– Так чего ж ты не уедешь? – спросил как-то Айван.
– Куда? Наездился уже, нашагался вдоволь, на всю жизнь хватит. Как война началась, я сразу подальше, на восток, океан переплыл. И тут достали, не чужие, так свои. Все, дальше идти некуда, я на краю мира. Если, говоришь, в деревню куда, так там людей меньше, да и болеют тоже неохотно, а у меня жена, ребятишек двое, чем я их прокормлю, в деревне этой вашей? Ты вещи-то свои не нашел? – спросил он, помолчав. Айван лишь помотал головой.
– Долго чесаться будет? – спросил он перед уходом, имея в виду раны.
– Терпи. А занозы сами выскочат.
И Айван терпел. С того дня прошла пентада, а он все терпел. По сравнению с остальным, это было ерундой, за два месяца приключалось и не такое. Если бы не Мурра, он давно бы кормил рыб в проплывающей через город реке.
К слову, река Ариста шла от Эфера на север, мягкой шелковой лентой соскальзывая с недалеких гор и протекая совсем рядом с Северовесьем. Жители деревни набирали в ней воду, но строго лишь рано утром, еще до первых петухов, потому что эферцы сливали в реку все помои и грязь, которые уносило течение. Часто даже в нее сбрасывали и тела тех, чьи семьи не могли позволить себе дорогостоящие похороны.
Единственный промежуток времени, когда вода была чище всего, – рано утром, перед тем, как прислуга господ выносит их ночные горшки. Однако сам Айван неоднократно наблюдал, как воду набирают и в иное время.
Всех в городе это устраивало, а на людей в соседних селениях просто плевали. Парень, попав в город, к своему удивлению узнал, что местные жители относятся к «людям за стеной» с брезгливостью, словно то и не люди вовсе. Но больше всего его удивило то, что деревенские об этом знают, однако почему-то забыли сообщить самому Айвану.
Мурра ошеломил его, поведав, что в другое время жители деревни набирают воду за тем, дабы готовить с ее помощью продукты на продажу в город. Да и сами местные недобросовестные торгаши предпочитают набирать воду где угодно, но только не в южной части города, где вода в реке чище всего. Сам Мурра заверил, что берет необходимую ему воду и покупает продукты только там, пусть это и выходит дороже.
«Вот такой вот круговорот помоев», – хмыкнул травник и откусил пирожок с капустой.
На юге зима наступала рано и обычно резко, без предупреждения, словно намеренно желая напугать нерадивых жителей, заранее не пополнивших запасы снеди. Айвану пополнять было нечего и не на что. Все его небольшие сбережения остались в котомке, как и многие другие вещи, вроде гримория и конфигара. Больше всего он жалел о гримории, без которого его путь вел лишь в тупик.
Он сидел на холме за приделами города на пока еще зеленой траве и точил очередной колышек. С каждым новым это давалось все труднее, ибо нож давно затупился, а стащить новый все не подворачивался случай.
Вид отсюда открывался потрясающий, город выглядел чище и благородней, чем изнутри. С вершины холма он казался нагромождением каменных куличиков в круглой песочнице, огражденной стеной от варварских ветров. Лишь почти у самой реки на той стороне картина выбивалась из общей композиции. Король куличиков стоял почти посередине, отличаясь лишь размером, множеством пристроек вокруг и одним единственный остроносым шпилем, заканчивающимся флюгером в виде луны и солнца, и окутавшей его дымкой от каминов.
Вообще, город был построен не в самом удачном месте. С этого самого холма на него открывался превосходный вид, в том числе и потенциальным противникам. Хотя на город если и нападали когда, было это так давно, что никто уж и не упомнит; стены строились на века, но и они уже начали хиреть, кое-где просматривались трещины, а то и вовсе сквозные щели.
Посмотрев с холма чуть налево, можно даже разглядеть Северовесье, а еще дальше до самого горизонта растянулись бескрайние поля, где росли пшеница, овес, рожь и другие злаки. Направо, чуть поодаль, за лесом и ближе к горам, где пролегал западный рукав Аристы, располагался Мельничный уезд, славящийся своими водяными мельницами, ковкой всевозможной домашней утвари и оружия для солдат Эфера. Жители отдавали больше предпочтения первому.
Будь Айван любителем прекрасного, то с достоинством бы оценил открывающийся перед ним вид, но он занимался делом для него куда большей важности.
На верхушке холма угнездились больше каменные глыбы, самый маленький из которых был на целый фут выше Айвана и в три раза шире. Одни стояли вертикально, словно пальцы какого-то каменного великана, другие же опрокинулись, и в таком виде почему-то походили на гробы. Прислонившись к одному из таких перстов, Айван и сидел, усердно затачивая деревяшку.
Проводя очередной раз по почти готовому колышку, нож парня зацепился за невесть откуда вылезшую щепку. Опять. Разъярившись, Айван силой рванул нож и саданул себе по пальцам. Он вскрикнул от боли и выпустил из рук заготовку с ножом. Прижал костяшки пальцев к губам, всасывая и сплевывая кровь. Крови оказалось немного, тупой нож лишь содрал кожу, но все равно больно.
Айвану не хотел по пустякам беспокоить Мурру, а посему он решил умолчать о нелицеприятном инциденте. Что он подумает, узнав, что и пентады не прошло, как я снова наткнулся на собственные вилы?
Он сидел, посасывая пальцы, как вдруг за спиной услышал какой-то шум. Прекратив причмокивать, он вслушался, чуть набок повернув голову – почему-то считалось, что так слышится лучше. Воедино сливалось сразу множество звуков: топот ног, звук металла, чье-то постоянное кряхтение и даже ругательства. Вестимо, кто-то дрался.
Заинтересовавшись, Айван схватил свои упавшие вещи и на четвереньках выполз из-за глыбы. Сам он дрался не раз, особенно в последнее время, хотя любой другой, наблюдавший со стороны, назвал бы это простым избиением, а вот самому наблюдать серьезную стычку, да еще, судя по всему, на мечах, ему не приходилось. Любопытство так и распирало.
Выглянув из-за лежащего мегалита, он увидел их. Почти на самой кромке леса находилось человек десять. Точнее, девятеро и еще один, отличающийся от них размером и наличием бороды. Он обладал поистине медвежьей статью, дополняющейся подбитой мехом сермягой. В руках кряж сжимал меч, каких Айван никогда не видывал, двуручный, он был шире и длиннее обычного. Будь на его месте любой другой человек, не за что бы ни осилил им махать так, как махал этот бугай.
Пока Айван любовался оружием странного незнакомца, от девятки осталось семеро. Насчет разницы в наличии бороды парень поспешил, так как лица окруживших здоровяка оказались скрыты черной матерчатой маской, закрывающей все ниже глаз. Все как один носили черные же мандиасы до бедер, чьи откинутые капюшоны ныне подпрыгивали за спинами вслед за нападающими. В руках у каждого мелькал короткий, особенно на фоне меча здоровяка, тонкий меч. В общем, если бы Айвана попросили отличить одного от другого, он бы ни в жизнь не смог.
Он так засмотрелся на всамделишную схватку, что не заметил, как сражающиеся оказались уже совсем близко к каменным изваяниям. Опомнившись, он чертыхнулся про себя и под сенью глыб на четвереньках отполз подальше.
Аккуратно приподняв голову над каменным гробом, он уже мог разглядеть глаза тех, кто был во всем черном, здоровяк же стоял к нему спиной. Сделав вид, что собирается влево, он отпрыгнул вправо, скрывшись за каменным пальцем, и в ту же секунду выскочил и сильнейшим ударом раскроил череп ближайшему нападающему. Фонтаном брызнула кровь, а здоровяк закричал так, что у Айвана свело желудок, а волосы стали дыбом. Только сейчас он увидел его лицо близко и четко, ему показалось, что глаза у человека светятся красным, будто раскаленные уголья.
Здоровяк засмеялся безумным смехом и с новыми силами рванул на противников. Айван вдруг засомневался, кто из них является истинным нападающим, а кто просто пытается защитить свою жизнь. Бугай в сермяге размахивал мечом, словно это бревно, а ловкие воины в черном то и дело пригибались и перепрыгивали через него. Это напоминало игру «Живая мельница», где обычно мужик становится в круг с длинной крепкой палкой и крутится вокруг оси, то поднимая ее, то опуская, а остальные должны уклоняться, не выходя из круга. Последний же оставшийся сам становится в круг, и все начинается сызнова. Вот только в игре можно большее получить ушиб, и редко что-нибудь себе сломать, здесь же на кону – жизнь.
