний ленок. Каждая бусина размером с лисий глаз. Что такое три аскыра по сравнению с небывалым чудом? Уля поймает больше соболей, и бусы будут её и только её! Уля прохвалилась, отступать было некуда.
Три белки – слишком мало для того, чтобы исполнилось её желание. Возможно, виной всему был огромный чёрный ворон, который сегодня утром долго кружил над ней, звонко клекотал, провожая маленький караван в тайгу. Улю это раздражало, она знала, что птица пророчит беду. В какой-то момент хотела выстрелить в таёжного колдуна. Но убить ворона – дурная примета. Так говорит дедушка. Так говорят все охотники. Это приносит неудачу. Да и винтовка после этого не будет стрелять точно и метко. А ворон летал долго, настойчиво, как будто о чём-то предупреждал. Даже старая Хорма, слушая его, остановилась и долго смотрела на небо. Может быть, хотела попросить свою хозяйку быть осторожной или даже повернуть назад. Однако Уля не посчиталась с опытом важенки и настойчиво пошла вперёд.
Вскоре ворон отстал. С его отсутствием у Ули развеялись недобрые мысли, она стала обычной – бодрой и весёлой. В какой-то момент девушка даже попробовала излагать свой мысли вслух. Так она делала всегда, когда находилась в отличном настроении. Стихотворная муза посещала её тогда, когда была хорошая погода, а в котомке лежала охотничья удача или она смотрела с высокого гольца на раскинувшиеся просторы тайги. И когда наступал час вдохновения. Об Улиных чувствах знала только мать. А Ченка и сама любила долгими зимними вечерами напевать о весне, лете, о мечтах, что посещают женское сердце. Уля говорила о том, что её окружает, что чувствует и о чём думает. Вот только перенести на бумагу придуманные слова не могла по простой причине, потому что не умела ни читать, ни писать. И то, что приходило на ум, быстро забывалось.
Когда прошла половину путика, поняла, что бирюзовых бус ей не носить. Практически все плашки были пусты или спущены птичками или опавшей кухтой. Настроение упало. В голову полезли плохие мысли, сердце сжалось непонятной тоской. Вместе с плохим настроением пришло безразличие и необъяснимая усталость. Лёгкие талиновые лыжи отяжелели, казались свинцовыми. Широкий ремень винтовки передавил плечо. Ей хотелось как можно скорее добраться до зимовья, растопить печь и уснуть крепким, барсучьим сном. Она уже не останавливалась у ловушек, не поднимала плашки, не поправляла насторожки, решив оставить это на следующий день, когда будет возвращаться назад. Уля не хотела терять драгоценного времени.
До зимовья осталось совсем немного, расстояние в десять плашек. Стоит только скатиться с горки в небольшой подбелочный ключ, подняться на прилавок, и вот оно, долгожданное зимовье. В какой-то момент ей показалось, что она видит вдалеке бревенчатые стены строения, представила себе тепло печи, запах подогретых лепёшек, тонизирующий вкус смородинового чая. С некоторым головокружением представила лохматую шкуру «дядюшки амикана», которого добыла этой осенью на горе выше избы.
К себе на зимовье она приходила всегда один раз в десять дней, и каждая очередная ночёвка была однообразна. Утонув в собственных мыслях, она не сразу осознала, что где-то там, вдалеке, на крутобоком белогорье раздался раскатистый, ломкий выстрел. Это было так неожиданно, что Уля вздрогнула и присела на коленях. Морозный воздух обманул расстояние, приблизил звук, девушке показалось, что стреляют где-то рядом, над её головой.
Первые секунды она не понимала, что произошло. Сразу показалось, что это заломалась отжившая свой век сушина или где-то на белке сорвался карниз надува. А может быть, ей почудилось? Или она ослышалась?
Но нет. Не показалось. Вместе с ней на месте остановились и повернули головы в гору её четвероногие друзья. Кухта, Хорма знали звук выстрела, они напрягли все свои чувства. Все ждали, что за выстрелом последует ещё что-то: собачий лай, крик зверя или призыв человека.
Прошло некоторое время. Мысли девушки метались крутившейся позёмкой, порождая неразрешимые вопросы. Она не могла понять, кто стрелял? Зимой на гольце людей не было. Все охотники долины знали, что здесь проходит путик Ули, и никто не имел права тут промышлять. Охотница спрашивала себя, зачем стреляют? Сибирскую тайгу быстро накрывали вечерние сумерки, и любому человеку понятно, что надо искать пристанища на ночь, и искать в долине, в займище, в пойме реки, в тихом, безветренном месте, но никак не на гольце, где открытые места подвержены студёному хиусу, который пронизывает насквозь и несёт медленную, сладкую смерть.
И ещё одно немаловажное обстоятельство: в кого стреляли? Может быть, это бродяга-чалдон, неизвестно откуда пришедший в эти края, бьёт на белке сокжоя или выпугивает из кедра аскыра. Или кто-то из заплутавших путников, потеряв ориентацию, подаёт сигнал бедствия. А может… Может, стреляли в человека?..
От последнего, самого страшного предположения сердце Ули сжалось ледышкой, на лбу выступил холодный пот. Она знала, что в молчаливых дебрях заснеженной тайги таится опасность. Но опасность исходит не от матери-природы, не от хищного и беспощадного зверя, а от человека. В последние годы в тайге исчезло очень много людей. И виной всему – золото. А пропавшие люди – разведчики, соискатели и простые старатели-работяги. Они просто уходили в тайгу и не возвращались к положенному сроку. И никто их не искал: как можно найти глухаря, улетевшего за соседний хребет? Иногда, по прошествии какого-то времени, находили останки потерявшихся с простреленной или прорубленной головой. Так было в этом году, когда экспедиция разведчиков-золотоискателей в пойме Глухой реки нашла два человеческих скелета. В черепах обоих были дырки – следы от пуль. Так было и в прошлом году, когда на Диком озере нашли объеденный мышами труп человека с проломленной головой.
Прошло немало времени, прежде чем Уля решилась сделать очередной шаг к зимовью. В смятении чувств она долго вслушивалась в насторожившуюся тишину. В затрепетавшее сознание юной охотницы вкралась предупреждающая мысль, что в её зимовье может находиться посторонний человек. Но поведение собаки и важенки быстро успокоило. Выждав ещё какое-то мгновение, призывая за собой хозяйку, впереди по путику спокойно побежала Кухта. Опытная Хорма шумно выдохнула воздух и тоже сделала несколько шагов. Нетерпеливый Харчик, поторапливая важенку к месту ночёвки, ткнул мать в бок. На животных одинокий выстрел не произвёл особого впечатления и был воспринят просто, как свалившийся с кедра снежный ком. Прежде всего, таёжные животные доверяют обонянию, зрению и только лишь потом своим ушам.
Полностью надеясь на собаку и важенку, Уля пошла вперёд. Ещё несколько сотен метров – и вот он, некрутой спуск в ручей. За ним на пригорке – зимовье. Упёршись о таяк, молодая охотница скатилась в ложок, стала подниматься в горку. Не доходя до избы, предусмотрительно остановилась за густой стеной подсады пихтача-курослепа. Оставаясь невидимой, прекрасно видела свою избу, в стенах которой ей предстояла ночёвка. Но видеть зимовье, это все равно, что смотреть на густую ель, на которой спряталась белка.
Уле надо знать, есть ли в избе люди. То, что из трубы не идёт дым, не говорит ни о чём. О возможном присутствии человека могла сказать только Кухта. Если в избе кто-то есть, она подаст предупреждающий голос. Если нет, промолчит. Вот собака добрела до стен жилища, обнюхала все углы, зашла в сени. Несколько секунд неизвестности – и Кухта высунула голову, посмотрела на хозяйку, слабо замахала хвостом: «Всё нормально. Никого нет. Идите сюда».
