Никаких следов присутствия человека. Загбой осмотрел всё внимательно, со свойственной ему дотошностью, но, к большому сожалению, признал, что тех людей, кто оставил следы у ручья, здесь не было. Можно только предполагать, что русские спустились с гольца или, наоборот, поднялись на него после ночлега, прошли это место стороной. Но в то же время, к своей радости, он обнаружил метки своего друга Калтана, который заходил сюда, в эту избу во время позднего листопада. Именной знак охотника – стрела, пробившая небольшой треугольник, вертикальный ромб с двумя отростками в верхнем углу, и жёлтый лист берёзы, приколотый острым сучком над входом в избу, рассказали Загбою о том, что золотой осенью, где-то неподалёку, Калтан добыл сохатого, но здесь стоял недолго, проходил мимо, к месту промысла, ночевал только один лишь раз.
Новость была кстати. Проходя в этих местах, кыргыз мог что-то знать или даже встречаться с пропавшей экспедицией. Но где сейчас, в это время, искать Калтана с семьёй? Тропа охотника – что переменчивый ветер: сегодня дует в одну сторону, а завтра в противоположную. Остаётся только надеяться на то, что кыргыз придёт на покруту к Агафону, но только когда, и придёт ли?
С молчаливого согласия Загбоя аргиш остановился на отдых. Теперь уже никого не надо было ждать и подгонять, все знали свои обязанности без лишних слов. Выбрав на дрова сухое дерево, Асылзак уже стучал топором в недалёком кедраче. Мухой освобождал оленьи спины от груза. Загбой подвязывал к ногам вьючных животных чанхай и отпускал их на свободу. Над крышей зимовья заклубился дымок: Николай Иванович затопил каменную печь. Костя нёс от ручья казан с водой. Миша рубил мясо.
Через час таёжная поляна преобразилась. Морозный воздух наполнился ароматом свежезаваренного чая, варёного мяса, испечённых лепёшек. В переплетения промёрзших веток вкрадывался едкий дым двух огней, неподалёку от избушки вырос лохматый чум. Несмотря на большие размеры зимовья, Загбой наотрез отказался жить в деревянной клетке, предпочитая спёртому воздуху обычные условия родного жилища. Его примеру последовали Мухой и Асылзак. Отец с сыном уже перенесли свои спальники и вещи под сохатинные шкуры. Русские поселились на нарах охотничьего зимовья.
Обедали все вместе, у костра, под открытым небом. Ели варёную, а затем обжаренную сохатину, пышные лепёшки, что испёк дежурный по кухне Костя, запивая еду купеческим чаем из далёкой Индии.
После сытной трапезы отвалились, принимая благодатное тепло костра. Какое-то время молчали, переосмысливая пройденный путь. Каждый думал о единственно верном решении: как дальше действовать. В то же время с интересом ждали, что скажут старшие. А старших в настоящий момент было двое. Первый из них – Загбой, проводник и мудрый следопыт. Второй – Николай Иванович Залихватов, начальник поисковой экспедиции. Оба авторитеты в области своего дела. И что теперь делать маленькому каравану, зависело только от них. А от кого именно, предстояло выяснить в эти минуты.
– И что теперь? – не вытерпел Миша.
– Что?! – освободившись от гнетущих мыслей, вздрогнул Залихватов.
– Ну, куда идти-то, что делать?
– Пойдём к гольцу. Экспедиция была там, следы надо искать наверху, – он махнул головой в сторону Кучума. – Это единственный путь…
– Хоти, отнако, незя, – потемнел лицом Загбой. – Там, чина, Эскери живи. Люти пропатай. На голец никто не хоти, там – смерть.
– Вот именно. Поэтому я и должен выяснить, почему там пропадают люди. Это не для того, чтобы мне написать отчёт. Двадцать пять человек… Пропали без вести, это не шутка… Это не иголка в стоге сена.
– Но Амака, Эскери, Харги!.. – попытался было возразить Загбой. – Хоти нельзя…
– А ты не ходи, я сам пойду, – сурово посмотрел на эвенка Залихватов. – Здесь недалеко, обойдусь без проводника.
– Эко! Как то, без провотника? – обиделся следопыт. – Хоти на Кучум просил Закбой. Закбой казал тарогу, привёл пот голец. А теперь Закбой не нато?
– Почему не надо? – Николай Иванович мягко положил на плечо охотника руку. – Ты сам не хочешь.
Залихватов хитро посмотрел на своих спутников, едва улыбнулся уголками губ. Он знал, что задел больное место следопыта, отклонил его поход в те места, где он ещё ни разу не был. Для Загбоя это равносильно позору на баляге[6]. Затрагивается честь охотника: и отказаться от похода на голец – всё равно, что отступить перед медведем.
Загбой молча склонил голову, затянулся трубочкой. Погрузившись в собственные мысли, он не обращал внимания на то, как Костя и Миша убрали посуду, как Асылзак уложил вещи на маленький лабазок, как Мухой ушел спать в чум, а русские, заблаговременно с вечера укладывая небольшие котомки, собирались в дорогу. Загбой горел страстным желанием побывать на гольце и сейчас думал о том, как сделать, чтобы сходить на Кучум и не прогневить духов. В своих намерениях он спрашивал огонь, кидал в костёр небольшие кусочки жира, смотрел, как вспыхивает пламя, и о чём-то беззвучно спрашивал, одними губами произносил только одному ему известные молитвы. И решение пришло. Может, не так быстро, как он этого хотел, но оно было, как всегда мудрым. Как это показалось Загбою, разрешающий ответ, как всегда, дал его друг огонь. В благодарность за это следопыт бросил в костёр большой кусок медвежьего сала, с улыбкой проследил, как костёр пожирает лакомую добычу, и только после этого посмотрел на Залихватова:
– Утром, отнако, путем хоти на голец, – только и сказал, вскочил на ноги и скрылся под пологом своего чума.
Николай Иванович даже не успел что-то сказать в ответ, так был поражён его решением. Впрочем, другого он и не ожидал, потому что верил, что охотник всё равно найдёт повод сходить в незнакомые места. Единственной загадкой на этот вечер для него оставалось, что за повод придумал мудрый следопыт. Привычный не торопить судьбу и время, Залихватов сухо улыбнулся своим подчинённым, во всём полагаясь на доброе утро завтрашнего дня.
Голубой рассвет встретил их в дороге. К этому времени, петляя по оленьим следам, они прошли около километра, при этом потратив десять минут возле чины, у которой Загбой выпрашивал благодарения у всемогущих духов. Залихватов и Асылзак издали молча следили, как знаменитый следопыт, отдавая дань почести вырубленному в сломленном кедре идолу, что-то негромко говорит, задабривая себе дорогу, мажет искривлённые в дикой усмешке губы Эскери жиром, осторожно укладывает в прогоревшее дупло шкурку соболя и повязывает сухой сучок красной ленточкой. По тому, как быстро Загбой махнул спутникам рукой, Николай Иванович понял, что Эскери разрешил людям подняться на перевал, но только на один день, до вечера.
Несколько позже, когда чина скрылась за их спинами, Николай Иванович не вытерпел, поинтересовался, что такое мог сказать Загбой своему святому. Следопыт посмотрел назад – далеко ли до лика, не слышит ли он его слова – и объяснил:
– Просил у Эскери хоти на голец, – в глазах Загбоя сверкнула искорка хитрости. – Каварил, что олени пошли на вытува, лавикту кушай. Каварил, что сами хоти не могут, нато гнать назат. За это тавал повелителю гор сополя, кормил кусным широм, тарил красную ленточку. Эскери остался товолен, разрешил хоти на гору, только на отин тень. Сказал, что ночью бутет метель, нато торопись.
Залихватов недоверчиво смотрит то на Загбоя, то на Асылзака. Молодой кыргыз поглядывает в лицо своего учителя испуганно, верит всем его словам. Он тоже дитя тайги, и его душа полна страха перед необъяснимыми явлениями природы. Ну а Загбой искренне верит в своих духов, как будто они ежедневно играют с ним в карты или ходят на охоту. Он-то прекрасно знает, что окружающий мир создал Амака, и жизнь эвенков зависит от доброго отношения и почитания многочисленных духов.
– Я просил Амаку нас защищать. Пог путет помогай нам, но только так, если мы путем его слушай, – дополнил Загбой.
– И как это, его слушать? – удивился Залихватов. – У него что, есть голос?
