© Диана Билык, 2017

ISBN 978-5-4490-0957-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прохладный ветер запустит в приоткрытую форточку звон колокольчиков. Ворота оповестят: гости нагрянули.

Перетопила сегодня печь: душно станет. Вот и придется свежий воздух в комнату пустить погулять. А морозу только дай повод. Быстро свои лапищи в теплую избу протянет, в белый пар превратившись.

Оглянусь на стыло-белое покрывало на земле и тихо выдохну. Крепкая нынче зима, снежная да беспокойная. Даром, что осень на календаре. Это сегодня денек тихий, и солнце на кристаллах снежинок поблескивает – играется, а вчера вьюжило, как озверелое. Не пройти, не проехать. Головой качну, сокрушаясь – дров же мало. Не хватит на всю зиму. Чем топить буду?

Колокольчики снова зазвенят-затревожатся, а сквозняк с размаху створкой ка-а-ак хлопнет. Аж искры полетят. Снежинки взмоют беспомощно вверх и на подоконник заплачут. Сглотну предчувствие лихое и к окошку приникну. Холодное стекло щеку остудит, неприятно так. И узоры морозные не порадуют – только мешаются.

И кто в такую погоду пожаловал?

У порога гость остановится. С ноги на ногу переминаясь. Высокий и широкоплечий. Лица не видать, но по сутулости вижу, что нелегкий путь был. Заблудший горемыка с камнем под ребрами. Очередной ищущий счастья человек, повинный в своем личном горе. Всегда так. За помощью идут, ответы просят, да не знают, что под сердцем они. Себя простить, себя изменить не пробуют.

Отложу шитье красочное, что в пальцах зажато, и пройдусь по деревянному полу, слушая, как поет надломленная половица, как скрипят стены. Предупреждают, остерегают. Не ввязывайся! Не впускай пришлого в дом!

Да глупость у меня в крови ядом плещется. Не могу я оставить люд без слова доброго. Коли не осилю, не сошью наболевшее, так на путь истинный направлю. И мне тогда легче. И спокойней.

Старое село наше, древнее. Добраться сюда и в дороге не заплутать – уже подвиг. Уважу гостя.

Последнее время редки они стали, одичала я совсем. Еще немного и веялица все дороги заметет, на целый холодный сезон останемся взаперти. От внешнего мира защищенные. Морозом крепким, подушкой снежной и стеной ледяною.

Это там, за границей полей и непроходимых лесов, город да суматоха. Прогрэ-эсс, как говорит мой сосед Николька. Все на машинах да самолетах друг к другу добираются, ноги сбить боятся, от усталости стонут и плачут, как дети малые. И теперь не голосом общаются, а пальцами. Как это, до сих пор не ведаю.

А у нас тишина вокруг, и жизнь размеренная и неспешная. Умиротворенная. Чистая и светлая, как вот эти снежинки на подоконнике. Не тронутые.

Выросла я в этой глуши под крылом покойной бабушки Сони. Она мне свое дело и передала. Всему научила. Да ушла внезапно, предупредив, чтобы не бралась я сшивать дела любовные. И я слушалась, следовала ее наставлениям. Никогда не бралась склеивать судьбы разбитые, даже если крепко припекало и унылые умоляли слезно. На порог не пускала болезных, что за приворотом захаживали. Обижались. Скалились. Даже проклятьями сыпали, но я на своем стояла. Как камень была крепка.

Да трещинки пойдут в сей неспокойный день. Расколется глыба, зазмеится щель по плите монолитной. Слабое место вот оно где, оказалось. В сердце моем.

Зарычит Гром под окном, из будки шарахаясь. Цепь зазвенит и стена вздрогнет от псиной ярости. Чувствует беду, хороший мой.

Тяжелый ботинок по крыльцу гупнет, но пришлый стучать не поспешит. Будто сомневается. Услышу, как сердце мое грохает в груди. Быть беде. Тревога, как сок чистотела, горькая и неприятная, польется в горло и прямо в сердце попадет. Что за человек такой сильный, что еще дверь не открывала, а меня трясет всю, как березовые листья по весне от ветра ледяного?

Отбрасывая вышитое полотно на растрескавшийся стол да скатертью белоснежной устеленный, залпом стакан воды выпью. Гляну на работу свою. Игла пальцы захолодит да задрожит, будто живая. Готова работать, да прерваться придется.

Маки и васильки загорятся на льняном поле, желтые колоски, как солнечные лучи, рассекут картину и утонут в синеве неба. Мило вышло, хорошие деньги за нее дадут.

Загляжусь. Задумаюсь. Блеснет и вырвется вперед иголка острая. Стежка за стежкой, крестик на крестик, и оживет под ней природа. Позже вдохну силы своей немного, и принесет она людям в дом благополучие и лад. Хотелось бы верить. Благодарствуют же, платят щедро, заморские сувениры привозят. Значит, помогает моя работа. А мне многого не надо: горсточку каши запить стылой водицей, да чтобы в доме тепло. Благо с дровами односельчане помогают. Немного их осталось: в основном старушки да дедушки. Молодежь вся сбежала лучшей жизни искать.

Взгляну на бабушкину вышивку на стене. От времени выгоревшая, потускневшая. Подсолнухи огненные головы опустят и будто услышу, как закричат: «Не открывай! Прогони гостя темного! Не впускай!»

Игла в палец, как в масло войдет и вытолкнет меня из раздумий. Прямо в грохот. То сердце мое тарахтит, не умолкая. Да гость незваный в дверь ломится. Переплелись удары, будто звон колоколов на храме, который давно уж закрыт-заколочен. Кровь с пальца сбежит и по канве белоснежной растечется. Вот же беда-бедовая!

Затолкну в себя горечь противную, глотая ее. Вода здесь не поможет. Только увидеть его должна. Понять почему тревожно так. Что за сила в нем скрыта, что волнуюсь больно до встречи?

Не на своих ногах иду, будто на каменных. А гость стучит. Настойчиво так, будто палкой по ушам бьет. Подкова над дверью качается. А мне кажется, что смеется она: «Давай же, смелей, Адела, открывай. Что ты смертного забоялась? Сила в тебе десятерых, а ты одного шарахаешься?»

Выдохну и к ручке железной-холодной потянусь. В зеркало брошу взгляд, что на боковой стенке прибито, и увижу, как тень от меня убежит. Застелется на пол и ухватится за подоконник: «Не пущу!»

Кто тебя, бестелесная, спрашивать будет? Если с миром пришел – помогу, а если беду принес – охраняйте меня да спасите, духи предков!

Я мотну головой, убрав локоны рдяные непослушные за спину. В глазах, что сейчас цвета неба весеннего, словлю страх и цыкну на себя. Хватит! Ничего в людях страшного нет. Зло в поступках кроется, а от них не сбежишь никак.

Дверь отворю. Прохладой в лицо дохнет, по щекам разгоряченным, как теркой царапнет. Шаги не считая, пойду в коридор. Там темно, только полоса, что лента белая, из комнаты за мной побежит. Солнце всюду найдет путь. Свету всегда легче во мраке. Его лишь вовремя заметить нужно.

Сердце внезапно зайдется, как одурелое. Нет у меня защитных заклинаний, и охранных духов нет. И предки все давно почивают и молчат десятилетия, даже бабушка Соня меня оставила. Вот уже вторую зиму без нее. Никто мне не подсобит да не подскажет, как поступать правильно.

Входную дверь дубовую толкну с трудом и приму на себя волну ледяную, морозную. А за ней взгляд темный, тяжелый. Из-под бровей густых, да черных. На голове шапка вязаная, волосы цвета спелой пшеницы прикрывает, скулы строгие подчеркивает, а на широких плечах пальто с высоким воротом. Черное, только пуговки мерцают звездами. Стоит молодец, вытянувшись, как солдат, и молчит. Туфли лощеные в снегу утопнут, а темные брюки до колен украсятся белесыми пятнами.

– Вы пришли ко мне, вам первому и говорить, – подстрекая, пытаюсь улыбку на лицо натянуть. Но никак не идет. Скалюсь, чувствуя, как губы трескаются от напряжения. Предчувствие холодной иглой войдет в ребра и дышать не даст.

– Зря приехал, – выдохнет он горько и отмахнется. Глянет вдаль темным взором: болезненным и тягучим, как смола. Ногу с порога спустит и плечи повернет. Чувствует, что беду принес? – Вы Адела?

– Я. А что надо-то?

– Малолетка мне вряд ли поможет. Извините.

Снег захрустит под тяжелыми ботинками: «Иди, иди и не возвращайся».