«Кэти, ты нынче занята? – спросил Хитклифф. – Собралась куда-то?»

«Да нет, дождь ведь идет», – отвечала она.

«А зачем тогда шелковое платье напялила? – спросил он. – Надеюсь, в гости никто не заявится?»

«Насколько я знаю, нет, – промямлила юная госпожа, – но ты-то в поле должен быть, Хитклифф. Обед уж час как миновал; я думала, ты ушел».

«Хиндли редко избавляет нас от клятого своего общества, – заметил мальчик. – Я сегодня больше работать не буду; останусь тут с тобой».

«Ой, но Джозеф ведь наябедничает, – возразила она. – Ты лучше иди!»

«Джозеф известь раскидывает за Пенистонскими скалами; дотемна там провозится и ничего не узнает».

С этими словами Хитклифф подбрел к очагу и уселся. Мгновенье Кэтрин поразмыслила, нахмуря лоб, – и решила, что грядущее вторжение надобно как-то сгладить.

«Изабелла и Эдгар Линтоны говорили, что, может, заглянут сегодня под вечер, – сказала она после минутного молчания. – Дождь идет, и я едва ли их жду; но они могут приехать, а если так, тебе предстоят попреки ни за что ни про что».

«Вели Эллен, пусть скажет, что ты занята, Кэти, – не отступил он. – Не прогоняй меня ради этих твоих жалких глупых друзей! Меня порой так и подмывает посетовать, что они… но я не стану…»

«Что они? – вскричала Кэтрин, в тревоге воззрившись на него. – Ой, Нелли! – капризно прибавила она, вырываясь из моих рук. – Ты мне все кудри вычесала! Хватит, оставь меня. На что тебя подмывает посетовать, Хитклифф?»

«Да ни на что – только видишь вон там календарь на стене? – Он показал на листок в рамочке у окна и продолжал: – Крестики – это вечера, что ты провела с Линтонами; точки – вечера со мной. Видишь? Я каждый день обозначил».

«Да уж, и очень глупо; можно подумать, я замечала! – сварливо ответила Кэтрин. – Ну и зачем это надо?»

«Чтобы ты видела: я-то замечаю», – пояснил Хитклифф.

«Мне что, вечно с тобой сидеть как привязанной? – досадуя все больше, осведомилась она. – И что хорошего? Ты меня ни словом не развлекаешь, ни делом – все равно что безъязыкий или младенец грудной!»

«Ты мне раньше не говорила, что я слишком мало болтаю и что тебе мое общество не нравится!» – вскричал Хитклифф в великой ажитации.

«Да какое общество, когда человек и не знает ничего, и не говорит», – буркнула она.

Компаньон ее вскочил, но выразить свои чувства обстоятельно не успел: по плитам процокали копыта и затем, тихонько постучав, вошел молодой Линтон, в восторге отозвавшийся на внезапный зов. Когда один ее друг вступил в дом, а другой сей дом покинул, от нее, несомненно, не укрылась разница между ними. Такой же примерно контраст, как будто вы из холмистых краев, где только дожди да уголь, выехали в прекрасную плодородную долину; голос Линтона и приветствие составили такую же противоположность Хитклиффу, как и его облик. У него была приятная ровная манера речи, и слова он произносил похоже на вас; не так грубо, как мы тут говорим, и тише.

«Я не слишком рано?» – спросил он, покосившись на меня; я как раз вытирала тарелку и прибиралась в ящиках комода в дальнем углу.

«Нет, – сказала Кэтрин. – Что ты там делаешь, Нелли?»

«Работаю, госпожа», – отвечала я. (Господин Хиндли распорядился, чтоб я сидела третьей стороной при любых визитах Линтона, коли тот захочет повидаться с Кэтрин наедине.)

Она шагнула мне за спину и сердито зашептала: «Уходи и забирай свои метелки; когда в доме гости, слуги не чистят и не моют дом у них на глазах!»

«Это мне ладно выпала минутка, коли хозяин уехал, – вслух ответила я. – Он терпеть не может, когда я суечусь и хлопочу при нем. Господин Эдгар наверняка меня извинит».

«А я терпеть не могу, когда ты суетишься и хлопочешь при мне», – надменно возвестила юная госпожа, не дав гостю и рта раскрыть: она еще не овладела собой после стычки с Хитклиффом.

«Это очень прискорбно, госпожа Кэтрин», – ответствовала я и продолжала усердно трудиться.

Полагая, что Эдгару не видно, она вырвала у меня из рук тряпку, а затем жестоко ущипнула за руку – долго и с вывертом. Я уже говорила, что недолюбливала ее и временами не без удовольствия язвила ее самолюбие, а в придачу больно было ужас как, поэтому я вскочила с колен и завопила: «Ой, госпожа, зачем так жестоко? Вы права никакого не имеете меня щипать, и я ничего эдакого не стерплю!»

«Я тебя пальцем не тронула, лгунья!» – закричала она, хотя руки у нее чесались повторить, а уши от ярости заалели. Никогда не умела скрывать страсти – чуть что пылала как маков цвет.

«А это что такое?!» – вознегодовала я, в опроверженье предъявив решительно лиловое свидетельство.

Она топнула ногой, на миг замялась, а затем, не устояв пред озорной своей натурой, закатила мне оплеуху – аж щеку обожгло и слезы на глаза выступили.

«Кэтрин, голубушка моя! Кэтрин!» – вмешался Линтон, донельзя пораженный двойным прегрешеньем своего идола – ее ложью и ее драчливостью.

«Уйди, Эллен!» – повторила она, дрожа всем телом.

Маленький Хэртон, что всюду ходил за мною хвостиком, а тогда сидел рядом на полу, увидел, что я плачу, и заревел сам, сквозь слезы коря «злую тетю Кэти», что навлекло ярость и на его невезучую головушку: она схватила его за плечи и давай трясти, пока бедный дитятко весь не посинел; Эдгар же опрометчиво схватил ее за руки, желая спасти ребенка. В мгновение ока одна рука оказалась на свободе, и потрясенный молодой человек почувствовал, как руку эту применили к его собственному уху, и едва ли в рассуждении пошутить. В испуге он попятился. Я подхватила Хэртона на руки и ушла с ним в кухню, оставив дверь открытой, поскольку любопытствовала, как же они уладят свои разногласия. Оскорбленный визитер, побелев и дрожа губою, шагнул туда, где оставил свою шляпу.

«Вот и правильно! – сказала я себе. – Услышь остереженье и беги! Это был добрый поступок – хоть мельком показать тебе, каков ее истинный нрав».

«Вы куда собрались?» – осведомилась Кэтрин, ведя наступление к двери.

Он увернулся и попытался проскользнуть мимо нее.

«Вы никуда не уйдете!» – с жаром вскричала она.

«Я должен уйти и уйду!» – упавшим голосом ответствовал он.

«Нет, – упорствовала она, вцепившись в дверную ручку. – Нетушки, Эдгар Линтон. Сядьте, вы меня в таком расположении духа не оставите. Я буду страдать всю ночь, а из-за вас я страдать не намерена!»

«Как мне остаться, если вы меня ударили?» – спросил он.

Кэтрин онемела.

«Мне было страшно на вас смотреть и стыдно, – продолжал он. – Я сюда больше не приду!»

Глаза ее заблистали, а веки задрожали.

«И вы нарочно сказали неправду!» – прибавил он.

«Ничего подобного! – закричала она, вновь обретя дар речи. – Ничего я не нарочно! Что ж, уходите, если вам так угодно, – убирайтесь! А я буду плакать… буду плакать, пока не заболею!»

Она упала на колени подле кресла и не шутя разрыдалась в три ручья. Эдгару хватило решимости выйти на двор; там он, однако, замешкался. Я решила его ободрить.

«Госпожа у нас шибко своенравная, сэр, – крикнула я ему. – Избалованный ребенок, ни дать ни взять. Вы уж лучше поезжайте домой, не то она и вправду заболеет, лишь бы нас огорчить».

Бедный мямля краем глаза глянул в окно; власти уехать у него имелось не больше, чем у кошки – бросить недобитую мышь или недоеденную птичку. Эх, подумала я, этого уже не спасти; он обречен и во весь опор мчится к своей гибели! И не прогадала: он резко развернулся, вновь поспешил в дом, затворил за собой дверь, а спустя время, войдя и объявив им, что Эрншо возвратился пьяный вдрызг и готов весь дом разнести вдребезги (чего он обычно и желал в подобном состоянии), я увидела, что ссора лишь сблизила их – разбила оковы юной робости, позволила им отбросить личину дружбы и признаться друг другу в любви.

Сведения о прибытии господина Хиндли быстренько погнали Эдгара Линтона к его лошади, а Кэтрин в спальню. Я пошла спрятать маленького Хэртона и вынуть дробь из хозяйского охотничьего ружья – в безумном своем оживлении хозяин любил повозиться с ружьем, угрожая жизням всем, кто вызывал его досаду или попросту чрезмерно привлекал вниманье; меня же осенило, что дробь-то можно и вынуть – ежели и дойдет до пальбы, меньше случится пагубы.