Чёрное и белое небо, чёрная и белая луна. Может быть, отражение просто меняет цвет объектов, но если бы в отражении было только небо да луна, он бы не стал спорить.
В отражении были эти дурацкие развалины, уходящие вглубь к отражённому светлому небу. Слишком страшному и ещё более ненастоящему, чем этот чёрный полог с его стороны. Но на этих руинах кто-то сидел, на самой вершине, в самой глубине для Уолкера сидел некий человек, закутанный в длинный многослойный плащ до самых ушей. А его макушку надёжно прикрывал глубокий капюшон, который так же не давал ни малейший подсказки для того, чтобы попытаться определить, кто это такой. Сидит, болтает ногами и хохочет там. Да, смеётся именно он, Аллен понял это особенно отчётливо, даже не смотря на то, что сейчас парень молчал. Просто усиленно качал ногами и, Аллен был готов поклясться в этом, улыбался. Юноша почти видел эту безумную, открытую, блаженную улыбку, при виде которой волей неволей начинаешь пятиться, отступать подальше, лишь бы не попасться под его взгляд. Аллен не доверял тому, кто находился внизу, а тот опустил голову, глядя себе под ноги, кажется, прямо на Аллена и расхохотался в полный голос, по новой вставая и начиная быстро и ловко по острым краям арок, стен, кирпичей и блоков спускаться вниз, всё ближе к границе отражения. И Аллен, вопреки желанию, опустился на колени перед этой водой и коснулся её ладонью, понимая, что ещё мгновение, и он сам так же провалится на ту сторону, как раз к поспевающему пареньку, но… Чьи-то руки перехватили его за шею, оттягивая назад, заставляя пятиться от края в попытке освободиться от чужой, крепкой хватки. А затем он услышал проникновенный шёпот прямо в ухо: — Ты же не думаешь вновь попытаться от меня сбежать, Уолкер? И очнулся. Вернее, он не совсем очнулся, он просто вдруг понял, что никаких лун и отражений больше нет, и что он лежит где-то на чём-то довольно мягком и тёплом, видно, давно прогретом им самим. Кровать — напрашивался вывод. Он чувствовал себя довольно хорошо, как бы странно это всё не казалось. Только лёгкая боль в утомлённом теле, что было вдвойне странно ощущать во время неподвижного лежания. «Совсем раскисла барышня» — подумал он, стараясь подавить страх от непонимания, где он и что с ним, и открыл глаза. И тут же закрыл, потому что слишком яркий свет безжалостно резанул глаза, выбивая из них непрошенный слёзы, и Аллен попытался прикрыть лицо руками. Он не чувствовал левую руку. У него больше не было левой руки. Он встретился с Тикки в той бамбуковой роще, и Ной её… уничтожил.
Образовавшийся в горле ком было не протолкнуть, он явственно ощущал, как сжимается сердце, как не хватает ему воздуха, и начинает кружиться голова, и наконец-то приоткрыл губы, судорожно вдыхая. Теперь стало немного полегче. Чуть-чуть. Теперь он мог дышать, ощущать, как небольшие порции кислорода проходят короткий путь по трахее, достигают лёгких. Он никогда и не думал, что будет настолько удивлен тому, что будет жив, что будет с силой вслушиваться в каждое ощущение, в каждое трепетание век, в каждый вдох, стук сердца и с удивлением ощущать, что глаза становятся влажными, не смотря на то, что уже давно привыкли к свету.
Оказывается, быть живым так здорово!
Вот только, только… Аллен приподнял к глазам правую перемотанную руку, попытался вспомнить, когда мог её ранить: ещё при схватке с чистой силой Сумана или уже с Тикки Микком, а может быть, когда он уже отключился. В голове всё смешалось. Единственное, что имело сейчас значение, это его левая рука. А точнее — её отсутствие. Его чистая сила и впрямь была разрушена. Бессилие диктовало откинуться обратно, порыдать в подушку, если что, дать волю эмоциям и смириться с новой судьбой.
Уродской руки, которую Аллен когда-то так ненавидел и считал причиной всех своих бед, больше не было.
Больше не было его чистой силы — билета в мир войны экзорцистов и Ноев. Что будет дальше — думать об этом без страха было нереально. Без страха, без обиды на собственную глупую судьбу и на самого себя за то, что сразу не понял, чем может грозить ему эта заварушка. Не подумал, не понял, не прочувствовал, что в этой войне он вполне может умереть, что его могут жестоко пытать, унижать, да что угодно! Не понял, что его враг, скорее всего, будет убит совсем не им, что враг может оказаться в разы сильнее его, и что ничего с этим не поделаешь. Да, было обидно.
И, запрокинув голову, с силой сжав глаза, он судорожно вдыхал воздух, пытаясь сдержать рвущиеся из груди стоны и крики.
Всё закончилось? Тогда зачем он вообще выжил? Тикки Микк решил над ним вдоволь поиздеваться, лишив оружия, но оставив его в живых? Он что, знал, насколько важен путь для поклявшегося Уолкера, и что без чистой силы мальчишка станет…. Никем? Аллен застыл на месте, понимая, что так оно и есть. Он теперь никто, и по сути Тикки вполне выполнил все свои обязательства, потому что даже имя это «Аллен Уолкер» юноша принял лишь оттого, что мог идти своим путём, путём своей клятвы: он желал помочь освободить всех акума, которых призвали такие же дураки, как и он сам. Он желал этого всей душой ровно с тех пор, как понял, что Мана был прав, когда проклинал своего незадачливого приёмыша, когда Аллен понял, что за мучения испытывает душа акума, когда увидел это своим левым глазом. Идея… Нет, не идея, а обязательство уничтожать акума, освобождая души, была тем единственным, что смогло вытянуть маленького Аллена из пучины ужаса, в которую он погрузился после смерти самого близкого своего человека с последующим обращением его в акума и новой потерей.
Выдержать такое было совсем не просто.
Но Аллен нашёл цель, которую разбили, безжалостно сжав ладонь прямо у него на глазах. Видно, не только чистая сила должна защищать своего носителя, но и носитель должен заботиться о ней. А Аллен даже не знал, не обращал внимания, не задумывался о том, что кто-то может уничтожить его божественное оружие так просто. Странно. Ему так не хватало сейчас учителя, обычно грубо высказывающегося в сторону хандрящего Уолкера в не зависимости от того, насколько серьёзная проблема постигла этого ребёнка. Так не хватало Учителя, который, несмотря на строгость и некоторую экстремальность обучения, так и не донёс до Аллена самого важного: при падении не всегда удаётся сгруппироваться и смягчить удар. Особенно, если там штыки, старательно выложенные врагом или самим собой по незнанию. Он должен был смириться, но нежелание клокотало внутри, подобно этому смеху. Смеху? Он только что слышал смех из своего сна!
Аллен резко вскочил на ноги, соскакивая с узкой кушетки и только сейчас понимая, что он в палате, а рядом, устроившись головой на краю его койки, спит странная девушка с чем-то вроде варежек на руках. А ещё с чем-то странным на голове, больше всего похоже на шлем. Аллен не смог понять, головной это убор или нет, но что-то твердило ему, что это вообще не человек.
Или человек со странностями, в Ордене других и не было. Но сейчас его не волновала эта девушка. Его волновал этот таинственный смех, который он слышал откуда-то… Аллен растерянно закрутил головой, подходя к двери, и выглянул в коридор. Пусто и тихо. Тепло. В коридорах Башни обычно было гораздо прохладнее, а тут Аллен шлёпал босиком и ничего. Или это он потерял половину своей чувствительности, и неудобных температур более не существовало. Существовало лишь направление. Направление, которое должно было привести Аллена туда, где он слышал смех. Или не смех. Да что угодно! Но он точно знал, что должен туда пройти, чего бы ему это не стоило. И, как ни странно, пустые коридоры незнакомого здания охотно приняли странного гостя, который словно сомнамбула брёл куда-то, куда сам ещё не знал. До огромных закрытых ворот.
И понял, что не знает, куда идти теперь. А врата оказались и вовсе запертыми.
— Чёрт! — оставшаяся рука обессилено ударила по резной поверхности двери. Может быть, оно не здесь? Может быть, ему нужно обойти? Может быть что-то иное? — Эта дверь не откроется, твои попытки тщетны, — спокойно заметил голос сзади.
